Железная роза - Николай Ключарев

XXIV

С трудом пробираясь сквозь чащи густых зарослей, по лесу шли двое. Временами они останавливались, прикидывая, в какую сторону двигаться, затем шагали дальше. По их изорванной одежде и изможденному виду можно было судить, что брели они издалека.

Солнце, ярко светившее путникам весь день, все сильнее клонилось к западу. По мочажинам пролегли от деревьев длинные тени. В воздухе запахло вечерней сыростью.

— Слышь, Василий, — сказал шедший позади. — Пора на ночлег. Припозднимся, как вечор, хуже будет.

— Ништо. Я теперь тут с завязанными глазами путь отыщу.

— Да ведь на отдых пора.

— Экой ты, Митька, право. Может, зимовье где встренем, хлебушком разживемся.

Путники тронулись дальше. Меж тем сумрак все сильнее окутывал землю, и в лесу становилось все темнее.

— Шабаш, Василий, давай привал ладить.

— Погодь. Не видишь?

Вдали чуть приметным светлячком маячил огонек.

— Костер. Значит, люди есть.

— А что за люди, знаешь?

— Купец в лесу ночевать не станет. А лихим мы сами товарищи. Шагай!

У костра сидело шестеро. Один из них выделялся своим обличием: был звероват, рыжий, щетинистый волос густо покрывал его крупное с мясистым носом и толстыми губами лицо. Рысьи глазки зло поблескивали из-под лохматых бровей.

— Ну как, Парфен, готово, что ли? — басом спросил он пожилого мужика, помешивавшего ложкой в висевшем над огнем котле.

— Еще немножко. Пущай получше упреет.

— Скорей управляйся, есть охота!

Откинувшись на спину и подложив руки под голову, рыжий начал мурлыкать какой-то похожий на молитву мотив.

Тем временем путники подошли совсем близко к костру.

При виде варившегося над огнем ужина у обоих заныло под ложечкой. Третий день они питались только ягодами да сырыми грибами.

— Вроде не опасно, — шепнул Василий, поглядев на сидевших у костра. — Подойдем?

— Не влипнуть бы!

Василий шагнул вперед и тут же почувствовал, как сзади его крепко схватили за руки. Короткий вскрик Митьки показывал, что и он очутился в таком же положении. Попытки вырваться оказались безуспешными. Подталкивая пинками, обоих подтащили к костру.

— Что за люди? Где их взяли? — спросил, подымаясь с земли, рыжий.

— Здесь, неподалеку. Мы в дозоре ходили, глядим, энти сюда направляются, и прямо к костру. Ну, мы их и сцапали.

— Молодцы! — И, уже обращаясь к пленникам, спросил: — Кто такие? Как сюда попали?

— А ты что за допытчик!

— Что за допытчик? Пятки угольем погреем — узнаешь.

— Погодь, Тимоха, — прервал его тот, что кашеварил у костра. — Похоже, я с этими людьми вроде знаком. Тебя, парень, не Василием звать?

— Ну, Василием.

— Парфена не помнишь, что жил у тебя?

— Как не помнить, помню.

— А меня не признаешь?

Через минуту все сидели уже вокруг котла, похваливая сваренный Парфеном кулеш. Когда с ужином было покончено, Парфен спросил Рощина:

— Ты чего не дома, на Выксуни? Иль в бегах?

— Нужда заставила. Каким ветром вас сюда занесло?

— Нас-то? — Парфен переглянулся с рыжим. — Хотим вот с твоим хозяином маленько посчитаться.

— Баташевым? — быстро переспросил Рощин.

— Иль тоже должок за ним есть?

— Он многим должен, да не со всеми рассчитывается.

Видя, что Рощин что-то скрывает, Парфен не стал допытываться.

— Ты Тимоху-то не признал? — спросил он, помолчав.

— Это которого?

— А вон его, — показал Парфен на рыжего.

— Нет.

— Попа Сороки сын это. Слыхал, может?

— О Сороке-то? А как же. Не раз он мне встречь на Выксуни попадался. А потом пропал куда-то вместе с сыновьями. Баили тогда, не то сам куда сошел, не то Баташевы извели.

— Извели, да не всех. Тимоха-то жив остался. Вот и хочет теперь за родителя с Баташевым поквитаться.

— Где же вы с ним повстречались?

— В Воткинском.

— Далеконько.

— А я, парень, еще дале был. Про царя Петра Федоровича слышал?

— Сказывал ты тогда.

— Тогда что! Ты послушай, что сейчас скажу.

Парфен поправил начавшие затухать угли под костром, подбросил сухих сучьев. Пламя разгорелось ярче, осветив лежавших у огня людей, потом чуть стихло.

— Так вот, когда в то лето я сошел от вас, — начал Парфен, — махнул прямиком за Волгу, на Иргиз, а оттоль в Оренбурхские степи. Государь-батюшка к тем временам уж объявил себя и многие народы под свою царскую руку принял. Ну, и мы с гулеваном одним к его войску прибились. За недолгий срок много крепостей завоевали: Илецк-городок, Татищеву, Ильинскую, Сорочинскую. Оренбурх-город осадили. В Яицком городке погуляли. Куда ни придем — везде народ на нашу сторону становится, офицерам головы сечет, дворян повыше на сук подвешивает. Собралось у нас войска тысяч тридцать, а то и поболе. Уфу-город взяли, пошли на Казань.

