Латинская Романия - Сергей Павлович Карпов

Доранит) был назван там греческим бароном — grecus baro[508]. Еще более высоких титулов удостоился другой трапезундский посол — знаменитый философ и протовестиарий Георгий Амирутци[509]: spectatus miles et comes[510]. Именование рыцарем и графом было следствием того, что Амирутци носил самый высокий титул в империи, из тех, что могли получить лица не царской крови[511]. Как видим, и здесь проявляется западная манера определять греческую аристократию привычными для себя категориями знатности. Также, как генуэзцы, мыслили и венецианцы. Один из «мудрых» Сената фантино Аримондо предлагал в ходе морской экспедиции 1376 г. свергнуть трапезундского василевса Алексея III и заменить его венецианским «ректором», опираясь на местных «баронов», то есть архонтов: «cum voluntate baronum dicti loci». Предложение не прошло, но могущество понтийских «баронов», без содействия которых нельзя было достичь желаемого, было известно венецианским сенаторам[512]. Упоминание об оффициале или бароне императора (official о baron) по имени Aziathim, нанесшем оскорбление венецианскому байло, встречается и в документе Сената 1407 г.[513]

Но иногда в состав господствующего класса Трапезундской империи попадали сами «латиняне». Что происходило тогда с их социальным статусом, насколько органичным было их положение среди инородной элиты, наконец, сохраняли ли они свое прежнее гражданство, становясь подданными греческих василевсов? Решить эти проблемы во всем объеме при скудости имеющейся информации сложно, я попытаюсь лишь обозначить подходы к теме и предложить некоторые предварительные суждения, опираясь в основном на неопубликованные и неизвестные исследователям материалы Генуэзского Секретного архива.

Еще в первом договоре византийского императора Мануила I Комнина с генуэзцами (1155 г.)[514] было четко оговорено, что генуэзцы в Византии, как и пизанцы, подсудны только своему консулу, но не императорскому суду[515]. Позднее было уточнено положение, что византийский император не должен был принимать генуэзца или лигурийца в «вассалы». Но под этим, как прямо разъяснено, например, в хрисовуле 1304 г., понималась лишь все та же подсудность генуэзцев исключительно собственным консулам или оффициалам и недопустимость нарушения этого правила[516], а отнюдь не запрет состоять на службе у иностранных государей. Этот же принцип зафиксирован и в договоре Трапезундской империи с Генуей 1314 г.[517]

Необходимо сразу сделать оговорку. Мы имеем дело с двумя типами отношений «латинян» с двором Великих Комнинов. В одном случае лица, поступая на службу к императору, наделялись титулами и должностями, натурализовывались в среде греческой знати, в другом выполняли отдельные, чаще всего — почетные дипломатические поручения василевсов, видимо, не занимая административных постов.

В 1291 г. генуэзец Никколозио Дориа стоял во главе монетного двора Трапезунда (либо как назначенный императором чиновник, либо как откупщик)[518].

Знатные генуэзцы Гавино де'Маре и Сорлеоне Спинола в 1314 г. были послами трапезундского императора Алексея II в Геную[519]. Флорентийский нобиль Микеле Алигьери также был официальным представителем трапезундского императора и способствовал заключению договора Давида Великого Комнина с Флоренцией в 1460 г.[520] Он вел переговоры с Бургундским герцогом, принимал участие в так называемом посольстве восточных монархов, возглавленном Лудовико да Болонья, к государям Запада. И хотя в составе посольства были явные мошенники и авантюристы, статус Алигьери как подлинного представителя Трапезундской империи не вызывает сомнений[521]. В письме трапезундского императора Давида бургундскому герцогу Алигьери назван «baron et orator meus»[522]. Статус «барона» обеспечил «мессиру Микьелю из Трапезунда» и после падения империи в 1461 г. высокую должность советника и шамбеллана бургундских герцогов Филиппа Доброго и Карла Смелого[523]. Как и Николо Дориа, «рыцарь» (miles, chevalier) Алигьери активно занимался торговлей в Каффе, Трапезунде и Синопе[524], получив, вместе с сыновьями, в 1470 г. от генуэзского Банка Сан Джорджо подорожные и привилегии на 10 лет по ведению дел в черноморских факториях Генуи[525].

Генуэзец Доменико Д'Аллегро возвысился до положения командующего всего трапезундского флота (протостратора, или, как его называли итальянцы, протокапитана). Начало его карьеры не ознаменовано слишком благородными деяниями, но, вместе с тем, довольно типично: будучи патроном галеотты, он занимался пиратством (или корсарством), ограбил греческий корабль, перевозивший товары венецианцев, плывший в Симиссо, и доставил добычу в Каффу[526]. Свой высокий титул протостратора Доменико получил в 1429 г. за то, что вооружил и предоставил в Каффе свой корабль в распоряжение претендента на трапезундский трон. Переворот Иоанна IV Великого Комнина (1429–1460) завершился успехом, а генуэзец вплоть до смерти этого монарха сохранял его милости и полученную в 1429 г. должность[527]. Он прочно осел в Трапезунде, являлся попечителем по наследству умершего в Тане торгового партнера Бернабо Бояско, имевшего в Трапезунде собственность, включая корабль[528]. Влияние и авторитет Д'Аллегро были столь значительны, что генуэзский дож, желая урегулировать сложные отношения с трапезундским двором, назначил его в 1443 г. генуэзским консулом в городе. Это был невиданный случай, когда генуэзский нобиль являлся одновременно высоким должностным лицом империи и главой итальянской фактории. Дож, Раффаэле Адорно, имел перед этим долгие беседы с Доменико, в 1442–44 гг. трапезундским послом, посетившим Флоренцию, Геную и Милан. Именно во время этого посольства и было отправлено письмо дожа к императору, объявлявшее о консульском назначении. Примечательно, что в нем дож подчеркивает как трапезундское подданство Доменико (maiestatis vestre observantissimus), так и его принадлежность к генуэзской элите (nobisque haud mediocriter carus)[529]. Интересно сходство социального поведения Д'Аллегро и Микеле Алигьери. Как и Алигьери (с той только разницей, что это произошло до падения Трапезундской империи и даже до взятия Константинополя османами в 1453 г.), Доменико стремится быть причисленным к свите могущественного западного правителя. В 1444 г. по его просьбе миланский герцог включает его в состав своих familiares. Быть может, это способствовало политическим целям и торговым занятиям, которые вели посол и его «нунции», добивавшиеся для себя также коммерческих привилегий и подорожных грамот?[530] Как бы то ни было, с 1444 г. Доменико был прямо связан подданством с тремя разными государствами. Это, впрочем, не избавило его от больших долгов, отраженных в массариях Каффы с 1445 до 1459 гг.[531]

Служба «латинян» у трапезундских императоров не ограничивалась отдельными случайными эпизодами, а была, видимо, довольно распространенным явлением, хотя, конечно, далеко не все генуэзцы достигали столь высоких должностей, как Д'Аллегро или Джироламо ди Негро, о котором ниже. На типичность явления указывает его отражение в агиографии и легенде. В Житии св. Иоанна Нового Белгородского, написанном Григорием Цамблаком, читаем, например, что генуэзский патрон, выдавший святого