Час, когда придет Зуев - Кирилл Партыка

— Чистилище?

— Ну, можно и так сказать. Современный такой вариант, с учетом достижений «энтээр»’. Вот возьми вояк. Вишь, сколько их тут! Они что, Родину от супостата защищали? Они в разных южных краях черт знает чем занимались. А какая их в том вина, если приказ и присяга? Если ими удобнее всего дыры в преисподнюю затыкать?

Так куда их, в геенну огненную? Несправедливо. Пусть поболтаются пока, водочки попьют, с дамами пообщаются, а там видно будет.

Лобанов делал вид, что шутит, но Надежда Андреевна спросила серьезно:

— А эти, стриженые? Тот, в красном пиджаке, например, которому твой друг помешал. Тоже без вины виноватые?

— Вот этих терпеть не могу. Беспредельщина. Ни человеческих, ни воровских законов не признают. Но знаешь, они ведь тоже не стрижеными родились. Плесень на гнилом пне растет. Вот и они… выросли. Потом кто-то на пулю нарвался, кто-то на нож, один — за дело, другой — по чужой запарке. Так что пусть тоже покантуются, пока не разъяснится, отчего пень сгнил..

— Экий ты… антропофил. И неосектант в придачу, — не унималась Надя. — Чистилище, «энтээр»…

— Как сказать, — не согласился Сергей. — Помнишь рассказы переживших клиническую смерть? Черный коридор, в конце — свет, долетаешь — встречают покойные родственники, ну и тому подобное. Только все это чушь собачья, — неожиданно отрезал он. — Царство Аида, Валгалла, астральные уровни… Ничего этого, — Лобанов повел перед собой руками, — и никого — объективно не существует. Влипли мы с другом в большую неприятность. Может, поезд с рельсов сошел или террористы бомбу подложили. Полеживаем сейчас в реанимации, люди в белых халатах за нашу жизнь борются. Или не борются, мы страховые полисы дома оставили. Но это не важно. Если это и чистилище, так не то… которое опиум для народа. Назовем его — чистилище собственной души. Ложная реальность, иллюзия материализации подсознания. Для человека Вселенная — совокупность ощущений. Кончились ощущения — распалась Вселенная. Но если ты застрял где-то между жизнью и смертью, происходит подмена. Ты сам начинаешь творить мир. А уж какой — это зависит от того, что у тебя за душой, как говорится. А за душой у нас… ну, вот это, наверно, и есть: пожрать, выпить на халяву, девочки, страшилки, которых сами наплодили, юрии ивановичи всевозможные. Оно ведь и в жизни так. Страшненькая жизнь у нас. Нам ее что, марсиане устроили? Тоже ведь… материализация. Наших собственных страхов, злобы, безверия. Историческую неизбежность, мышление и психологию социума я отрицать не стану. Но, знаешь, это как плавильная печь. А руда — душа человеческая. Что в ней содержится, то печь и выплавит.

— Я, по-твоему, кто, иллюзия или материализация? — прервала Надежда Андреевна Сергеево выступление. Лобанов глянул ей в лицо и не понял, насмешка на нем или отчаяние.

— Может, ты и прав. Может быть, мы просто стоим перед зеркалом и ужасаемся отражению. И никак не можем понять, где же оно, зазеркалье, по ту или по эту сторону? И где мы сами? Ты вот, бедняга, совсем запутался. Так с себя и начни.

Ты — кто? Ты — чего хочешь?.. — И закончила так, что Сергей вытаращил глаза: — Ты меня хочешь. Или неправда? Всегда ЭТОГО хотел… даже на школьном столе.

Лобанов едва не опрокинул бокал.

— Откуда тебе известно… про стол? Обманула? Ты… (он чуть не брякнул — Люба?!) ее родственница? (Люба никогда бы не сказала о нем так. Ведь она знала, что он любил ее!.. Да? В самом деле?) — Знаешь, — продолжала Надя, не отвечая на вопрос, — иногда, если повезет, человеку выпадает вторая попытка. Как в спорте: не взял высоту, попробуй еще раз.

— Да напрыгался я уже, — почти зло ответил Сергей. — Какую же мне еще высоту брать?

— Минуточку внимания, — попросил вдруг из-под потолка голос Юрия Ивановича.

Толстячок опять стоял во главе стола с микрофоном в руке. Круглая, лоснящаяся физиономия его раскраснелась и выглядела благодушной.

— Все, надеюсь, сыты, довольны? Никого мы не обидели? Жаркое, я смотрю, плохо едят. Это напрасно. — Сейчас он напоминал эдакого простецкого зав-чем-то-там на дружеском междусобойчике с подчиненными. — Все хорошо? Ну и слава богу! Еще раз скажу: есть, конечно, проблемы, но в целом неплохо живем, не то что раньше.

Жаловаться грех. Но вот ведь как выходит, — лицо толстячка внезапно омрачилось.

