Как на Дерибасовской угол Ришельевской - Валерий Смирнов

И что видит журналист в мастерской трезвого Репина? Две одинаковые картины. Рядом с ними сидит довольный живописец, перемазанный краской цветами радуги не хуже попугая, и ждет вопросов корреспондента, припершегося писать о его творчестве. Так Репин хотя и сам не помнил, когда он чего путного рисовал без предварительного заказа, решил начать со своей автобиографии. Кригер задал живописцу несколько наводящих вопросов, внимательно изучил этюды, пыль с которых Репин сбивал аж на площадке, и сказал на прощание, что о художествах такого мастера народ узнает очень скоро.

Доцент Шкалик орал на журналиста Кригера, как собственный папа на нашкодившего сына: как он смел такое подумать? Чтоб Иван Александрович всунул клиенту фуфель — так это позор для его чести. И пусть Кригер не лезет за свой процент дальше положенного. Копия нужна для удачного прикрытия. Если все, кому положено, будут знать: Луполовер вывозит копию Сурикова, так вытаскать под этот случай подлинник гораздо легче, чем объяснить шкаликовским студентам слово «эмпириокритицизм».

Успокоившийся за свои бабки Кригер погнал дальше воспевать трудовые свершения советского народа, а Иван Александрович понял: с заложившим его Экспертом обязательно что-то случится после того, как все-таки Суриков работы Репина благополучно попрощается с родной таможней. Чтобы не откладывать дело справедливого воспитания в долгий ящик ожидания, доцент Шкалик срочно выдернул Вовку Лорда и намекнул ему, что нехороший человек Эксперт еще ни разу в жизни не сидел хорошо набитой жопой на больничном листе. Так Вовке Лорду, изредка выполнявшему поручения Шкалика, все равно, на какой зад обращать внимание, лишь бы его старательность была оценена по справедливости. Потому что он превратился из честного строителя коммунизма ассенизатора Закушняка в уголовника Лорда вовсе не для того, чтобы помнить, сколько денег лежит на каком кармане. Так что, дорогой Иван Александрович, пару бутылок коньяка ребятам, персонально шампанское Лорду с тремя сотнями, и ваш мучитель офонареет в пересчете синяков по всему телу. Иван Александрович уже не раз проверял Лорда в деле, поэтому без колебаний выдал ему аванс, честно предупредив: без его сигнала к Эксперту близко не подходить. Потому что Лорд, получив аванс, мог с ходу приняться за работу, после которой искусствовед сумел бы припечатать собственным телом больничную койку, а не репинский фуфель казенным штампом. И пока Эксперт не придал Ленькиной работе самый главный штрих, ни о каком газавате не может быть речи. А как будет с ним потом — так это зависит исключительно от богатых фантазий Лорда.

У Вовки Закушняка была действительно такая буйная фантазия, что умей он писать десять слов подряд, вполне бы мог не нуднее других катать опусы за неизбежность коммунистического лагеря по всей планете. Тем более, что в отличие от профессоров по советским общественным наукам, впоследствии Лорд набрался практического лагерного опыта. Однако писал Вовка чуть хуже, чем читал, поэтому спокойно трудился себе ассенизатором, наваривая на дерьме такие деньги, что узнай за них, многие профессора застонали бы от зависти к положению этого пролетариата. Стоило Вовкиной машине появиться в пригороде, как огородники махали кулаками со сжатыми купюрами, чтобы он скорее опорожнял накопления общества в их клубнику и прочую малину. Вовка послушно выводил свой говновоз на передовые позиции аграрной науки, благодаря чему ягоды раздувались до размеров слив на радость их потребителей и аптекоуправления.

В то время Вовка встречался с одной девушкой и рассказывал ей что угодно, но только не за собственную, почти мичуринскую, профессию. Потому что вдолбил сам себе в голову глупость, будто она не захочет связать свою молодость с водителем такой редкой машины. Однако девушка каким-то макаром узнала за то, что ее жених не какой-то затруханный инженер, а самый подлинный богатый ассенизатор, но не простила ему вранья. Намечающаяся свадьба расстроилась вовсе не по поводу отсутствия запаха у денег, а потому что любимому человеку нужно говорить исключительную правду, какой бы специфической на вкус она ни была. Озлобленный Вовка ездил на машине, повышая свое благосостояние и урожайность личного сектора, благодаря общенародному добру, пока не пронюхал давно переставшим различать оттенки обоняния шнобелем: его любимая выходит замуж.

