Глаза и уши режима: государственный политический контроль в Советской России, 1917–1928 - Измозик Владлен Семенович

Такая же политическая слежка была организована партийно-политическими органами в ходе внутрипартийных дискуссий. 30 июня 1926 года руководство Пубалта направило докладную записку начальнику ПУРа А. С. Бубнову о политическом контроле за поведением сторонников «троцкистско-зиновьевской оппозиции». Щекотливость ситуации заключалась в том, что эти люди занимали совсем недавно высокие посты в армии, в том числе в политическом аппарате, а кроме того, оставались членами партии. Некоторые из них по-прежнему являлись политработниками. Поэтому в записке отмечалось, что «по мере развития событий будем регулярно информировать Вас подобным полуофициальным образом». По существу вопроса сообщалось, что политотдел взял на учет «небольшую группу оппозиционеров, остающихся на работе (Мальков, Трифонов)», «бывших троцкистов и сторонников рабочей оппозиции». Одновременно проводилось «устное инструктирование» (курсив наш. — В. И.) работников партийного просвещения [433].

Политорганы вели секретную переписку о поведении конкретных командиров Красной армии в ходе внутрипартийных дискуссий. Так более полугода шла секретная переписка о морском летчике Голубкове. Первый запрос о нем ПУР направил 25 декабря 1927 года в связи с тем, что по одному из сообщений «тов. Голубков был активным фракционером-троцкистом». В июне 1928 года последовал новый запрос: «…выяснить и сообщить в ПУР об отношении Голубкова в прошлом к политике партии и в данное время к решениям 15 партсъезда». 7 июля 1928 года зам. начальника политуправления Черноморского флота А. А. Булышкин направил с грифом «Сов. секретно» ответ в ПУР: «Член ВКП(б) Голубков, в настоящее время командир эскадрильи школы морских летчиков, за время пребывания в морских силах Черного моря оппозиционных настроений не проявлял, против решений XV съезда не высказывался, голосовал за резолюции, одобряющие решения съезда» [434].

Между тем даже в эти годы находились коммунисты, заявлявшие о добровольном выходе из партии. 27 января 1925 года краснофлотец В. В. Широков, 1904 г. р., комсомолец с 1920 года и член РКП(б) с 1923 года, подал в партячейку заявление: «Прошу не считать меня членом РКП(б). Причина выхода не объяснима». На данной информации появилась резолюция комиссара штаба морских сил Балтийского флота М. Ф. Стороженко: «Комиссару Партийной комиссии. <…> Широкова, если его поведение будет действовать разлагающе, подвести под Трибунал и отдать под суд» [435]. Зато краснофлотец 5‑й роты линкора «Парижская Коммуна» А. Н. Морозов, кандидат в члены РКП(б), 3 февраля 1925 года постарался объяснить товарищам мотивы своего поступка:

Дорогие товарищи, как мне не прискорбно, как мне ни тяжело расставаться с коммунистической партией, сделавшей много хорошего за свое пребывание, но в настоящее время мое сознание не может смириться с ее политикой. Я всегда был согласен. Всегда поддерживал политику партии. Многие тов[арищи] будут упрекать меня в малодушии, невыдержанности и прочей ерунде и т. д. Но нет, тов[арищи], я сам над этим задумывался, задавался вопросом, не заставляет ли меня выход из партии, личная карьеристическая причина. Я знаю, что личная моя жизнь лучше была бы обеспечена в партии, нежели вне ее. Я знаю, что меня провели бы политруком. Поэтому личного в этом меньше всего. Причина выхода: Главное не согласен с бюрократизмом в партии и продолжением НЭПа, с расстрелом красноармейцев и приказом о начальствовании и много других. Так я жертвую собой, но это дает Вам задуматься над причинами моего выхода и вообще выходов товарищей (сохранено правописание документа. — В. И.) [436].

