Книжная лавка близ площади Этуаль - Н Кальма

- Так помните: осторожность и еще раз осторожность, - донесся до него голос Жан-Пьера.

На улицу Амстердам Андре путешествовал трижды. Один раз утром, другой раз днем, третий - вечером. Он изучил все потоки пассажиров на вокзал и с вокзала Сен-Лазар. Двор универмага теперь был ему знаком, как собственный двор в Виль-дю-Буа. Из последней своей поездки в город мальчик привез приказ самого коменданта Парижа фон Шаумбурга, который был вывешен на всех видных местах.

- Вон, поглядите, самый главный бош объявил войну французским коммунистам, - сказал он, показывая объявление.

"Всякий, кто занимается коммунистической деятельностью, ведет или пытается вести коммунистическую пропаганду, короче, кто тем или иным способом поддерживает коммунистов, является врагом Германии и подлежит смертной казни по приговору немецкого военного трибунала. Любой человек, имеющий антигерманскую листовку, обязан немедленно передать ее ближайшему представителю германских военных властей. Нарушители подлежат каторжным работам сроком до пятнадцати лет".

- Воображаю, какие теперь пойдут облавы и обыски, - сказал Келлер, прочитав приказ. - Это и правда официальное объявление войны. Ну, ребята, теперь держите ухо востро, не попадитесь с вашей "адской машиной".

Он сам еще раз выслушал отчет Андре. Шаг за шагом была продумана вся "операция". И наконец дано разрешение: можно начинать.

Сумерки плывут над Парижем. С вокзала Сен-Лазар доносятся железный скрежет вагонов, гудки, вздохи механизмов. Люди с сумками, тележками, свертками молчаливо текут по улицам. Но здесь, во дворе универмага, пусто, и сумрак заползает в углы. Подрагивает пожарная лестница. Ноги Андре маячат перед глазами Дани. Мальчик карабкается легко и ловко, точно кошка, - он уже все здесь облазил, он здесь свой и командует двумя товарищами. Павел идет вслед за Даней. У него под мышкой "адская машина", да и все трое порядком нагружены: кто бидоном с водой, кто банкой, а кто листовками. Семь этажей. Им предстоит одолеть семь этажей. Пока им везет, но нужно торопиться - каждую минуту кто-нибудь может зайти во двор, увидеть три фигуры, карабкающиеся по лестнице.

- Скорее! Да скорее же! Что вы, черт возьми, так ползете? - шипит Андре.

Но вот они уже на крыше, серой, скользкой. Покатые холмики мансард, неразбериха труб и вентиляционных отверстий. Ветер рвет из рук листовки, налетает откуда попало, раздувает и холодит волосы. Серое небо тяжело нависает над ними. У ног их лежит Париж - свинцовые волны крыш до самого горизонта и торчащие, как перископы из волн, башни, шпили церквей и куполов. Внизу - стеклянная громада Сен-Лазара, а там, далеко, церковь Тринитэ, и Мадлен, и башни Лувра. Заводские трубы не дымят, и воздух над Парижем прозрачен. Черны силуэты каштанов, и, как прибой, шумит огромный город.

- Что ж ты? Прилаживай! - шепчет Павел. - Ну-ка, берись!

На откосе одной из мансард они устанавливают дощечку, засовывают под пружину листовки. Их много, этих желто-белых листков. Сегодня они оповещают французов, что немцы забирают лучшую французскую молодежь в Германию. "Не давайте им увозить ваших сыновей и братьев! Не отдавайте им цвет нации! Прячьте ваших юношей и девушек, сопротивляйтесь, не поддавайтесь на лживые обещания бошей! - кричит листовка. - Смерть фашистским оккупантам!"

Банка налита водой. Теперь уходить! Как можно быстрей!

Все трое скатываются по пожарной лестнице. Никого. Они молниеносно пересекают двор универмага, они уже на улице Амстердам, на Гаврской площади. Они смешиваются с уличной толпой и все дальше и дальше уходят от улицы Амстердам, от универмага. Вот уже черно-серая, словно обведенная тушью, громада церкви Мадлен. Даня успевает припомнить, что тут венчались самые аристократические семьи Франции. Улица Риволи. Все быстрее их бег.

- Шесть минут, - шепчет Павел, задыхаясь. - Сейчас они, наверно, уже летят.

Всем троим очень жаль, что они не увидят, как действует на крыше их "адская машина". Они не увидят, как ветер сдует листовки, как полетят, закружатся в воздухе, точно детские бумажные змеи, желто-белые бумажки, как упадут к ногам людей, идущих по улице, выходящих с перронов вокзала. А в это мгновение листовки уже стаей взлетели над крышей универмага и, планируя, спадали вниз. Многие из них зацепились за балконы старого отеля "Лондон и Нью-Йорк", где останавливались солидные провинциальные семейства, легли на столики кафе "Тут э ля", прямо под руку тем, кто зашел в этот час сюда, чтобы выпить чашечку кофе или пропустить рюмочку с приятелем. И люди, пораженные, схватывали этот упавший с неба листок, быстро его прочитывали и тотчас же, вздрогнув и делая вид, что ничего не заметили, не прочитали, торопились уронить его или засунуть куда-нибудь под стол, на пустой стул, а то и за водосточную трубу. Но все больше и больше людей читало желто-белые страницы. Листовки делали свое дело говорили правду.

