Подозреваемый - Юрий Азаров

Шамрай бросился ко мне со словами:

— Зашибся, голуба моя. Что с тобой, детонька?

— Опять творятся безобразия? — спросил человек в форме. — По карцеру соскучились.

— Зашибся, — ответил Шамрай. — Поскользнулся и упал.

— Смотри у меня, — погрозил охранник.

Шамрай помог мне лечь на кровать. Укрыл одеялом.

— Поспи, дорогой. Поспи. И подумай.

— А мне думать нечего, — ответил я.

Меня оставили в покое. В камере мне надоели все, кто был в ней. Я глядел в потолок и слышал, как Шамрай разговаривал с Гришей и Васей. Он подмял их. Те боялись его. Снова всколыхнулось все во мне. Заклокотала ненависть. Так пролежал я два часа. Рисовал картину: вот я иду к окну, натыкаюсь на табурет. На нем кружка. Хватаю табурет и что есть силы бью им по черепу Шамрая. Окно осветилось последними закатными лучами. Синие сумерки наполнили камеру. Тяжело вздыхает Гриша. Ворочается на койке Вася. Сеня что-то подсчитывает на бумажке. Посапывает, отвернувшись к стене, Шамрай. Я вижу его огромный затылок. Ничего не стоит подойти и садануть по черепу. И легче сразу станет. Отомстить за себя и за Екатерину Дмитриевну. Почему-то у меня нет сомнений: это он убил Екатерину Дмитриевну. Страшная боль уже прошла. Я попробовал встать и снова кольнуло в боку. Подойти и садануть по башке! Нестерпимо хочется садануть. Это он приезжал к Сургучеву. Его видела Катенька. Брезентовая куртка и большая-пребольшая шапка. Это он. Садануть? Из-за угла? Нечестно? А он влупил честно? Зверь. Я засыпаю. И тут же вскидываюсь. Волосатые руки тянутся к моему горлу. В камере тишина. Рядом с табуреткой маячила огромная голова. Лунный свет проливался в вышине поверх головы. Освещенными оставались лишь табурет да кружка, поблескивающая белыми краями своими.

Сашенька, любовь моя

Костя ждал Петрова, а тот был в командировке. Вскоре Петров возвратился, и Костя подкараулил следователя возле его дома.

Костя рассказал обо мне все, как было.

Петров тут же разыскал меня и добился моего временного освобождения.

— Вы даже не представляете, что вы натворили. Совершили самое тяжкое преступление — подняли руку на блюстителей порядка.

— Я не поднимал.

— На то есть документальные свидетельства. Вас спасает пока что только одно. В протоколе записано, что вы находились в невменяемом состоянии.

— Да не было этого…

— В этом ваше спасение… Не отказывайтесь.

Мне хотелось сказать ему, что, может быть, стоит сразу согласиться и с другими подозрениями. Я убил двух женщин, ограбил, хотел бросить в колодец Лукаса, а потом запил и решил мимоходом уничтожить одного-двух блюстителей порядка. Так, для ровного счета.

Саркастический настрой изнутри разъедал меня, но я сдерживался. Петров был единственным человеком, кроме Кости, который официально пытался доказать мою невиновность. Я знал и то, что это ему нелегко. Солин другого мнения. Любопытная вещь, душа Петрова ориентирована на добро, он исходит из позитива. Но разве можно, думал я, работать в соответствующих органах и исходить из того, что каждый человек (имеющий так или иначе отношение к преступлению) честен по своей природе. Разве можно искать зло и подозревать его в каждом, кто соприкасается с ним. Если это так, то Петров просто играет со мной.

Но откуда столько мягкой сердечности в нем? Даже доброжелательности по отношению ко мне. Конечно, я понимал, у него, должно быть, предостаточно данных и улик, чтобы не считать меня преступником. Он ни о чем мне не говорит. Что он там уже накрутил в своем расследовании, я не знаю. Все идет обычным своим ходом, следователю интересен сам процесс, как мне интересен процесс написания книги. Ему повезло и в том, что я оказался в тюрьме рядом с Шамраем. "Раз в столетие бывает такое!" — заметил Петров, потирая руки. Меня эта реплика покоробила. Он, видите ли, взволнован: раз в столетие! А у меня даже сил нет проклинать те минуты, когда я решился с Костей отправиться на стадион. Я заметил, что мои силы действительно поиссякли. Ожидание смешалось с отчаянием. "Это всерьез и надолго", — сказал мне Петров. И как только были произнесены эти слова, новая волна отчаяния накатила на меня. Я понял, что наступил тот момент, когда сам начинал верить, будто я и впрямь причастен к преступлению. И не потому, что устал отрицать обвинения, а потому, что все нити, связывающие меня с нормальной праведной жизнью, были обрублены. Чужие взгляды, жесты, слова, даже вещи — всё напоминало о том, что отныне я подозреваемый. Так хотелось найти человека, который бы не воспринимал меня как потенциального преступника. Мне казалось, впрочем так оно и было на самом деле, я входил в электричку, и все расступались, а стоило мне сесть — соседи либо вставали и уходили прочь, либо прятали сумки. Нелепо, но я стал видеть в совершенно незнакомых людях обвинителей, свидетелей по моему делу.

