Сталинская гвардия. Наследники Вождя - Арсений Замостьянов

Штаты в 74-м были травмированы Вьетнамом. Американская дипломатическая хватка несколько ослабла. Под Владивостоком Форд и Киссинджер отказались от невыгодного для СССР требования сократить львиную долю тяжелых баллистических ракет. «Открылась перспектива для согласования Договора СНВ-2», – утверждал Громыко.

Двусторонние отношения СССР и США были стержнем мировой политической жизни, и Громыко гордился этим. Другое важное направление – защита завоеваний Ялты и международное признание ГДР. Эту задачу удалось решить к 1975 году, когда был подписан хельсинкский акт. Инициатором Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе был тоже Советский Союз. Третье направление – усиление влияния СССР в третьем мире. Потеряв Китай, мы обрели Индию. За каждым направлением – годы кропотливой работы, тупиковых переговоров. В то же время после 1975-го противники СССР все активнее использовали так называемую «третью хельсинкскую корзину» – напирали на «права человека», «свободу передвижения», «диссидентское движение» и проч.

Осмотревшись в Политбюро, Громыко сближается с Устиновым и Андроповым. Эта тройка, по существу, взяла на себя управление государством в последние годы правления Брежнева.

В брежневские годы стиль Громыко уже вполне сложился и даже стал легендарным. Когда британский министр иностранных дел Джордж Браун попытался установить с коллегой неформальные отношения и во время завтрака обратился к Громыко самым непринужденным образом:

– Андрушка!

Громыко холодно заметил:

– Если хотите обратиться ко мне неофициально и одновременно вежливо, то надо говорить Андрей Андреевич.

Несколько лет назад таких слов не нашлось у президента России, когда Джордж Буш-младший дружелюбно назвал его «Пути-путом».

Многие знали, что такое «обмен мнениями» по-громыковски: это когда вы приходите со своим мнением, а уходите с мнением Громыко.

Брежнев и Громыко, пожалуй, лучше всех в политической истории воплощали сценарий «доброго и злого следователя». Легкомысленный, обаятельный простак Брежнев – и надменный имперский канцлер Громыко. Получалось результативно. Громыко не выносил панибратства, своих сотрудников называл по фамилии, как школьный учитель. Любил выступать на пресс-конференциях. Завидная память позволяла ему на любой вопрос отвечать с учетом нюансов. После переговоров он старался первым выйти к журналистам, первым прокомментировать результаты встречи, интерпретируя их в выгодном для СССР свете.

Легенда Смоленской площади – синий карандаш Громыко. Он признавал только синие карандаши московской фабрики имени Сакко и Ванцетти, не прельщался ни американскими, ни чехословацкими, ни немецкими экземплярами. Не признавал и авторучек – даже самых респектабельных. Андрей Андреевич органически не был способен к предательству, постоянство было его сутью даже в карандашном вопросе. Отточенные синие карандаши всегда должны были быть под рукой – и на рабочем столе, и в поездке.

Виктор Суходрев – наш выдающийся переводчик и дипломат, а также элегантный мужчина – вспоминал об особом консерватизме Громыко, всегда надевавшем темный шерстяной костюм, темный галстук и однотонную белую рубашку. В любую жару он не изменял тяжелому костюму и… егерскому белью. Однажды в Индонезии, при сорока градусах в тени, Суходрев рассмотрел за темной брючиной те самые егерские шерстяные кальсоны… При этом он сохранял спокойствие, выглядел молодцом. На Кубе, когда в жаркую погоду Фидель пригласил советских друзей на ужин под открытым небом, Суходреву стоило великих сил убедить Громыко одеться в неформальном стиле. Правда, неформальность по Косыгину состояла в том, что вместо пиджака он надел плотную куртку, застегнутую до галстучного узла. В таком виде он отправился с Кастро жарить быка на вертеле. Однажды любовь к теплым вещам подвела министра. Это было в середине семидесятых. Громыко выступал с трибуны ООН. И вдруг прервался на полуслове, побледнел… Его подхватили за руки и увели. Врачи быстро привели его в чувство – и он как ни в чем не бывало продолжил выступление аккурат с того места, на котором прервался. Ему устроили овацию. А причиной недомогания был перегрев. В Нью-Йорке стоял теплый сентябрь, и в зале было душно. Говорят, что с тех пор в залах ООН улучшили систему проветривания.

Громыко не любил комиковать, но обладал метким сарказмом. Во многих воспоминаниях осталась такая веселая история. Андрей Андреевич вел переговоры с Киссинджером в Кремле, в пышном старинном зале. Над головой Киссинджера нависала огромная люстра. Госсекретарь выразительно поглядел наверх и закрыл ладонями свои бумаги. Громыко уловил этот ход и посчитал возможным сказать: «Думаете, там спрятана камера? Вы правы. Но не волнуйтесь. Эта аппаратура вмонтирована туда еще во времена Ивана Грозного!».

Громыко в неавральные дни работал по четырнадцать часов в сутки. Сталинская выучка! Была у него манера: в завершение беседы он принимался подводить итоги, пользуясь протокольным бюрократическим языком – и с помощью хитрых формулировок смещал смысл договоренностей в нужную для нас сторону. Суходрев пишет: «Он как бы обрубал, обстругивал их позицию, так что оставался один только остов. И настаивал на том, чтобы этот «остов» был принят в качестве итоговой договоренности. К его чести надо сказать, что по большей части ему это удавалось».

Нельзя и не навести «тень на плетень». Именно в те годы международные дела стали в СССР престижным занятием. В МГИМО поступали едва ли не все дети высшей номенклатуры. Причастность к зарубежью стала первым призом в карьерных гонках. Это признак разложения, гниения. При Сталине дети вождей становились офицерами и инженерами, а тут оказалось, что самые теплые места – поближе к вожделенной загранице… Вслед за вождями к этим коврижкам стремились и неноменклатурные мамаши, стремившиеся пристроить детей в спецшколы с английским или французским уклоном. И это – в стране великих строек и уникальной военной промышленности. Стыдно. Вот от таких симптомов свиного гриппа и рухнет держава. Увы, Громыко не препятствовал, а скорее способствовал усугублению «элитарности» мира советских международников.

Первая половина восьмидесятых для Громыко – время регалий и ошибок. В 1982-м он получает Ленинскую премию. После смерти Брежнева Громыко наряду с Устиновым воспринимается как ближайший соратник нового генсека – Андропова. Теперь он не только возглавляет МИД, но и становится первым заместителем Председателя Совета министров Тихонова. В 1984-м к Ленинской премии добавляется Государственная – за труды по экономике, изданные под псевдонимом. С тех пор, как Брежнев утратил способность к самостоятельной деятельности, от международной разрядки мало что осталось. Жесткая политика Громыко, вошедшая в клинч с не менее жестким стилем администрации Рейгана, привела к новой – последней – битве «холодной войны». Никарагуа, Сальвадор, Гондурас. Польша. Афганистан, Пакистан. Гренада. Горячие точки «холодной войны». Можно вспомнить и фильмы тех лет – Рембо, наше «Одиночное плавание». Противостояние накалялось.