Повседневная жизнь Вены во времена Моцарта и Шуберта - Марсель Брион

Эти австрийские якобинцы, по-видимому, не были слишком опасными. Среди них, разумеется, было несколько франкмасонов типа Шиканедера, Моцарта, Гизеке и Игнаца фон Борна, который был техническим советником либреттиста и музыканта во всем, что касалось «масонской стороны» Волшебной флейты.

Объявленное вне закона абсолютисткой Марией Терезией, терпимое и, может быть, даже тайно поощрявшееся Иосифом II, а затем вновь запрещенное Леопольдом франкмасонство по самой своей сути не было революционным, скорее совсем наоборот: тот факт, что оно с самого начала вербовало своих приверженцев путем строжайшей кооптации из высших классов общества, свидетельствует о желании противопоставить идеалу грубого ниспровержения власти стремление к прогрессивным реформам, ведущим к мудрой, терпеливой, органической эволюции без беспорядков и насилия. Гуманное, философичное, одержимое идеей прогресса, но враждебное народным восстаниям, созданное как раз для того, чтобы проводить реформы в условиях мира, легитимности, согласия, истинно человеческого братства по модели Зорастро, а не по примеру французских якобинцев с их абсурдным и преступным кличем «Свобода или смерть!», франкмасонство королей, князей, великих художников и мыслителей — достаточно одних имен Моцарта и Гёте, чтобы составить представление об этом движении, — было задумано, чтобы уберечь Европу от революции и слепого насилия, от катастрофических заблуждений…

Разумеется, среди венских якобинцев было несколько франкмасонов либерально-идеалистического направления, интеллектуалов, чиновников, судей, профессоров, желавших возврата к реформам Иосифа II и их полной реализации. Нет сомнений и в том, что они хотели пойти дальше по пути, указанному энциклопедистами и «людьми 89 года». Главной претензией к ним были их связи с парижскими якобинцами. Эмиссары революции появились в Австрии вместе с эмигрантами, порой, возможно, именно под маской эмигрантов; они «обрабатывали умы» венцев как из фанатичного стремления вербовать новых сторонников, так и с целью внедрения в общественное мнение Вены течения, враждебного войне не на жизнь, а на смерть.

Нужно было плохо знать венцев, чтобы считать, что они поддадутся франкофильской и революционной пропаганде в тот момент, когда Французская революция только что обезглавила венскую принцессу. Огромное большинство венцев было всем сердцем на стороне волонтеров, отправлявшихся сражаться против армии Республики, и даже обычно вовсе не воинственное простонародье с энтузиазмом маршировало вместе с ними. Те, кто почему-либо не имел возможности непосредственно участвовать в войне, помогали, чем могли. По примеру императора, отдавшего в переплавку свою золотую посуду, аристократия и буржуазия жертвовали столовое серебро. Даже цеховые корпорации несли в переплавку свои старинные регалии и чеканные кубки, многие из которых бережно хранились со времен Средневековья. Во всех классах общества царило единодушие, и каждый грош ребенка, рабочего или мелкого ремесленника служил наращиванию военной казны империи.

Энергичные патриоты, проявлявшие незаурядное рвение в выявлении подозрительных лиц, предателей и шпионов, во весь голос требовали, чтобы правосудие преследовало якобинцев и истребляло их, дабы искупить кровь венцев, пролитую в Париже. Огромным успехом пользовались Воспоминания Йозефа Вебера, молочного брата Марии Антуанетты, которого она вызвала к себе в Париж, где он пытался защитить подругу своего детства. Принадлежавший к швейцарским гвардейцам, в большинстве вырезанным в Тюильри, и чудом спасшийся после казни Марии Антуанетты, которой тщетно пытался помочь бежать, он вернулся в Вену и написал книгу о своих приключениях. Рассказы этого очевидца событий укрепили в народе убежденность в том, что «с этими людьми невозможно договориться» и что плохие граждане, пытающиеся с ними договориться и ослабить волю к войне до победного конца, не заслуживают никакого сострадания и должны быть сурово наказаны.