Потом все было, как в одной одесской песне: на хате невесты молодые сидят рядом, скачут гости целым стадом, а мамаша вертит задом, в общем, свадьба весело идет, а жених сидит, как идиот. На этом месте песенный фольклор ушел в прозу жизни. Жених застыл с таким видом только потому, что первым увидел, как в открытое окно вместо букета в полиэтилене залез какой-то конец толстого шланга со странным запахом впереди себя. И из шланга по столу и присутствующим стало бесплатно вылетать то, что доставалось изнутри Вовкиного говновоза после предварительной оплаты. Всем с ходу стало ясно: если что и запоминается на всю жизнь, так это свадьба, как одно из самых приятных событий не только для молодых, но и их близких. Так мало того, даже посторонние люди, каких постоянно припирается до свадебных столов, и то не могли сказать, что это мероприятие им ничем не запомнилось.

Когда бывший ассенизатор Закушняк вернулся после срока в родной город уже Лордом, третий ремонт на той хате, где проходила одна из самых знаменитых одесских свадеб, не перебил ее своеобразного запаха. Об обмене на эту хату не могло быть и речи даже при хорошей доплате. Постоянно грызущиеся муж и жена снимали комнату в коммуне, а их квартира стояла совершенно свободная, с понтом музей матримониальных наклонностей с их непредсказуемыми последствиями.

Доцент Шкалик прекрасно знал за творческие способности Лорда. Если человек пристроил такой сюрприз своей любимой, так что он может придумать по поводу незнакомого ему искусствоведа? С этой мыслью Иван Александрович немножко развеселился и отправился до Репина, чтобы Луполовер наконец-то перестал намекать за свой цейтнот по отъезду и резкое подорожание рубля на мировом рынке.

Иван Александрович не зря преподавал коммунизм с научной точки зрения; знание этого предмета помогло Шкалику вывести нехитрую формулу за отходные варианты по ответственности перед историей и людьми. Особенно, если они имеют манеру таскать на себе погоны и заводить уголовные дела. Поэтому Федоров твердо знал: за пару бутылок Леонид согласится сыграть роль хозяина картины, а сам Шкалик будет продолжать делать из себя почти бескорыстного посредника. В любом случае, с какой хочешь стороны, с посредника можно взять разве что анализы и больше ничего серьезного.

Доцент ошибся только в одном. В том, что Леонид согласится играть роль продавца за две бутылки. Репин и тут оказался верен себе, блеснув эрудицией насчет Бога, любящего троицу.

Получив долгожданного Сурикова, Луполовер впервые пожалел, что продал свою машину еще раньше, чем дачу. Генриху Эммануиловичу не улыбалось тащить по трамваям бесценное, как его уверял бородатый владелец полотна, произведение искусства, хотя эквивалент в долларах он тут же подобрал с подачи доброго человека Федорова. Тем более, что общественный транспорт города никак не расставался с лампочными украшениями на крышах, а такая красивая рама могла понравиться любому собирателю чужих вещей.

Такси не торопясь везло Луполовера по городу, его лысый водитель резвился на светофорах, словно попал в возраст, когда даже фантомасы — и те кучерявые.

— Мамаша, — орал он, высунувшись из окна, — подождите, как попасть на улицу Чкалова?

Женщина популярно размахивала руками вокруг себя, указывая нужное направление.

— Спасибо, мамочка, — благодарил таксист, врубая первую скорость при желтом свете, — теперь не заблужусь.

— Девушка, — продолжал выяснять лысый во время следующей вынужденной остановки, — как из отсюда проехать до Дерибасовской? И девушка предпенсионного возраста объясняла водителю такси, куда ему нужно рулить. А Луполовер, не обращая внимания на стебы таксиста, внимательно смотрел на уходящие мимо него улицы, словно видел их впервые. Генрих Эммануилович прощался с городом.

— Слушай, парень, — обратился к водителю Луполовер, — сделай мне экскурсию по Одессе.

— Папаша, — мягко ответил таксист, — у меня просто забойное настроение. И оно помогает услышать глазами, что с чувством юмора в Одессе теперь не хуже, чем в Жмеринке. Так что вы меня не купите. Судя на вас, вы еще лучше меня знаете за этот город и можете винтом пройти даже по его бывшим и будущим трущобам.

— Пока еще могу, — грустно заметил Луполовер, прижимая к колену зашитое в парусину полотно.

— А, так вас выпустили, подфартило, — немного взгрустнул таксист, — едете на историческую родину Америку через Синай? Кстати, папаша, вы не первый, кто просит меня сделать прощание с Одессой. И, бля буду, не последний. Дай Бог, чтоб и мне кто-то когда-то сделал такое прощание с нашей второй мамой. Только я получаю бабки за крутеж руля, а не напряжение голосовых связок…