Черная повесть - Алексей Хапров

— Бросай рюкзак! — крикнула моя спутница.

Как ни мешала мне моя поклажа, но лямку рюкзака я всё же из рук не выпустил. Река нещадно хлестала меня по лицу. Будучи не в силах разогнуться, я замер на месте и стал дожидаться, когда Юля сумеет подойти ко мне.

— Скорее! Скорее! — истошно вопил я, чувствуя, что мои силы стремительно иссякают.

Наконец, Патрушева приблизилась. Она помогла мне выпрямиться, и я с облегчением перевёл дыхание. Мы немного отдохнули и продолжили свой путь. К счастью, вторая половина реки также оказалась неглубокой, и мы смогли благополучно добрести до другого берега. Выйдя из воды, мы в изнеможении упали на землю.

— Надо развести костёр и обсохнуть, — тяжело дыша, пробормотала Юля.

Она ещё немного полежала, затем вскочила, помогла мне встать, преодолела прибрежный склон, вытащила меня наверх и направилась к лесу, подбирая на ходу мелкие сучки. Когда она вернулась, в её руках была целая охапка.

Пока я, сидя на земле, левой рукой складывал хворост в аккуратную кучку, Патрушева рылась в своём рюкзаке в поисках спичек.

— Только бы они не промокли, — причитала она.

Вытащив наружу свёрнутый в несколько слоев полиэтиленовый пакет, она достала из него коробок и облегчённо вздохнула:

— Фу-у-у! Кажись сухие!

Костёр разгорелся довольно быстро. Мы уселись к нему буквально вплотную и подставили свою промокшую одежду. От огня вокруг как будто потемнело. Небольшая кучка отчаянных, не испугавшихся дыма комаров бешено кусала наши руки, но мы этого словно не замечали. Нас охватило приятное тепло. Внутри словно всё растаяло. Дрожь прекратилась. Я посмотрел на свою спутницу. Она сидела рядом, закрыв глаза. Выражение её лица было каким-то затуманенным, словно её сознание находилось сейчас не здесь, а пребывало в некоей потусторонней реальности. Моё сердце бешено застучало. Я осторожно дотронулся до её плеча. Юля отреагировала не сразу. Сначала она как будто ничего не заметила. Затем пришла в себя, напряглась и бросила на меня вопросительный взгляд. Я попытался улыбнуться, но улыбки почему-то не получилось. Я сделал ободряющий жест, но он вышел каким-то неестественным и неуклюжим. Патрушева, не отрываясь, смотрела на меня. Я взял её руку и прижал к своим губам. Она погладила меня по голове и подалась вперёд. Крепко обхватив руками мою шею, она легла на спину, увлекая меня на себя. Наши лица прижались, а губы слились в сладком, страстном поцелуе. Меня словно охватила и закружила в своём водовороте горячая морская волна. Я почувствовал, как в меня возвращается уже подзабытое ощущение радости жизни…

18

За окном раздался истошный крик. Он больно резанул мои уши и отдался в душе нестерпимой болью. Это был крик горя, крик безнадёжного отчаяния, крик ужаса от осознания невосполнимой утраты. Обычно так кричат, когда теряют очень близкого для себя человека. У меня защемило сердце. Нужно, наверное, быть каким-то неодушевлённым, железным истуканом, чтобы не чувствовать в такой момент самую искреннюю жалость и самое искреннее сочувствие, на которое только способен человек. Я не смог усидеть на месте, поднялся с кровати и выглянул наружу. Моему взору предстала растрёпанная, пожилая, бедно одетая женщина. Она лежала на земле и билась в безутешных рыданиях:

— Сыночек! Сыночек мой!