Иначе, чем героическим, нельзя назвать выход из рядов ВКП(б) бывшего помощника вахтенного начальника минного заградителя «25 Октября», а затем ответственного дежурного в службе наблюдения и связи А. В. Шевченко, осуществленный им 14 января 1929 года. Это уже было время, когда участников партийной оппозиции исключали из партии, ссылали, требовали от них так называемого «разоружения» и покаяния перед партией. Одновременно печать призывала к поискам затаившегося классового врага, а вслед за «шахтинским делом» лепились в областях и краях подобные ему фальсифицированные процессы. Александр Васильевич Шевченко в своем заявлении написал: «Ввиду того, что я совершенно не верю в возможность построения социализма в одной стране, а тем паче в такой отсталой, как Россия, прошу исключить меня из рядов ВКП(б), т. к. ввиду этого (безверия) я ясно продолжать работать не в состоянии. С момента этого заявления считаю себя вне рядов ВКП(б), а посему ни на какие собрания, заседания по вопросу моего выхода являться не буду. При этом прилагаю партбилет № 00449425. Бывший член партии. Подпись» [437]. 24 января комиссар корабля Ларионов подал рапорт о А. В. Шевченко командиру и начальнику политотдела бригады Наумову: «Прошу о немедленном снятии с корабля как антисоветского элемента и никуда не годного командира» [438]. В свою очередь, Наумов 26 января 1929 года обращался к командиру морских сил Балтийского моря М. В. Викторову, прося «об изъятии из рядов Красного Флота <…> Шевченко, как не только исключенного из партии за троцкизм, но и продолжающего вести антисоветскую работу среди личного состава корабля». На этом документе стоит резолюция «Арестовать и направить в Кронштадт» [439].

Политический контроль в отношении военнослужащих вели и территориальные органы ГПУ — ОГПУ. Информационные сводки Иркутского отдела ОГПУ свидетельствуют, что его сотрудники следили за ходом каждой призывной кампании и вели подробный учет настроений призывников, их мнений о военной службе и Красной армии, причем как отрицательного, так и положительного характера. Как следует из этих сводок, в 1920‑х годах среди призывников преобладало положительное отношение к военной службе.

Например, в информационной сводке № 20 за 1926 год Иркутского отдела ОГПУ отмечалось, что многие призывники рассматривали военную службу как возможность повысить свое образование, получить специальность, расширить кругозор. Одновременно в информационных сводках Иркутского отдела ОГПУ отражены мнения военных о важнейших внутри- и внешнеполитических событиях, состояние воинской дисциплины и случаи ее нарушения, взаимоотношения между военнослужащими, их продовольственное и вещевое обеспечение, состояние боевой подготовки и политико-воспитательной работы, вопросы военно-медицинского обслуживания и т. п. [440]

Свой вклад в осуществление политического контроля вносили и комсомольские организации. Здесь надо особо отметить исследования тамбовских ученых: д. и. н. А. А. Слезина и к. и. н. А. Э. Скоропада [441]. На III съезде РКСМ в октябре 1920 года делегат из Казани Х. И. Гарбер заявил: «Нам нужно осуществить политический контроль над органами Советской власти, коим мы помогаем в деле работы среди юношества». На заседании президиума и бюро ЦК РКСМ 4 января 1922 года по вопросу «О некоммунистических организациях молодежи» было принято постановление со следующей формулировкой: «Считать необходимым создание при ВЧК специального органа с представителем от ЦК РКСМ для наблюдения за некоммунистическими организациями молодежи». 30 января 1922 года ЦК РКСМ направил в ВЧК письмо, в котором говорилось:

1. Выделить специального Уполномоченного при СОВЧК — нецелесообразно. 2. Обратить внимание СОВЧК на возможность более тесного контакта с ЦК РКСМ в области информационной работы: а) ЦК РКСМ через персонально выделенного товарища доставляет в СОВЧК материалы о работе антисоветских партий как в РСФСР, так и заграницей; <…> 3. Использование РКСМ как осведомительного аппарата возможно, но в очень ограниченном количестве и с большой осторожностью [442].