6. ПИСЬМО ТОВАРИЩА ВАСИЛЯ

Из Парижа вернулись взволнованные Фабьен и Арлетт.

- Ваша "адская машина" подняла на ноги всех бошей и полицию. Вчера, оказывается, обнаружили одну такую штуку на крыше медицинского факультета. Теперь обшаривают все высокие здания, хотят найти другие. Подняты на ноги шпики. Кажется, боши обещали вознаграждение за поимку изобретателей машины. На Бульмише арестовали старика, который, по слепоте, никак не мог прочитать листовку и держал ее на самом виду, в руках. Словом, Гюстав велел на некоторое время прекратить ваши вылазки. Пускай полиция немного успокоится. Гюстав считает, что продолжать сейчас было бы опасно для всех нас.

Даня и Павел понурились: только что они вышли "в свет", занялись настоящим делом, и вот надо все бросать. Все прошлые дни они были счастливы: еще бы, риск, опасность этой работы, дерзкие вылазки на самые высокие здания - универмаг "О прентан", универмаг "Отель де Виль", крыша Центрального рынка, дом на бульваре Сен-Мишель, наконец, лихое "восхождение" на крышу медицинского факультета... И вдруг все кончено! Что ж, опять сидеть в подвале?

Андре - тот бушевал:

- Уж этот Гюстав! Он так осторожен, что это уже смахивает на трусость!

- Замолчи, молокосос! - прикрикнул на сына Жан-Пьер. - Ты что, умнее всех хочешь быть? Какой смельчак выискался! Рисковать своей шкурой - тут не надо большого ума! Изволь-ка подчиняться дисциплине, а то тебе ничего больше не станут поручать. Если Гюстав приказал, - значит, так тому и быть! Надо выполнять, не рассуждая, как в армии. Ты ведь тоже солдат Сопротивления.

Андре притих. Между тем Фабьен развязывала мешочек, который был глубоко запрятан в кармане ее широкой юбки.

- Вот, Гюстав прислал кое-что для вас! - сказала она приунывшим Дане и Павлу. - Он сказал, что это письмо написал один очень храбрый русский военный. Кажется, этот русский бежал из тюрьмы где-то в районе Арраса.

- Русское письмо!

Павел начал читать вслух:

- "Дорогие товарищи коммунисты, партизаны! Хочу рассказать вам об одном случае, который произошел со мной после выполнения боевой задачи партизанской группой.

Продвигаясь с товарищами через большую шоссейную дорогу, мы набрели на семь фашистских бандитов. Один фашист крикнул: "Стой!" Выстрелами товарища Кондратюка Степы три фашиста были убиты, остальные в панике разбежались. После этого мне пришлось возвратиться назад, забрать остальных товарищей, передвинуться в другое место и остановиться там на ночлег. Фашисты на рассвете окружили квартал. Нас было трое, вооружены мы были одним автоматом и одним пистолетом. Я скомандовал к бою и открыл огонь из автомата. Несколько фашистов свалились на землю, остальные разбежались.

Последним патроном я подстрелил еще одну гитлеровскую собаку и в эту минуту был ранен фашистской пулей.

Я решил вырваться от фашистов. При перебежке в другое место фашисты открыли огонь по мне, и я снова был ранен. Фашисты стреляли со всех концов, я, не обращая внимания ни на что, вскочил в один дом и очутился на крыше. Гитлеровские бандиты искали меня, но не нашли. Только благодаря одной "хорошей" женщине, которая фашистам указала на меня, фашисты моментально открыли огонь, и я снова получил три пули и свалился с крыши. Бандиты боялись ко мне подходить, подъехали автомашиной, наставили на меня автоматы и бросили меня в машину.

Затащили меня в фашистский военный госпиталь "на лечение", рассмотрели меня через рентген и очень были рады, что у меня остались пули в ноге, руке и плечах. После этого отнесли меня на четвертый этаж, положили за решетку да еще приковали к койке; кроме того, возле двери поставили одного своего бандита. Не прошло и десяти минут, как начальник гестапо с другими собаками пришли "лечить" меня. Собаки прекрасно меня знали по материалам, которые были им поданы после моего побега из лагеря, и задали мне такие вопросы: "Коммунист, специально присланный для коммунистической работы?" Я отвечал: "Да, коммунист, присланный для работы". Второй вопрос был задан: "Террорист?" Я ответил: "Нет, я советский патриот". За это я получил больше пятидесяти железных "пилюль", а позже трудно сосчитать, сколько я получил таких "пилюль", потому что я им ничего больше не сказал. Хотя они прекрасно знали про мою коммунистическую и партизанскую работу.