Прения сторон - Александр Розен

Заснул он под утро, а когда проснулся, снова был жаркий день, надо было спешить в консультацию.

Едва только переступил порог, как сразу увидел Любовь Яковлевну. Ильину хотелось побыть одному, прогнать дурные сны, сосредоточиться, а вместо этого предстояла беседа на обычную тему о том, как выглядит Аркадий Иванович и не начал ли баловаться папиросками.

— Хотела к вам домой бежать — думала, заболели. Ну, как там?

— Не волнуйтесь вы, ради бога, — сказал Ильин, с трудом сдерживая раздражение. — Аркадий Иванович в полном порядке. Пьет кефир.

— Можно, я присяду?

— Разумеется. Да скиньте вы платок, и без него душно…

— Вы уж меня извините, день, я знаю, неприемный…

— Ничего, ничего…

— Сердце не выдержало!

— А сердце поберегите, оно вам еще пригодится.

Ильин ждал новых вопросов, но Любовь Яковлевна молчала. В открытое окно доносился шум стройки. Веселые утренние голоса, близко работал подъемный кран.

— Вы мне скажите, глубокоуважаемый, я все думаю и думаю: судить Аркадия Ивановича будут?

— Вы что это, всерьез?

— Как я могу шутить! Евгений Николаевич, глубокоуважаемый…

— Но я, кажется, не раз говорил вам, что Аркадий Иванович обвиняется по статье девяносто второй, часть третья Уголовного кодекса.

— Знаю, что обвиняется, но неужели же суд?

— Позвольте, я закончу, — сказал Ильин. (Доколе ж эта пытка будет продолжаться!) — Статья эта — хищение социалистической собственности в крупных размерах, то есть тяжкое уголовное преступление. Не полезней ли вам будет ознакомиться хотя бы с моими предварительными наметками?

— Что вы, — сказала Любовь Яковлевна, с испугом глядя на папку, которую Ильин уже взял в руки. — Да у меня и очков с собой нет. Вы человек ученый, объясните мне, ради бога.

— Хорошо, попробую, — сказал Ильин. — Скажите, у вас из кармана никогда ничего не вытаскивали? Вспомните, пожалуйста.

— Не было… — Любовь Яковлевна с испугом смотрела то на Ильина, то на папку. — Я сумочку всегда крепко держу: в магазине этого ворья ужас сколько ошивается, у Аркадия Ивановича дважды бумажник вытаскивали, в первый раз три рубля с мелочью, а во второй — всю получку.

— Будем исходить теперь из того, что сам феномен воровства вам известен, — сказал Ильин с деланной бодростью. — Но у государства тоже есть свой карман. Нетрудно понять, что, если вы взломаете склад, скажем, райпищеторга…

— На склад… Аркадий Иванович?

— Никто в этом не обвиняет Аркадия Ивановича. Я взял наиболее доступный пример!

— И слава богу!

— А вот бога рано благодарить. Взломать склад — это для дураков. А умные люди действуют по-другому. Для того чтобы похитить собственность, принадлежащую государству, не обязательно взламывать склад или кассу. Аркадий Иванович без всякого топора зачислял людей на работу, но не для того, чтобы они работали, а для того, чтобы им шла зарплата и затем эти государственные деньги незаконно присваивались. Да вы взгляните хотя бы на общую сумму… Ах да, очки! Ну, хорошо, я прочту вам вслух.

— Зачем? — Любовь Яковлевна положила руку на папку так, словно судьба ее мужа зависела от этой папки. — Значит, начальство приказывает, а Аркадия Ивановича судить?

— И начальство будут судить, — сказал Ильин.

— Товарища Сторицына? Бог с вами, глубокоуважаемый, это совсем невозможно.

— Почему же невозможно?

— Аркадий Иванович говорил: в огне не сгорит и в воде не потонет. Да я товарища Сторицына сегодня утром встретила, когда сюда шла. Веселый… и с этим… ну, тоже адвокатом работает. Я, откровенно говоря, с ним сначала хотела сговориться. Он мне вас и посоветовал…

Ильин пожал плечами:

— Не могу вам сказать, почему в отношении Сторицына мерой пресечения выбрана подписка о невыезде. Да это и не мое дело. Но вам, Любовь Яковлевна, вероятно, надо знать, что Сторицын свою вину отрицает, и он и его адвокат стоят на том, что Аркадий Иванович оговорил начальство.

— Это как?

— Ну как, очень просто: дал на предварительном следствии ложные показания, бывает…

— Но Аркадий Иванович на такое и вовсе не способен!

— Откровенно говоря, и я того же мнения. Но суду нужны не мнения, а доказательства. Сторицын, конечно, не отрицает, что подписывал фальшивые ведомости, но утверждает, что корысти от этого не имел. Мы с Аркадием Ивановичем вчера на эту тему беседовали, и я ему прямо сказал, что если так будут развиваться события, то встанет вопрос и об оговоре. Но Аркадий Иванович все больше мнется, говорит, что есть здесь какая-то «деталька», а какая — молчит.

