Книжная лавка близ площади Этуаль - Н Кальма

Гюстав, услышав знакомое название "Лурмель", закивал:

- Да, да, Дени, мать Мария открыла на улице Лурмель общежитие для престарелых и неимущих, а сейчас в этом общежитии иногда прячутся бежавшие из лагерей ваши люди. Мать Мария делает для нас всех очень большое дело, прибавил он.

- Полноте, - отмахнулась от него мать Мария. - Делаю то же, что и все. - Она взглянула на Даню своими прекрасными глазами. - Так приходите, Даня.

Даня молча поклонился. Так вот какие бывают монахини!

Гюстав между тем говорил с матерью Марией о каком-то связисте, которого некий Арроль прячет у себя и которого надо переправить на улицу Лурмель. Николь поманила Даню на кухню.

- Ну, что смотришь на мать Марию? Удивляешься, да? А она настоящая героиня. Вот посмотри, что о ней здесь написано, - это писал один из ваших, который был с ней хорошо знаком, прожил у нее несколько месяцев...

Она протянула ему бумажку.

"Мать Мария, в миру Елизавета Юрьевна Кузьмина-Караваева, - русская поэтесса, - читал Даня. - В России до революции выпустила сборник стихов "Скифские черепки". Стихи очень талантливые. Дружила с Блоком, Андреем Белым, Алексеем Толстым. Написала о них интереснейшие воспоминания".

- А какая она добрая, какая великодушная, если бы ты только знал! продолжала Николь. - Мы с Жермен так ее любим! Ходим к ней со всеми нашими делишками.

(Если бы Николь и Даня в тот осенний парижский вечер могли заглянуть на минуту в будущее, они убедились бы, что мать Мария - русская поэтесса Кузьмина-Караваева - и правда высочайшая героиня. За участие в Сопротивлении, за укрывательство советских бойцов нацисты арестовали ее, отправили в немецкий каторжный лагерь Равенсбрук. Там она встретила русскую женщину, приговоренную к смертной казни. Мать Мария обменялась с ней номером и одеждой и вместо нее пошла на казнь... О, если б можно было заглядывать в будущее!)

Опять трижды прозвонил колокольчик у дверей. На этот раз пришел моложавый рыжеватый человек с гибкой спортивной фигурой, с веселыми искорками в глазах, подвижной, быстрый в движениях и разговоре. Гюстав обрадовался ему, назвал его мсье Криво и утащил за собой в комнату.

- Тоже русский, - шепотом сказала Николь. - Сын какого-то большого аристократа, не то сенатора, не то министра еще при русском царе. Всю жизнь, с детства, живет в Париже, по профессии инженер, а когда началась война в Советском Союзе, тоже стал подпольщиком. Хочет здесь помогать своей русской родине. Гюстав считает Криво очень ценным работником. Кажется, ему удалось завязать связи в каком-то важном немецком учреждении и оттуда получать сведения...

(И опять, если бы Николь и Даня могли заглянуть в будущее, они увидели бы мсье Криво в пустынном сквере где-то в окрестностях Парижа. Вот к нему приблизился человек в сером пальто, быстро передал что-то, кажется клочок бумаги, и так же быстро ушел. Мсье Криво едет в дачном поезде. В кармане у него документ, которого ждут подпольщики: доклад гестапо немецкому командованию о том, какие подпольные организации обнаружены во Франции, кто из подпольщиков арестован... О, мсье Криво и правда очень ценный работник! Ему удалось подружиться с немцем, который работал в штабе немецкого военного командования. Немец ненавидел нацизм и согласился помогать Сопротивлению. Это он доставал для мсье Криво почти все секретные бумаги, поступавшие в штаб. Но, несмотря на все предосторожности, и немца и мсье Криво арестовало гестапо. Он храбро вынес все пытки, голод и унижения концлагеря. После войны Криво вернулся на свою советскую родину. Николь и Даня могли бы увидеть его в Москве, где он работает скромным инженером. Правда, в рыжеватой шевелюре мсье Криво уже есть серебряные нити, но он по-прежнему подвижен, весел, склонен к легкой шутке, к иронии. На его пиджаке - ленточка военного ордена: французы помнят о тех услугах, которые он оказал Сопротивлению и своей советской родине.)

Сын министра и монахиня! И оба - в Сопротивлении! Даня никак не мог все это сразу осмыслить. В таких случаях папа шутил: "Все смешалось в доме Облонских". Он усмехнулся, вспомнив эту фразу, с которой начинается первая глава "Анны Карениной". Правда, все смешалось. Война!

Но вот снова звон колокольчика внизу, и перед Даней знакомый серо-синий шарф, знакомое, до блеска выбритое, как тогда, в саду Тюильри, лицо. Да, это Сергей. Но он не один. С ним высокий изможденный человек, которого он зовет капитаном.

- А, ты здесь, Даня! - говорит Сергей. - Видишь, я обещал встретиться, и мы встретились. Вот товарищ, которому ты будешь нужен.

