Двенадцать, или Воспитание женщины в условиях, непригодных для жизни - Ирен Роздобудько

Зеркало тускнеет, словно экран телевизора… Хелена просыпается.

Суббота, выходной день. Что-то меняется. Почти незаметно и неощутимо, но Хелена просыпается с улыбкой. Пьет кофе и смотрит в окно. Люди идут на базар и с базара. Они несут в корзинах ягоды, фрукты, овощи — малину, землянику, помидоры, огурцы… В этом рабочем квартале все женщины — полные, все мужчины — в одинаковых клетчатых рубашках и спортивных штанах. Все они знают друг друга, здороваются, останавливаются поболтать. Пока женщины ходят по базару, мужчины собираются у киосков, покупают водку в белых пластиковых стаканах, становятся плотным кольцом, прячась за спины друзей от придирчивых глаз жен, и уже с утра приходят в свое обычное состояние. Состояния травы…

Слышно, как за стеной, в соседней квартире разгорается обычная для выходного дня ссора. Хелена знает: если соседи начинают кричать — это надолго. Заводит высокий женский голос. Хелену всегда удивляет, о чем можно кричать часами, в чем проблема, требующая такого безумного крика — на одной ноте, непрерывно. Женщина ругает дочь. Наконец вступает дочь. Она кричит еще громче, но повторяет единственную фразу — ее хорошо слышно: «Хватит! Достали!» Повторяет раз десять, после чего настает черед мужчины. Потом они кричат все разом. Это такая субботняя разминка перед тем, как глава семейства начнет сверлить стены…

Теперь Хелене совершенно невдомек, зачем она здесь? Могла бы она жить так, как эти люди за стеной? Она решает сходить на базар, пока улягутся страсти. Сначала она ходит между рядами бездумно, но со временем общая суматоха поглощает ее. Удивительно — ей впервые хочется… готовить еду. И дело не в том, станет ли она ее есть, смысл в том, чтобы вспомнить, как это делается. Начинается все с того, что она видит на базаре горы сладкого болгарского перца. Перец огромный, светло-зеленый, толстокожий и замечательно пахнет. Хелена берет два килограмма. Она не знает, сколько ей нужно, — просто не может отказаться от того, что накладывает на весы продавщица. Еще — этот! И тот — с красным брюшком! Она вспоминает, что с ним нужно делать! Она покупает фарш, лук, рис. Она не знает, будет ли есть то, что приготовит. Но это не имеет никакого значения. Главное — начать действовать, что-то делать.

Перед тем как начать готовить, она убирает квартиру. Страсти за стеной уже улеглись. Даже слышен смех. Значит, выходной начался хорошо.

Хелена выкладывает перец на стол, моет его, срезает шляпки, вытряхивает белые семена. Начиняет зеленые ларчики смесью из мяса, вареного риса и поджаренного лука, закрывает ларчики шляпками, плотно укладывает их в кастрюлю, заливает водой, смешанной с томатом и специями, ставит на плиту…

Она делает все так, будто занималась эти изо дня в день. Кастрюля огромная, она даже не помнит, откуда у нее появилась такая. Она пересчитывает перцы — их двадцать четыре. Можно собрать пресс-конференцию, улыбается Хелена.

…С этого момента для нее история начинает раскручиваться с самого начала. С того дня, когда маленькая девчушка в слишком коротеньком платьице сидела на школьном дворе и вырывала своими маленькими ручонками колючие сорняки. Она вырывала и думала о том…

Сделаем остановку, чтобы объяснить ход ее мыслей. Остановка достаточно проста: у книги, прочитанной девочкой недавно. Это были «Алые паруса». Итак, девочка старалась думать о том, что этот сорняк — колючий и выгоревший — зацветет в ее руках, что он, как любое другое растение, имеет право на существование, раз уж он есть в природе. Не только цветы и овощи заслуживают внимания. Она расчищала заросли с таким видом, будто под ними должно было быть нечто очень важное — золотой ключик, волшебная палочка, записка с ее именем… Перед тем как сорвать новый стебелек, она мысленно произносила примерно следующее: «Я знаю, что тебе больно. Прости. Но ты оставишь здесь свои семена — и твои детки снова прорастут, поверь мне».

Потом она начала думать о том, что нужно бросить все и убежать, ничего никому не объясняя. Но тогда «летняя практика» не будет засчитана. И она не исправит свою «двойку» по поведению.

Она не заметила тень, нависшую над ней.

