Почти замужняя женщина к середине ночи - Анатолий Тосс

– Жуткое дело, – сознался Илюха. – Но при чем тут голова?

Вот откуда надо брать пример, понял я простое. Он цельный, он не разменивается, как я, по пустякам типа головной боли.

Не так уж важно, как мы провели этот день в Питере. В записной БелоБородовской книжке нашлось с полдюжины телефонов, в основном его коллег, которых доверительный вопрос: «Слушай, как тут у вас фишка ложится? Ну, в смысле… сам понимаешь…» – нисколько не смущал. Либо все доктора наук до сорока страдают одинаковыми заботами, либо мы звонили только таким.

Мы загудели по-настоящему уже в буфете Эрмитажа, так что даже голова прошла, и только к середине дня в чьей-то заполненной мебелью и людьми квартире я, зайдя в ванную комнату, в конце концов оказался у рукомойника.

В зеркальце напротив выписалось довольное, еще достаточно молодое, симпатичное лицо с шальными, отражающими очевидное подпитие глазами. И распознав в амальгамной непрозрачности себя самого, я замер на мгновение и даже дернул головой, чтобы скинуть приставшую накипь.

«Где я? Что я здесь делаю? Для чего, зачем?»

Я долго всматривался в себя, в свои ответные зрачки, пытаясь разыскать в них нечто такое, что даст ответ на эти и другие вечные вопросы. И я нашел его в самой глубине, почти что в хрусталике.

«Я в Питере, – толково объяснил я себе. – Я пью водку, хотя надо бы вино. А вокруг меня разные пьяные мужчины и женщины, мне в основном незнакомые, но в основном приятные. Особенно женщины».

Амальгамное отражение довольно ухмыльнулось, а значит, ответ вполне его удовлетворил. Я подставил намыленные руки под теплую воду, не отрывая, впрочем, взгляда от себя в зеркале, и вдруг вспомнил что-то. Что-то очень важное! Настолько важное, что лицо мое застыло в непонимании.

Как же? Как же он мог знать? – думал я. Как он так попал в десятку, в точку, в острие иголки? Как этот Серега, который возник, промелькнул и исчез из моей жизни, как, простите за трюизм, метеор, раз и навсегда, как он мог так угадать, проинтуичить, так прочувствовать? Кто мог предположить, что тост его никчемный, составленный из искусственных слов в искусственную фразу, в котором он пожелал, кажется, чтобы для всех эта ночь оказалась «нетривиальной», как этот никудышный тост мог вдруг обернуться прорицанием, пророчеством, ожидающей нас правдой жизни?

А ведь и вправду, снова подумал я, все ведь так и случилось. Инфант не ожидал, что Пусик, этот уже почти откусанный ломоть, снова окажется с ним. Пусик тем более не ожидала, что Инфант подменит ей в эту ночь запланированного в загсе жениха. Да и я сам, и Илюха не ожидали, что вот так примечательно окажемся в Питере, где так весело и шумно и где еще столько всего до вечера предстоит, стоит только выйти из ванной комнаты.

Но больше всего, еще раз подумал я, больше всего эта ночь колдовская оказалась неожиданной для нашего друга Сереги, который распрощался со своей невестой всего лишь на минуту, пока она проводит назойливых гостей до лифта. Всего-то на минуту – до короткого хлопка закрываемой двери. Но он ведь сам пожелал всем нам «нетривиальной» ночи, а значит, себе тоже пожелал. Вот и нарвался – поди, ждет до сих пор!

Я знал, что мне надо бы пожалеть бедолагу Серегу, и я окликнул сердце, но оно молчало. Не было в нем, обычно чутком, на сей раз жалости. Не знаю почему, но не было.

А может быть, потому нет жалости в моем сердце, придумал я свою аллегорию. Тоже ведь не сложную, но свою. Что чужая любовь – это минное поле. И не суйся туда, если не знаешь, где мины расставлены, взорваться не долго.

Я снова посмотрел на себя. Лицо в зеркале почему-то вдруг стало серьезным, и даже шальной блеск глаз прикрылся нестойкой матовостью.

«Знаешь что, – сказал я отражению, или оно сказало мне, теперь не разобрать. – А ведь ты запомнишь эту ночь, надолго запомнишь. И не из-за того, что укатил в Питер, кто по пьяни в Питер не катается? И не из-за Инфанта с Пусиком, дай им Бог любви. А именно из-за того футуристического, метафизического тоста, из-за которого, кто знает, может, все именно так и случилось».

Ведь вспомни, призвал я себя, чего только не произошло. И театр с гибкими Настей и Наташей, и «котеночек» за пазухой у Илюхи, и Зина с подругой, и гитарист в «Горке», и чудесная девушка в ней. Да и потом – Пусик, Серега, ночная Москва, Инфантова комната в коммуналке, поезд, да и вот Питер сейчас… И все они еще, глядишь, снова возникнут и повторятся в твоей жизни. Ну, если не все, то почти все.

И только сама ночь уже не повторится никогда. И следов от нее не останется, и вещественных доказательств, и улик, так что поди потом гадай – была она такая или привиделась в рассветном полумраке? А даже если и была, то все равно канула она куда-то там в глубину, провалилась на дно бесчувственной вечности и хрупко разлетелась на мелкие несуразные кусочки. Так что не составить больше. И никогда уже она не сможет случиться заново, как и не может случиться заново ни один из уже прожитых нами дней. Как-нибудь по-другому еще, конечно, может случиться, но так – уже никогда. Правда ведь, обидно!

«Ну и Бог с ним, – ответил я отражению, и глаза мои снова залила дружелюбная пьяная живость. – Ну и пусть! Пусть не случится именно так, пусть по-другому. Зачем два раза одинаково, скучно ведь, когда одинаково. Всегда хорошо, когда по-другому, и в любви, как известно, хорошо, да и вообще в жизни. По-разному и по-другому! Главное, чтобы у нас у всех последующее легко превосходило предыдущее».

И я отвернулся от занудного отражения, и вытер руки, и отпер дверь, и шагнул вперед. Туда, где меня, я знал, уже ждали…

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