- Вы обещали, что скоро возьмете нас в настоящее дело, - говорит дрожащим голосом Даня. - Мы же здесь просто изводимся...

- Скоро будешь при деле, не волнуйся, - смеется Сергей. - Сегодня я буду переводить, если понадобится, а потом ты будешь помогать капитану сговариваться с французскими товарищами. Это тоже сейчас очень нужная работа.

Выходит Гюстав, тащит всех в спаленку сестер.

"Наверно, долгую дорогу прошел этот капитан, прежде чем попал сюда", - думает Даня, участливо глядя на запавшие щеки капитана. Однако капитан полон энергии, он не желает ни минуты отдыхать, он настаивает на немедленной работе. Действовать! Действовать! Бороться!

- Мы не можем напрасно терять время, каждая минута для нас драгоценна. - Его хрипловатый слабый голос внимательно слушают все. - Я думаю, надо как можно скорее создать штаб, организовать здесь, во Франции, советские партизанские отряды. И чтобы штаб руководил этими отрядами, их боевыми действиями...

Да, да, поскорее создать такой штаб, поскорее организовать советские партизанские отряды, думает Даня. И капитан с Даней, конечно, отправятся в эти отряды, будут сражаться. Переводить? Конечно, Даня будет переводить для капитана, он все для него будет делать, потому что капитан - советский боец, потому что он возьмет его с собой. А потом, когда они завоюют победу, они вместе вернутся домой.

- Что с тобой? О чем ты мечтаешь? - Николь низко склоняется над ним. - Ты что, заснул? Они зовут тебя. Нужно что-то перевести.

9. В ПАРИЖЕ ГОРЯЧО

Она не ездила верхом с самого детства, с тех чудесных дней в окрестностях Альби, куда ее и Николь увозили на лето родители. Впрочем, старый добродушный першерон, на которого ее тогда сажали, был скорее похож на широкий волосяной диван, чем на лошадь.

А тут нервный горделивый конь с челочкой между чутких ушей, нетерпеливо перебирающий ногами в белых чулках! Она и понятия не имела, как к нему подступиться, как взобраться в седло. И при этом, ах, при этом на ней такой прелестный, стилизованный под жокейский, верховой костюм, штаны в обтяжку, лакированные ботфорты! Она непременно, ну непременно сейчас, сию минуту позорно свалится с лошади под взглядами всадников, гарцующих по Булонскому лесу.

- Только не трусить, - раздается негромкий голос Гюстава. - Встань лицом к лошади. Возьми в левую руку повод, а правой берись за холку. Теперь поставь левую ногу мне на ладонь. Да, да, именно на ладонь. Хоп! Да ну же, не бойся. Поскорее, на нас смотрят...

Жермен нерешительно ставит ножку в лакированном ботфорте на подставленную руку Гюстава. Миг - и она в седле. Лошадка норовисто встряхивается, но повод у Жермен в руках, и ноги ее прочно вошли в маленькие серебристые стремена.

- Оттягивай книзу каблук, плотнее прижимай ноги к лошадиным бокам. Лошадь послушная, я на ней ездил. Захочешь повернуть вправо, тронь бок лошади правым шенкелем, - учит все так же тихо Гюстав.

Утреннее солнце золотыми стрелами пронзает дорожки Булонского леса. Пахнет горячим лошадиным потом, примятой травой, еще мокрыми от росы деревьями. Пахнет летом, свободой, радостью жизни. Жермен в упоении. Легкий жокейский картузик сполз на затылок, губы закушены, пылают щеки. Крылатая, волшебно быстрая лошадь несет Жермен. Свистит в ушах ветерок, и Жермен - слышите, слышите все! - Жермен едет, как заправский всадник, чуть согнувшись, крепко держа в левой руке повод. И рядом Гюстав, тоже элегантный, в серых клетчатых бриджах, черном пиджаке и шапочке на медных волосах. Жермен чуть скосила глаза, увидела восхищенный, любящий взгляд Гюстава. На миг и она и он забыли, для чего они здесь в этот час, зачем затеяна эта верховая прогулка и весь этот маскарад. Сейчас они по виду ничем не отличаются от той "золотой" молодежи, что гарцует по утрам в Булонском лесу. О, этим маменькиным сынкам и дочкам нипочем война, оккупация, голод, гибель миллионов людей! Их девиз - "Нас это не касается". И еще: "Живой трус лучше мертвого героя". Низкие, подлые девизы!

- Посадка неплоха. Держись увереннее, я рядом, - слышит Жермен.

Гюстав склонился к ней, возле самой щеки Жермен его волосы, отливающие медью. Мгновенное желание коснуться губами этих волос.

Но именно в это мгновение Гюстав отшатывается, успевает сказать:

- Внимание! Он!

Навстречу им из боковой аллеи выезжает блестящая кавалькада. Впереди на рослой рыжей кобыле немецкий офицер, лицо которого известно каждому парижанину. Это комендант Большого Парижа, личный друг рейхсминистра Геринга, доверенное лицо Гитлера - гаулейтер барон фон Шаумбург со своими многочисленными подчиненными и адъютантами.