Конан Бессмертный - Лин Картер

Оставив лагерь Куюлы далеко позади, Юма наконец заговорил со своим другом:

— Такая чудесная девушка. Я все не могу понять, почему ты не оставил ее себе? Она тоже была бы не прочь — ты пришелся ей по сердцу.

Конан усмехнулся:

— Ты не ошибся. Но я хочу еще многое увидеть и многое пережить, прежде чем обзаведусь семьей. Созара будет намного счастливее среди шелковых подушек и драгоценностей, которыми одарит ее Куюла, чем со мной — вечно в седле, мотаясь по степям и пустыням, то среди палящего зноя, то среди ледяного холода. А в пути вечно кто-нибудь встретится — не волки, так люди, которые мечтают вцепиться тебе в глотку. — Он рассмеялся от души. — Да и, кроме того, законный наследник Великого Хана уже в пути, если можно так выразиться… хотя сам хан об этом еще не подозревает.

— А ты-то откуда это знаешь?

— Мне Созара призналась незадолго до нашего отъезда.

От удивления Юма прищелкнул языком:

— Нет, никогда, никогда в жизни больше не буду дураком настолько, чтобы недооценить какого-нибудь киммерийца…

Л. Спрэг де Камп

Проклятие монолита

Перевод Т. Старшиновой, Ю. Лангсдорфа

Конан зябко передернул плечами. Мрачные пики отвесных бурых скал, окружавших долину, в которой разбил лагерь его небольшой отряд, вдруг показались ему створками готового захлопнуться капкана. Их остроконечные вершины угрюмо темнели в ночном небе, усеянном тусклыми искорками звезд; снизу, из глубокого ущелья, эти звезды были похожи на глаза пауков, хищно следивших за всем, что происходит на дне долины. «Глухое, опасное место!» — размышлял киммериец. Камень, холод да еще пронизывающий знобкий ветер, свистевший среди разбросанных тут и там огромных валунов, прижимавший к земле дым лагерного костра…

Над стоянкой небольшого отряда Конана возвышались гигантские секвойи — наверное, они торчали здесь и в те времена, когда восемь тысяч лет назад благословенную Атлантиду поглотили океанские волны. Крохотный извилистый ручеек, тихо журча, терялся в глубине зарослей бамбука и кустов рододендрона. Постепенно небо затягивал серый саван облаков, цеплявшихся за пики самых высоких скал.

Конан не мог избавиться от навязчивой мысли, что здесь в воздухе будто бы витает ощущение смертельной опасности и некой обреченности. Вероятно, это чувствовали и кони: они тревожно ржали, прядали ушами, били копытами, пытаясь подальше отодвинуться от непроницаемой темной стены, что сгущалась за световым кругом, который отбрасывали жаркие языки костра. Но подсознательную тревогу испытывали только животные и молодой варвар-киммериец; сопровождавшие Конана туранские воины казались совершенно спокойными. Наемники сгрудились вокруг костра; по рукам ходил вместительный кожаный бурдюк с вином. Воины отдыхали; одни с ухмылками делились подробностями своих похождений в борделях Аграпура, другие, утомленные долгим, проведенным в седле днем, молча сидели, глядя в огонь, третьи беззаботно растянулись на земле. Вскоре все они угомонятся и улягутся вокруг костра, завернувшись в плащи и подложив под голову седла; затем уснут, оставив двух стрелков с тяжелыми гирканскими луками охранять их покой. Никто из воинов не чувствовал ничего необычного.

Конан оперся спиной о шершавый древесный ствол и плотнее запахнул плащ, пытаясь спастись от пронизывающего до костей ветра. В свой отряд он специально отбирал самых высоких и крепких парней, но ни один из них не мог сравниться с ним ростом и мощью. Великан-варвар высился среди них, как секвойя среди сосен; черная грива волос киммерийца тяжелой волной спадала на плечи из-под остроконечного, окутанного тюрбаном шлема, отблески костра играли в его глубоко посаженных синих глазах.

Тяжелая атмосфера ущелья нагоняла столь же тяжелые мысли. Конан пробормотал проклятие, недобрым словом помянув туранского владыку Илдиза. С самого начала не лежала душа киммерийца к этому походу! Он поступил на службу к добродушному, но слабовольному властелину Турана больше года назад; шестью месяцами после этого оказал Илдизу значительную услугу — вместе со своим товарищем, чернокожим Юмой-кушитом, спас дочь шаха, прекрасную Созару, из лап безумного короля-бога, повелителя Меру. После того как красавица была возвращена уже потерявшему последнюю надежду жениху, предводителю кочевого гирканского племени куйгаров, друзья отправились прямиком в туранскую столицу за обещанной наградой. Благодарный отец не обманул их: оба приятеля получили звание капитанов туранской армии. Но капитан капитану рознь; и если Юма командовал теперь личной охраной шаха Илдиза, то Конана отправили в далекий и опасный путь. При мысли об этом губы варвара снова скривились в недовольной гримасе.

Илдиз поручил ему нелегкую миссию: передать послание властелину Кусана, небольшой страны, лежавшей на западных рубежах Кхитая. Конан набрал в свой отряд сорок надежных парней, конных туранских лучников, и направился в долгий путь через равнины и степи Гиркании, огибая подножия величественных гор Талакма, преодолевая пустыни и болотистые джунгли. Таинственная страна Кхитай, восточная окраина доступных хайборийцам земель, располагалась неблизко, и все эти естественные преграды надежно охраняли ее.

Свое поручение Конан выполнил. Великий Шу, властелин Кусана, оказался достойным и мудрым правителем. Предоставив киммерийцу и его спутникам наслаждаться обильными пирами и жгучими ласками юных гурий из своего гарема, владыка обсуждал послание могущественного Илдиза со своими советниками. После долгих и нелегких споров кусанские вельможи решили наконец принять предложение Турана о дружбе и взаимном обмене торговыми посланниками. Конану был вручен шелковый свиток, на котором золотом были вышиты замысловатые кхитайские иероглифы и изящные гирканские буквы — ответ туранскому властелину.

Не забыл мудрый правитель и самого гонца, вознаградив труды его небольшим, но увесистым мешочком золота. К тому же проводить отряд Конана к западной границе Кусана он повелел не кому-нибудь, а одному из своих высших сановников. Этот вельможа, удельный князь Фенг, был небольшого роста элегантным человечком с мягким, вкрадчивым голосом. Носил он роскошные развевающиеся шелковые одежды, совершенно не подходившие для конных переходов, и, кроме того, пользовался благовониями с тяжелым мускусным ароматом. Холеные пальцы князя украшали длинные ухоженные ногти и, разумеется, какой-либо работой утруждать себя ему не приходилось — двое сопровождавших Фенга слуг день и ночь трудились, чтобы их господин и в походе не был обойден всеми возможными и невозможными удобствами. Конан кусанского вельможу всерьез не воспринимал; своими повадками, раскосыми глазами и мяукающей речью тот напоминал киммерийцу хитрого кота. Хотя нет-нет да и мелькала в голове варвара мысль, что неплохо бы присмотреться к этому котяре повнимательнее; что-то подсказывало ему, что от сего косоглазого недомерка можно ожидать любой пакости. Конан объяснял это тем, что в глубине души он, очевидно, завидовал утонченному, обладающему изысканными манерами князю, — завидовал и в то же время презирал, потому что, несмотря на определенный лоск, который придавала ему служба в туранской армии, он оставался тем же суровым, грубым и прямолинейным варваром-киммерийцем.