Сталинская гвардия. Наследники Вождя - Арсений Замостьянов

Несколько часов спустя, на пленуме ЦК снова первым выступал Громыко. Он от имени Политбюро предложил кандидатуру Горбачева на пост генерального секретаря. Громыко говорил без шпаргалки, без записей. У присутствовавших в кремлевском зале было ощущение исторического момента.

Новый генеральный (в скором будущем – минеральный) секретарь не замедлил показать, кто в доме хозяин. Громыко пришлось оставить кабинет на Смоленской площади, как и кремлевский кабинет заместителя Предсовмина. В мемуарах Горбачев пишет: «Почему надо было менять министра иностранных дел? Предстояло радикально реформировать внешнюю политику, и ясно было, что это затронет многочисленных наших партнеров в международных делах – и союзников, и нейтралов, и противников, с которыми надо было искать формулу примирения. Крутой поворот в этой сфере был невозможен без обновления во внешнеполитическом ведомстве. Для Громыко такая задача была уже не по силам.

Он рассчитывал выдвинуть на этот пост кого-то из дипломатов. Говорил о Корниенко, назвал и сам же отклонил Воронцова, в то время посла во Франции. Упоминалась и кандидатура Добрынина, хотя он его не жаловал, видимо, понимал, что тот во многом ему не уступает, а может быть, и превосходит.

Когда я спросил Андрея Андреевича: «Как вы смотрите на Эдуарда Шеварднадзе?» – первая его реакция была близка к шоку. Ожидал чего угодно, только не этого. Однако в считаные секунды справился с собой, стал рассуждать, взвешивая «pro и contra».

– Вижу, вы не воспринимаете Шеварднадзе, – сказал я, – что ж, давайте подумаем, кто лучше.

И вдруг слышу: «Нет-нет, это ведь, как я понимаю, ваше выношенное предложение».

Даже этот пристрастный рассказ показывает, что только партийная дисциплина помешала дипломатичному Громыко напрямую осудить кандидатуру Шеварднадзе. Он дал понять Горбачеву, что возглавлять МИД должен опытный дипломат. Горбачев, как всегда, предпочел проигнорировать совет профессионала. Начиналось время дилетантов, время самоупоенных болтунов. Они так безобидны с виду, эти златоусты. Но после них остаются безобидные руины…

Громыко получил формально высочайший пост Председателя Верховного Совета СССР. Разумеется, остался в составе Политбюро. Горбачев пишет: «Крупный политик и дипломат, умудренный опытом человек, – словом, личность незаурядная. Он стремился к контактам со мной, подчеркивая готовность лояльно сотрудничать.

Правда, Громыко рассчитывал сохранить за собой монопольное влияние на сферу внешней политики. Но уже скоро убедился, что это для меня неприемлемо. Как он реагировал? Спокойно. Умения адаптироваться к ситуации ему было не занимать, в этом состоял его талант, секрет непотопляемости». Здесь Михаил Сергеевич слукавил. Громыко не был спокоен, когда политика перестройщиков стала авантюристической. Он быстро разгадал тайну перестройки – катастройки, как назовет ее Александр Зиновьев. 27 октября 1986 года, когда только-только обозначалась антисталинская пропагандистская кампания, Громыко взял слово на заседании Политбюро:

«Нужно действовать прежде всего силой убеждения и разъяснения. Но все же нельзя проходить мимо того, что у нас не перевелись люди, которые хотят, чтобы мы вернулись к переоценке прошлого, снова поставили бы под вопрос Сталина, индустриализацию, коллективизацию. Это просто недопустимо…

Я согласен, что, видимо, жестковато поступили в свое время с Ахматовой, Цветаевой, Мандельштамом. Но нельзя же, как это делается теперь, превращать их в иконы. Ленин вообще умел работать с интеллигенцией, и нам надо у него учиться. Можно напомнить, как, например, мудро Ленин учил Горького, доказывая ему, что мы не можем быть добренькими. И мы, конечно, не можем быть добренькими. Тут сомневаться нечего…