— На каждого не угодишь. Всегда выищется кто-нибудь, кому что-то да не так. И ладно бы обидели его или недодали положенного. Тут — по делу. Мы на недостатки глаза не закрываем. Но когда вопреки здравому смыслу, когда и не разберешь, откуда что взялось — тогда огорчительно, друзья мои, очень огорчительно. Я сплетен и интриг не люблю, возню кулуарную ненавижу!

Юрий Иванович возвысил голос.

— Я прямо здесь, перед всеми хочу вопрос поставить, чтоб не было потом разговоров… как обычно в таких случаях. — Коротышка многозначительно откашлялся. — Всем, кажется, ясно, что Единение — не чья-то прихоть, а жизненная необходимость. Воочию убедились. Это, в конце концов, таинство, высочайший духовный акт, возводящий каждого на новую ступень самосознания. А у нас что? Вот вчера Галушкин, как его, Василий Константинович, водки за ужином напился и давай всякие речи произносить. Дескать, зачем нам такое Единение, это не Единение… тьфу! Даже повторять противно. — Юрий Иванович скривился. — Его товарищи стыдят — Вася, как же так можно?! — а он свое. Скажи-ка нам, Василий Константинович, как ты коллег своих величал? Встань и скажи, не стесняйся.

Неподалеку от того места, где сидели Лобанов с Надей, над головами гостей воздвигся высокий, тощий человек — точь-в-точь Кощей Бессмертный — с ожогом родимого пятна на щеке.

— Юрий Иванович, вас же неправильно информировали, — воскликнул он высоким, резким голосом. — Я же совсем в другом смысле!..

— Некрофилами и танатофагами ты их обозвал, вот как! И где только слова такие выкопал? Ай, нехорошо.

— Юрий Иванович! — Голос Кощея стрельнул дискантовой нотой. — Я вас уверяю!..

Позвольте объяснить!..

— Надо же, ничего святого у людей нет, — покачал головой толстячок. — Но — бог с ним. Ты думаешь, Василь Константиныч, мы тебя здесь за глупые речи журим? Да ни в коем случае! С кем не бывает? За слова мы ни к кому не придираемся. Кто-то ошибается, у кого-то мнение особое. Что ж такого? Но мы вот тут проверили, — толстячок, пошарив по карманам, извлек и развернул какую-то бумагу. — Ты ведь, Василь Константиныч, всех нас в заблуждение ввел.

— Я?! Помилуйте?!

— Казнить нельзя помиловать, хе-хе, — развеселился Юрий Иванович. — Как же у тебя совести хватило в анкете написать, что у тебя вторая группа крови? Когда у тебя четвертая… И не возражай. Достоверно установлено.

Кощей плюхнулся на свое место и исчез из глаз Лобанова.

— Что все это значит? — спросил Сергей у Нади. — Они идиоты или притворяются?

— Сейчас увидишь. — Надежда Андреевна оперлась локтями о стол и опустила лицо в ладони.

— Вот ведь что получается, — громыхнул динамиками Юрий Иванович. — Болтовня — шут с ней. Четвертая группа — ай, плохо! — но тоже можно примириться. Но если эта самая группа — раз! (он загнул мизинец на левой руке) ее сокрытие — два! (он загнул безымянный палец) и неуместные разговоры — три! (средний палец тоже изогнулся крючком), то это ведь уже умысел и система, это на многое наводит…

— Юрий Ива… — взвизгнул Кощей с места, но на большее сил у него не хватило.

— Сами видите, каков гусь, — резюмировал Юрий Иванович, обращаясь к залу. — Можно такое оставить без последствий?

Присутствующие откликнулись невнятным гулом.

— Вот и я так считаю. Так что, Василь Константиныч, не обессудь. Во имя Единения и на общее благо. — И деловито распорядился: — Препроводите его.

Слух Лобанова резанул пронзительный вопль. С грохотом повалилось кресло, и Кощей с удивительной резвостью метнулся к дверям. Но на первых же шагах его перехватили будто выросшие из пола крепкие мужики в адидасах и камуфляже.

Странная разномастная команда мгновенно взяла в тиски Кощея, но тот опять преподнес сюрприз. Один из «спортсменов» матюкнулся, попятился, нелепо отставив зад и держась обеими руками за низ живота, а затесавшийся среди «боевиков» тип в клетчатой рубашке и поношенных штанах, свисавших мешочком с тощего зада, вякнул и отскочил, зажимая бровь ладонью, из-под которой тотчас просочилась тонкая алая струйка. Кощей ринулся в образовавшийся проход, и удержать его не успели. Однако он тут же с ходу врезался в широкую грудь военного, вставшего у него на пути.

Лобанов сразу узнал знакомого спецназовца и даже сумел разглядеть на щеке капитана ту же длинную, едва подсохшую царапину, багровевшую от виска до подбородка. «Коммандо» как-то особенно ловко сгреб Кощея, заломив ему руку, развернул к себе спиной и толкнул вперед. Тут подоспели и остальные, мигом завязав «пленного» в узел.