— Боится, чтобы не пала тень на нашу Ниночку!

— Ниночка, дочка ваша, знаю! Но почему тень?

— А этот за ней ухаживал, в кино водил…

— Подождите, дайте разобраться. Сторицын с вашей Ниночкой… в кино?

— Да не Сторицын, а этот, ну…

— Кто такой? — живо спросил Ильин. Но Любовь Яковлевна вдруг как-то разом потухла. — В конце концов, — сказал Ильин, — я ведь не следователь, а ваш адвокат.

Стало тихо. Снова из окна послышались веселые голоса и шум работающего крана, кто-то пускал в адвокатскую кабинку солнечных зайчиков, похоже, баловался парень на грузовой машине.

— Племянник, — сказала Любовь Яковлевна. — Племянник товарища Сторицына… Не нравился он нам. Бывало, придет и прямо с порога: «А ну, решайте, что раньше было — яйцо или курица? Я, говорит, этот вопрос подверг научно-технической экспертизе». Только ради Нины и терпели. Ниночке уже тридцать пятый пошел. А я мать. Мне Аркадий Иванович тысячу раз повторял: «Ты, Любонька, мать, а я отец!» Как забрали Аркадия Ивановича, так он к нам больше не заходит. Но я его разыщу. Может, еще когда и скажете Аркадию Ивановичу — не такая уж она у вас слабенькая… — И Любовь Яковлевна, схватив свой платок и не прощаясь, быстро выбежала.

«А «деталька»-то начинает обрастать, — подумал Ильин. — Любовь Яковлевна, божий одуванчик… Да кто знает, кто знает, на что способен человек, кто знает, кто знает!..»

Позвонила Иринка: «Только что бабушка привезла Милку, через час-полтора вернется Андрей из лагеря, ты не забыл, что завтра первое сентября?» Ильин сказал: «Все помню, все будет о’кей», — попросил Милку к телефону: «Ну как, мордашка, загорела там?» А в голове по-прежнему вертелось: «Кто знает, на что человек способен, кто знает, кто знает…» Сто раз он спрашивал себя, а так ли нужна ему эта «деталька», сто раз вспоминал слова Аржанова, что судьба Калачика не зависит от того, брал Сторицын или не брал, хищение от этого не станет меньше, не все ли равно, что за «деталька», пусть прокурор копает. Но каждый раз выходило так, что от этой «детальки» многое зависит.

Дома было громко и весело. И Андрей, и Милка бросились к отцу уже вымытые и растертые Иринкой, которая стояла рядом, сложив руки на груди: Юнона!

Милка изменилась мало, только почернела от солнца, а вот Андрей — тот очень повзрослел. Год назад он бы с ходу затеял драку с сестрой, а сейчас хмурится, крепко сжимает челюсти так, чтобы все видели его мужественные желваки.

— Ну как, поладил наконец со своей «египтяночкой»? — спросил Ильин.

Андрей пожал плечами совсем по-ильински.

— Да мы от нее легко избавились. Влюбилась в одного десятиклассника, самый главный лопух, ну, кружок мягкой игрушки и полетел, и штанга накрылась.

Ильин внимательно слушал сына, да и Милкины рассказы о том, как они с бабушкой по целым дням из воды не вылезали, тоже были приняты благосклонно. К концу обеда неожиданно прибежал Мстиславцев. На этот раз он был без своей Леночки.

— Прямо с работы, захотелось на твоих дураков посмотреть. Ну, как говорится, с наступающим учебным годом! Получайте… Раз, два, три. — На столе появился большой торт из мороженого.

«Странно, — подумал Ильин. — Это при его-то скупости…»

Ели торт, запивая каким-то волшебным напитком, потом Мстиславцев попросил Милку сыграть что-нибудь на рояле, вот это: «там, тири-тири-там…»

— Турецкий марш, — констатировала Милка.

— Папка, отправь ее в лагерь на следующее лето, а меня в Крым, ась? — зашептал Андрей.

— До следующего лета еще год, — отвечал Ильин, слушая Милку. Бессердечно падали ее крепкие загорелые пальчики, выстукивая знакомую мелодию. Как это изображает Мстиславцев: «там-тири-тири-там…» Иринка слушает, как всегда напряженно, боясь, что Милка споткнется, а Андрею больше всего хочется, чтобы она споткнулась. Мстиславцев, по-видимому, обожает мороженое под музыку. Ильин вдруг увидел их впятером как будто со стороны, как будто это чья-то фотография. Такие фотографии передаются из поколения в поколение, и через сто лет, когда прогресс станет всеобщим и уже будет налажена связь с неземными цивилизациями, на нашем шарике девочка будет играть «Турецкий марш», а дяди и тети вокруг нее будут есть торт-мороженое.