Видимо, члены Политбюро недавно читали разосланный нам документ, в котором т. Никонов предлагает реабилитировать русских буржуазных экономистов А.В. Чаянова, Н.Д. Кондратьева, А.Н. Челинцева и Н.П. Макарова. Разве можно это делать? Это были махровые защитники кулачества, против которых выступал Ленин. Хотя они утверждали, что их идеи использовались при разработке нашего кооперативного плана. Мне самому, когда я преподавал политэкономию, приходилось разоблачать этих горе-теоретиков, выступавших главным образом под флагом защиты кулачества и свободного хуторского хозяйства. А теперь нам предлагают, видите ли, реабилитировать этих буржуазных лжеученых. Естественно, на это идти нельзя. И вообще в решении таких вопросов мы должны быть предельно осторожны и сдержанны. Надо уметь правильно оценивать прошлое».

Здесь Громыко несколько сбивчиво прошелся по болевым точкам перестройки, по точкам слома советской идеологии. Интеллигенции был навязан комплекс вины за поруганных поэтов, который быстро перешел в желание мстить бесчеловечному режиму. Всех остальных привлекали кулацкие ценности. От самых модернистских (джинсы, битлы, греческая смоковница) до самых исконных-посконных (землица, золотишко).

Надо ли говорить, что к словам Громыко Горбачев не прислушался. Он свысока смотрел на «ретрограда» и «догматика», защищавшего авторитарное прошлое. Прошло полтора года. Разоблачения сталинизма и брежневского застоя оставляли от советской идеологии выжженную землю. Было ясно, что продолжение курса на гласность и перестройку – это путь к пропасти. Появление супротивников перестройки было неминуемо. 13 марта 1988 года, когда Горбачев пребывал в Югославии, советские охранители организовали публикацию статьи Нины Андреевой «Не могу поступаться принципами» в «Советской России». Да, это был манифест антиперестроечных сил, первый опубликованный манифест честных охранителей, не желавших мириться с уничтожением державы. В отсутствие Горбачева на заседании Политбюро председательствовал Лигачев – и он предложил коллегам обсудить статью ленинградской большевички. Сам Лигачев не скрывал, что солидарен с идеями Андреевой. Члены Политбюро высказывались с жаром – и все поддерживали Андрееву. Воротников, Чебриков, Соломенцев. Дельная, правильная, своевременная статья! Слово взял и Громыко. Осторожный, избегавший конфликтов с руководством Громыко четко высказался в поддержку статьи Нины Андреевой. Он тоже не мог поступиться принципами… Они долго терпели художества Горбачева и вот, наконец, решились на противодействие. Громыко видел, что большинство обитателей Ореховой комнаты одобряют публикацию Андреевой – значит, это не оппозиция, это воля большинства, а Брежнев перед ней всегда пасовал. Они не намеревались снимать с должности Горбачева, как Молотова сотоварищи в июне 1957-го. Но Громыко рассчитывал, что Горбачев не пойдет против большинства, в котором числились и второй человек в партии Лигачев, и энергичный, влиятельный Воротников, и он, Громыко, старейшина партийного ареопага. Одобрив статью Нины Андреевой, они надеялись на корректировку курса, на приведение реформ в андроповское или, если угодно, дэнсяопиновское русло. На политдне в Доме политпросвещения – и еще в десятках таких домов по всему Союзу – андреевскую публикацию официально назвали директивной. 23 марта заговорщики встретились с Горбачевым в кулуарах съезда колхозников. Лигачев уверенным тоном хвалил статью Андреевой. Воротников, Громыко давали понять генеральному, что большинство уже решило вопрос, и ему выгоднее присоединиться – может быть, с оговорками, со взаимными компромиссами, но присоединиться! Горбачев дал им высказаться. И как ни в чем не бывало сказал, что статью в «Советской России» он читал и она ему не понравилась.