Царица, конечно, противу нас свои войска выслала. Не раз мы их бивали. А вот под Казанью не выстояли, побили они нас. Оно и не мудрено. У них ружья да пушки, каждый гренадер оружный, а у наших у кого штык на палке, а у кого нет ничего. Ну и пришлось нам врассыпную. От главного отряда отбились, осталось нас человек двадцать. Тимоха с нами. Он, когда через Воткинск шли, к нам пристал, и по дороге мы с ним познакомились. Куда, думаем, идти? Покумекали, да и решили на старых местах побывать, с Баташевым посчитаться. Нас восьмеро, да вас двое — вот уж десяток. Иль не хотите вместе с нами идти?

— Да нет, пожалуй, нам по пути. А скажи, Парфен, — Рощин оглянулся и продолжал вполголоса: — Вправду это царь Петр Федорович?

— Самый что ни на есть всамделишный. Я, конечно, живых царей-императоров, окромя его, не видывал, не приходилось, а про него скажу: без обмана. Сам посуди: налог на соль отменил, всем крепостным волю дал, дворянское сословие под корень сек. Самый крестьянский царь.

Парфен помолчал.

— А и то я скажу тебе, парень. Пусть хоша бы и не царского происхождения тот человек. Что с того? Не в том сила, что кобыла сива, а в том, сколь везет. Так-то! Давайте-ка спать, прогорает костер-то, да и ночь на дворе.

— Хорош двор — вся Ризадеева дача.

— Чем плохо? Землю-матушку под бок подстелем, небушком накроемся, ветерком подоткнемся, глядишь — и тепло.

Поправив костер, Парфен повернулся к нему спиной и скоро захрапел. Погрузился в сон и Василий.

На другой день Тимоха, посовещавшись о чем-то с Парфеном, взял с собой двоих мужиков и ушел. Куда он направился — Парфен не говорил. Не спрашивал и Василий: раз не говорят — значит, так надо.

Позавтракав, каждый занялся своим делом. Одни пошли грибы собирать, другие — лыко драть на новые лапти. Рощин с Митькой, раздобыв у Парфена иглу, сели ушивать порвавшуюся в дороге одежду. Некоторое время сидели молча. Потом Василий посмотрел на сидевшего рядом Парфена и сказал:

— Ты вот вечор о своей жизни рассказывал, как против дворян да помещиков воевал. А хочешь, я тебе о своей доле поведаю?

— Говори.

— Не бередил бы душу, Василий! — промолвил Митька.

— Нет, пусть люди послушают, что со мной злодей сделал.

Он помедлил, словно собираясь с силами.

— В прошлый год, как ты по весне у нас жил, собрался я жениться. С невестой — Натальей ее звать — мы давно друг друга знали. У нее — ни отца, ни матери, и я гол, как сокол, бобылем жил, сам знаешь. На троицу решили сыграть свадьбу. Обвенчал нас поп, пошли домой. И тут попался навстречь барин. На тарантасе с охоты ехал. Налетел, как коршун на птицу мелкую, схватил мою голубушку и увез к себе в Большой дом.

Свету вольного я тут не взвидел. Хотел за ним бежать — ноги подкосились, упал без памяти. Сколько так пролежал — не помню. Когда очнулся, увидел: в своей избе лежу. Один. Подняться хочу — сил нет. Спасибо добрым людям, выходили, встал на ноги.

Куда идти, что делать, где правды искать? Наташу мою в барском доме держат, барин над ней тешится. Как подумал я об этом — хотел руки на себя наложить. Потом очухался. Нет, думаю, не на себя надо руки накладывать, а ему, ее погубителю, моему лютому ворогу, отомстить. И стал я с думой той по вечерам близ дома его ходить, злодея высматривать. Хожу — бога молю, чтоб дал он мне силы в самое сердце поразить обидчика. Да нет, не внял бог моим молитвам, не дал совершиться правому делу.

Наталью свою возненавидел. Как вспомню, что барин к ней по ночам ходит и она ласки его паскудные принимает, так кровь в жилах останавливается. И ее порешить спервоначалу было поклялся, да потом передумал: не своей волей она там находится, силой ее держат. Неповинна она в грехе своем. И еще тверже решил отомстить обидчику.

Только верно говорят: далеко кулику до петрова дня. Не удалось мне барина одного встретить. Да если б и встретил, ничего бы не сделал: слаб силой был после болезни.

А вскоре тут народ взбунтовался. Землю у работных отняли. Пошли всем заводом к хозяину. Он же, того испугавшись, солдат на подмогу вызвал и стрелять по людям начал. Мы вот с Митькой в лес скрылись, а кто заводчику в руки попался — кнут да клещи пришлось испробовать. Вот она какова, барская-то милость!