Петров понял мое состояние и всячески пытался вселить в меня уверенность в благоприятный исход. Я рассказал ему о Шамрае и о том, что мною получен адрес Щеглова.

— Шамраю нельзя верить ни в чем, но тут он заложил приятеля не случайно, — сказал Петров. — Что ж, проверим.

Щеглов, он же Антонов и Пастернак, действительно временно проживал по адресу, указанному Шамраем. Недавно съехал. Хозяйка приговаривала:

— Такой любезный. Такой милый, такой интеллигентный, научный работник, и вот на тебе.

— Научный работник? — спросил Петров.

— Он так сказал. Статью мне свою показывал. Сейчас журнал принесу: забыла ему возвратить журнальчик-то.

Хозяйка принесла журнал "Науку и жизнь", открытый на странице 87, где была напечатана статья кандидата химических наук Щеглова "Электрохимическая энергетика".

Петров повертел в руках журнал, полистал и на одной из страниц увидел номер телефона. Я как взглянул на этот номер, так и ахнул — это был номер телефона Сашеньки.

— Вам знаком этот номер? — спросил у меня Петров.

Я промолчал.

— Знаком или нет? — резко переспросил Петров.

— Это телефон моей знакомой — Сашеньки.

— Ах, кто бы мог подумать! — не удержался и съязвил Петров.

— Позвольте мне сначала с ней переговорить, — попросил я Петрова.

— И рассказать ей обо всем? Это благородно, не так ли?

— Я не об этом…

— Лирику потом, а сейчас, если хотите, поехали со мной. Судя по номеру телефона, это на другом конце города.

Было что-то непристойное в том, что я ехал к Сашеньке вместе с Петровым. Уйти бы, сказать: "Я лучше потом как-нибудь", но и этого я не в состоянии был сделать. Наконец махнул рукой: будь что будет.

— Может, лучше позвонить все-таки? — предложил я.

— Я уже позвонил, только в прокуратуру и в районное отделение милиции. Сейчас подвезут ордер на обыск.

Единственная не обитая дерматином дверь на втором этаже была дверью Сашеньки. За дверью крутили пластинки.

Дверь открылась и тут же захлопнулась. Петров навалился плечом, и замок не успел защелкнуться.

— Что же так? Мы к вам в гости, а вы… — проговорил Петров, переступая порог.

Саша сидела с подружкой на диване и курила. Она посмотрела в мою сторону и тут же отвела взгляд.

— Мы арестованы? — спросила Саша, улыбаясь.

— Пока нет, — ответил ей Петров.

— Благодарю вас, сэр, за утренний визит, — это ко мне обратилась Саша.

В комнате всего находилось четверо людей. Саша с подружкой и двое парней. На столе стояла бутылка сухого вина, чашки с недопитым кофе, лежали две пачки дорогих сигарет.

Петров неожиданно подошел к подоконнику. В руках у него оказалась дверная медная ручка.

— А где вторая? — спросил Петров.

Сашенька пожала плечами.

— Откуда у вас эта ручка? — спросил Петров.

— Понятия не имею, — ответила Сашенька.

— А где сейчас Щеглов, не скажете? — снова задал вопрос Петров.

— Не знаю такого.

— Он же Антонов и Пастернак, проживал по Королева, тридцать шесть.

Сашенька молчала. Петров повторил вопрос. Я смотрел на Сашеньку, и она в упор поглядела на меня и сказала, указывая на мою персону:

— А этого идиота нельзя попросить оставить мою квартиру?

— Зачем же так? — урезонил ее Петров.

Сашенька ничего не ответила. Петров взял в руки записную книжку, черную, лаковую, с красным рисунком на обложке, там имелись и мои координаты. Петров спросил, листая книжку:

— И Валерьяна Лукича знаете? Прекрасно.

— Что прекрасно? — спросила Саша, надевая черные очки.

— Прекрасно, что я не ошибся в вас, — сказал Петров.

— Я предпочитаю не торопиться с выводами, — ответила Саша и, обратившись к подруге, добавила: — Ты позвонишь Ивану Петровичу?

— Конечно, позвоню, о чем речь, — ответила подруга.

Я не знаю, кто такой этот Иван Петрович, но понял: не зря упомянула о нем Саша.

Петров пристально посмотрел на нее и перевел взгляд на принесенные вещи, сплошь антиквар: фарфор, бронза, серебро, камни.