Следуя старинной традиции высказывания народных требований, эти патриоты вывесили на вратах собора Св. Стефана петицию с требованием смертной казни для всех австрийских якобинцев. Возбуждение населения заставило полицию, которая до того занимала выжидательную позицию, принять меры против возможных зачинщиков беспорядков. Были арестованы и осуждены на смерть один лишенный духовного сана и подстрекавший к восстанию в Венгрии монах, которого финансировали якобинцы, и лейтенант фон Гебенштрайт: у последнего была найдена подрывная литература и взрывчатые вещества, и, в довершение всего, он был связан с польскими ирредентистами. Других обвиняемых наказали менее сурово, удовлетворившись краткосрочным арестом, и, таким образом, венский яко-бизм, лишенный своих руководителей, угас сам собой; его злобность снова проявилась только спустя полвека, во время революции 1848 года.

В 1797 году, когда Бонапарт объявил о своем намерении нанести удар по самому сердцу Австрии путем захвата Вены и продвинулся вплоть до Леобена, все венцы поднялись на борьбу с французами. Каждый из классов венского общества, в соответствии со своими ресурсами и возможностями, создавал военные формирования. Знать экипировала кавалерийские эскадроны, командование которыми взял на себя князь Лихтенштейн. Свои отряды собрала и буржуазия. Среди ремесленников наибольшую решимость проявили столяры: объединившись в добровольческий отряд из пятисот человек, они поклялись умереть до последнего, но не сдаться врагу. Университет, возглавлявшийся ректором профессором медицины Кварином, удостоился чести идти в бой под знаменами полков, прославивших себя в боях с турками. Даже студенты отделения изящных искусств, распевая старинные песни, отправились на защиту отечества вслед за размахивавшим их знаменем гравером Шмутцером.

Отмечались сенсационные обращения в иную политическую веру, как случилось с историком Ваттеротом, свободомыслящим учеником энциклопедистов, космополитом и «левым», который вдруг высказался в пользу самого непримиримого патриотизма и отправился воевать в рядах студентов. Драматург Игнац Фридрих Кастелли, вступивший в шестнадцать лет в академический легион, напишет в своих Воспоминаниях из моей жизни живописную, правдивую картину венской атмосферы того времени. «У меня нет слов, чтобы описать энтузиазм, с которым все, молодые и старики, богатые и бедные, знатные и простые люди, проявляли готовность пожертвовать собой, защищая родину, — пишет он. — Я видел, как многие мои товарищи плакали, потому что им было слишком мало лет и их не брали в отряды». Это единодушие венцев совершенно изменило облик столицы, которая теперь походила на большую казарму, гудевшую патриотическими гимнами и военными песнями.

Поскольку в этом в высшей степени музыкальном городе не только все кончалось песнями, но и каждое значительное событие в жизни нации сопровождалось гармонией, принялись за работу и музыканты. Бетховен сочинил по случаю отправки в поход венских добровольцев свои Военную песню австрийцев и Прощание с венцами, которые солдаты пели на полях сражений, а старый Гайдн написал Missa in tempori belli. Кроме того, он предложил графу Заурау написать национальный гимн, к чему до того не проявлял ни малейшей склонности. Этот торжественный, прекрасный гимн впервые прозвучал 12 февраля 1797 года в день рождения императора Франца.

Возможно, именно эта мужественная позиция венцев заставила Бонапарта согласиться на мир или, вернее, на подписание предварительных мирных протоколов в Леобене. В данный момент угроза для Вены была снята. Войска вернулись в город с триумфом, как если бы они действительно сражались и одержали победу. Так или иначе, если они еще и не приняли боевого крещения, то показали, что идеал Вены уже совсем не тот, который ей традиционно приписывали, и именно это выразилось в трех словах названия знаменитого вальса Штрауса Wein, Weiber und Gesang (Вино, женщины и песня), которые переводят на французский язык словами Любить, пить и петь. Студенты были полны гордости: каждый получил серебряную медаль, а возглавлявшие их в походе профессора — золотую. Император устроил торжественный смотр всем полкам.

Война этим не закончилась; все хорошо понимали, что французы не откажутся от мысли ввести республиканский строй во всех странах не силой, так хитростью. Продуманная пропаганда, которую вела Директория, должна была посеять беспорядки за границей, чтобы создать благоприятные условия для реализации французских амбиций и дезорганизовать изнутри волю врагов к сопротивлению. Эти приемы, ловко проводившиеся в жизнь тайными агентами, раздражали венцев, и в день, когда они увидели над крышей дома банкира Геймюллера, которого считали добрым патриотом, огромный трехцветный флаг, свешивавшийся до самой земли, разразилась настоящая революция.