Вокруг неё суетились две санитарки. Они старательно пытались поднять её на ноги, но женщина словно обезумела от постигшего её несчастья. Она яростно от них отбивалась и отгоняла от себя. Когда санитаркам, наконец, всё же удалось поднять её с земли, я смог увидеть её залитое слезами лицо. Меня словно ударило током. Я понял, что это была мать Вани Попова. До сегодняшнего дня мне её видеть ещё ни разу не приходилось. Но её внешнее сходство с моим погибшим в тайге сокурсником не оставляло в этом никаких сомнений. Я резко отпрянул от окна, захлопнул форточку, плотно задёрнул шторы и вернулся на кровать. Отчаяние этой женщины доставляло мне нестерпимые мучения. Её крик отдавался гулким эхом в моей голове, и словно сжигал меня изнутри. Я заткнул пальцами уши, зажмурил глаза, резко повращал головой, но это не помогло. Меня продолжала пробирать дрожь. Кровь словно застыла в моих жилах. Глаза застлал мрак. Всё, что было вокруг, словно потеряло свой цвет и сделалось чёрно-белым. В меня снова вернулся непреоборимый страх. Я зарылся под одеяло, накрыл голову подушкой и мысленно умолял Всевышнего избавить меня от этого ужаса…

Мы с Юлей, тяжело дыша, лежали на земле рядом друг с другом и смотрели на небо. Мы были счастливы. Все страхи и невзгоды отступили на второй план. Нас переполняла эйфория. Та самая эйфория, которая случается у всякого, кому довелось познать, что такое любовь.

Деревья ласково шелестели листвой, словно умилялись нашей близости. Всё вокруг казалось таким приветливым и дружелюбным, что даже как-то не верилось, будто где-то неподалёку может таиться опасность. Но как ни успокоителен был окружавший нас пейзаж, нас всё равно не покидало ощущение её близкого присутствия.

— Однако, пора идти, — пробормотал я, и беспокойно огляделся по сторонам.

— Неохота, — протянула Патрушева. — Давай останемся здесь.

— Ну вот, придумала тоже, — проворчал я. — До посёлка осталось совсем немного. Если поднатужимся, глядишь, ещё засветло успеем.

— Неохота, — снова протянула Юля.

Она лениво потянулась, но затем решительно вскочила на ноги:

— Пошли.

Мы затушили догоравший костёр, вскинули рюкзаки на плечи и продолжили свой путь.

Едва мы вошли в лесную чащобу, как сверху закапало. Дождь быстро перерос в ливень. Но нас это не остановило. Охваченные стремлением быстрее вернуться домой, мы упрямо продолжали идти вперёд. Вокруг безудержно лило и шумело. Лес затягивался мглой. Воздух пронизывала влага. Под нашими ногами хлюпало серое месиво. А мы всё шли, шли и шли.

— Что может так смердить? — вдруг беспокойно спросила Патрушева.

Я удивлённо посмотрел на неё и принюхался. Моя спутница была права. Атмосфера прониклась какими-то нечистотами. Ударивший в мои ноздри запах был малоприятен и отдавал какой-то гнилью. Но он был мне знаком.

— По-моему, так пахнут болота, — сказал я.

— Этого нам только ещё не хватало, — вздохнула Юля.

Чем дальше мы продвигались, тем резче и ощутимее становилась вонь. Вскоре нашим глазам предстала окружённая камышовой стеной отвратительная жижа, поверхность которой покрывал толстый слой дёрна, напоминавший собой ковёр из зелёного бобрика. В нас буквально вонзилась туча комаров. Они облепили нас с ног до головы и тыкали своими жалами везде и всюду.

— Приехали, — с досадой произнёс я.

Покрытая редким леском болотистая равнина тянулась и тянулась без конца и края. Её границы были не видны и скрывались где-то за горизонтом.

— Если пойти в обход, это может занять Бог знает сколько времени, и грозит потерей ориентира, — задумчиво пробормотал я.

— Но шагать через болото напрямик ещё опаснее, — возразила Патрушева.

Что же делать? Мы призадумались.

— Попробуем пройти, — твёрдо проговорила Юля и с досадой добавила. — Чёрт возьми, как я не догадалась взять с собой тот шест. Что ж, делать нечего, придётся смастерить новый. Без него в болото лучше не соваться.