Потом услышала то, о чем ничего не знала. Она много чего видела, наблюдая за взрослыми, но никогда, никогда не представляла себе, что все грубое и неприличное можно так просто произнести, да еще и по отношению к ней. Ей стало страшно. Ощущение было такое, будто ее затягивает в гнилое и вонючее болото. Чтобы не задохнуться, она побежала…

Не знала и даже не могла догадываться, что мчится навстречу своей настоящей судьбе, а та, другая — убогая и более простая, смотрит ей вслед с кривой усмешкой, а потом обращает свой взор на кого-то нового — того, кто не убежит. Ведь она ленивая и руки у нее короткие…

Как дитя, выросшее на улице, девочка почти сразу пришла в себя. Сначала напряглась, а потом успокоилась и приняла правила игры. Сквозь неплотно сжатые веки разглядывала прохладную уютную комнату незнакомца, со всех сторон почти до потолка уставленную полками с книгами. Столько книг она видела впервые, и это море ярких, разнообразных обложек вызвало у нее огромное отчаяние: неужели кто-то (кто-то — а не она!) смог прочитать столько? Именно это чувство, которое называлось «кто-то — а не она!», уже тогда было маленькой движущей силой, которая заставляла ее действовать. В школе и во дворе, среди ровесников такого «кого-то» не было. Этот взрослый незнакомец — она это чувствовала — беспокоился за нее. И она хотела, чтобы эта тревога и забота о ней длились как можно дольше. Поэтому она продолжала лежать с закрытыми глазами и с удовольствием ощущала его волнение.

О, он еще не знал, какая она хитрющая! Когда они поговорили, девочка твердо решила, что должна стать достойной его внимания. Он говорил с ней, как со взрослой. Поэтому она должна была прочитать книгу, которую взяла у него. Прочла ее трижды, и текст, сложный и сначала совсем непонятный, запечатлелся в памяти надолго. Книга была довольно странной, но то, что в ней речь шла о любви, она поняла сразу. Наверное, потому, что порой и ее маленькое сердце разрывалось от любви. Это была любовь непредметная, она не имела лица и телесной оболочки. Она существовала внутри нее, как дар. До сих пор она не могла найти название этому дару.

Позже она убедилась: любовь — дар. Его получают от рождения вместе с другими чувствами, такими как слух или зрение. Порой этот дар превращается в тяжелый камень, крест, в воздушный шарик. Но от него уже не избавиться: он не твой собственный выбор. Так случилось при рождении. Любовь все время трепетала над ее головой, как шуршащие крылья ангелов. И если безумный художник или просто — сумасшедший способен отрубить себе руку, выколоть глаз или отсечь ухо, — то от этого дара можно освободиться, только остановив собственное сердце…

Она приходила к нему каждый день, садилась на подоконник и слушала, слушала. Иногда он говорил с ней на английском, иногда — на французском. Пока она не научилась понимать его, просто наслаждалась голосом, похожим на… растопленный черный шоколад. До этого она ела только «молочный» — светло-коричневый и сладкий, а настоящий, черный, казался ей горьким. Но это был настоящий шоколад, без примесей. И она подсознательно потянулась ко всему настоящему — пусть и горькому…

…Между десятью и тридцатью годами нет пропасти. Пропасть она ощутила, когда ей исполнилось пятнадцать.

Его Тридцать Пять выстроили эту пропасть весьма старательно, хотя она была тщательно закамуфлирована под ровную лесную тропинку. Девушка же в свои пятнадцать способна чувствовать себя гораздо старше, возраста для нее не существует. Она руководствуется инстинктом, близким к материнскому. К тому же эти Тридцать Пять совсем отбили у нее вкус к общению с ровесниками. Ровесники — это запах изо рта, влажные ладони, перхоть и полный рот слюны при поцелуе, нетерпение и грубость, не имеющие ничего общего с запахом хороших духов и шоколадным баритоном, рассказывающим об исчезнувшей культуре племени майя. Это племя — его. Она даже называет его странным именем Вит Тольд и считает, что именно так звали вождя этого исчезнувшего племени.

В ней просыпается желание кокетничать и соблазнять. Просто — соблазнять, без дальнейших последствий, которых она пока боится. Прежде всего, боится напугать его своей взрослостью. Поэтому идут в ход только мелкие уловки: жесты, движения, которые приобретают все большую женственность, коротенькие юбочки, собственноручно окаймленные прошвой, тоненькие ремешки босоножек на высокой деревянной платформе, звонкие браслеты на запястьях, огромные яркие серьги из пластмассы, за которыми выстояна сумасшедшая очередь в ближайшей «галантерейке».

Но все это — не действует. У вождя племени майя — свои наложницы, которых она ненавидит. Они — как протухшие рыбьи туши с большими красными ртами. Ее тошнит от его слепоты. Рыбы раскрывают свои хищные рты, громко смеются (над ней?), от них пахнет крепкими духами, они пожирают ЕЕ время. Утешает лишь то, что она знает наверняка: с ними он никогда не будет говорить об исчезнувшей культуре древних цивилизаций.