Она взяла топор и принялась рубить стоявшую невдалеке осину. При каждом взмахе её лицо непроизвольно морщилось. Волдыри на ладонях, конечно, давали о себе знать. Но Патрушева крепко сжала зубы и стоически терпела эту боль. Когда шест был готов, я взглянул на её руки и ужаснулся. На них буквально не было живого места.

Я видел, что моя подруга очень устала. Её дыхание было частым и тяжёлым, а с её лба ручьями струился обильный пот. Она бессильно опустилась на землю. Я снял с себя куртку и заботливо накинул ей на плечи…

Мой голос предательски задрожал. Приближался самый мучительный момент моего повествования. Я изо всех сил щипал свои руки, вонзал ногти в кожу, чтобы причиняемой себе болью заглушить рвущийся наружу плач.

Заметив мою заминку, следователь подбадривающе потрепал меня по плечу и негромко произнёс:

— Ну, успокойся, успокойся. Возьми себя в руки. Будь мужчиной.

Я вытер рукавом глаза и, пересиливая себя, продолжил рассказ:

— Немного отдохнув, Юля встала, отдала мне куртку, взяла шест и направилась к трясине. Я последовал было за ней, но она меня остановила, сказав, что хочет просто проверить глубину. Я снова присел на землю. Юля с помощью шеста исследовала прибрежное дно и сообщила, что оно твёрдое, хотя и кочковатое. Затем она осторожно сделала несколько шагов вперёд. Всё было нормально. Она продолжила движение, аккуратно переступая с кочки на кочку. Я беспокойно, с замиранием сердца, наблюдал за ней. У меня вдруг появилось нехорошее предчувствие. Какой-то внутренний голос неустанно твердил мне, что сейчас случится беда. Я крикнул Юле, чтобы она не рисковала и возвращалась обратно. Но она меня не послушала. «Здесь можно пройти, — сказала она. — Трудно, но можно». По тому, как шест уходил под воду, было понятно, что глубина всё возрастала, а дно становилось вязким. Продвигаться в таких условиях очень опасно. Одна неосторожность — и всё. Я снова попытался уговорить Юлю вернуться назад и соорудить хотя бы примитивные болотоступы. Но она только махнула рукой. Дойдя до середины болота, Юля остановилась, чтобы отдышаться. Обернувшись, она ободряюще мне подмигнула. Я укоризненно покачал головой, но тоже подмигнул в ответ, хотя в тот момент у меня на душе скребли кошки. И вот тут произошло то, чего я так боялся. На болотной поверхности прочертился какой-то след. Очевидно, это была змея. Юля испуганно вскрикнула и дёрнулась в сторону. Выронив шест, она потеряла равновесие, поскользнулась и упала в воду. Я тут же вскочил, намереваясь не медля броситься ей на помощь. Но Юля крикнула, чтобы я оставался на месте, и что она выберется сама. Она стояла по пояс в трясине и старательно пыталась дотянуться до лежавшего невдалеке шеста, но все её усилия тратились впустую. Я заметил, что она постепенно уходит под воду всё глубже и глубже. Сначала я не придал этому серьёзного значения, но потом во мне как стрельнуло: да её же засасывает! Я слишком поздно это сообразил, а Юля слишком поздно поняла, что в одиночку ей не выбраться. Невзирая на её протесты, я устремился ей на помощь. Но продвигался я очень медленно. Идти по болоту, не имея никакой опоры, да ещё со сломанной рукой было неимоверно тяжело. Чуть оступись — и всё. Юлю тем временем засасывало всё сильнее и сильнее. Когда над поверхностью осталась лишь её голова, она впала в панику и принялась отчаянно барахтаться и кричать. Она умоляла меня идти быстрее. Но я и так двигался максимально быстро, как только мог. Когда я до неё, наконец, добрался, над трясиной виднелось лишь её искореженное страхом лицо. Её рот судорожно заглатывал воздух. Это было ужасное зрелище! Я попытался подать ей шест, но не успел. Её лицо скрылось в тине. Забулькали пузыри. Вскоре они исчезли. Водная поверхность снова стала гладкой. Я понял, что всё кончено.