Ликвидация. Книга первая - Алексей Поярков

Давид крепко помял ладонью затылок, тяжело вздохнул:

— Ладно. Сейчас, только ополоснусь маленько, и начнем…

— Ты мне мансы тут не пой!.. — Гоцман так ахнул ладонью по столу, что невольно поморщился отболи. — У меня один, но исключительный вопрос: где взял волыну?

— Та какой-то фраер в подворотне подошел с тем стволом, — заскулил первый задержанный, совсем молодой парень с татуировкой «Недоволен приговором» на безымянном пальце. — С понтом — дай ему мою бобочку… Ну, я ж не цаца — дал, аж слюни брызнули! Ну и забрал волыну…

— …Та я ж клянусь вам мамой! — басил через полчаса второй задержанный. — Той ТТ мне на Привозе дядька выдал. За сходный кошт…

Четвертый задержанный рыдал горючими слезами, размазывая их кулаком по небритым щекам. Гоцман и Якименко сочувственно кивали.

— У Коли, — рыдал он, — у Коли Молдавского купил… За пятерку николаевскую… Не хотел я… Вы же знаете за Колю!

— За Колю знаю, — покладисто согласился Гоцман.

— Ну вот! Он говорит: купи…

— Купи себе петуха и ему крути бейцы! — рявкнул Гоцман, но ладонью на этот раз хлопать не стал. — А мне вертеть не надо! Колю Молдавского уже три недели как подстрелили на Балковской! И вытри свои каиновы слезки!

— Да?! — бодро удивился задержанный. — Вот так номер пять-приехали! А мне по пьяному делу показалось, шо Коля…

И он нагло уставился сухими глазами на Гоцмана…

Кречетов вошел в кабинет, когда перед Гоцманом и Якименко сидел восьмой по счету задержанный по кличке Мотя Жмых. Видно было, что общение между ними в разгаре, и майор, чтобы не мешать, тихонько сел в уголок.

— Мотя, ты же молодец, как я не знаю кто, — горячо говорил Гоцман. — Ты же себе жизнь спас! Ты памятник себе прямо сейчас должен выковать и поставить его заместо памятника Воронцову!..

— Не гоните, Давид Маркович, — скромничал маленький, ростом с пятиклассника, Мотя.

— Мотя, я молчал — тебе скажу…

Гоцман взял за ствол лежавший перед ним на столе пистолет с необычно длинной рукояткой — шестнадцатизарядный «штайр» с румынской маркировкой на кожухе затвора, насколько видно было Кречетову.

— Вот волына, шо мы взяли на тебе… Сюдой смотри. Видишь номерочки? Они есть! А теперь сюдой! — Он принял из рук Якименко новенький ТТ, сунул под нос Жмыху: — Номерочков нет! И тут нет! И тут!.. — Пистолеты в его руках менялись, как у фокусника. — И так на каждом ТТ. Теперь думай, Мотя… Смотри и думай.

Он быстро сунул Жмыху в руки «штайр» и несколько ТТ. Тот растерянно взглянул на них, стараясь не выронить.

— У тебя сколько классов? — деловито поинтересовался Гоцман.

— Пять, то есть три.

— Аж целых три, Мотя! — восхитился Давид. — Ты должен скнокать… — Он выхватил у задуренного Жмыха ТТ: — Вот это чей?

— Н-не знаю…

— Во-о-от!.. А это чей? — Он сунул ему под нос «штайр».

— М-мой, — неуверенно проблеял Мотя.

— А почему ТТ не взял? К нему ж патроны легче достать…

— Так Саня-Сам-Не-Знаю такую цену заломил! — выпалил Жмых.

Якименко, давясь хохотом, замахал на него руками:

— Ой, Мотя, я умоляю, не смеши! Саня-Сам-Не-Знаю волыну и в глаза не видел!

— Та у него там цельный ящик был! — вскинулся Жмых, обидевшись, что ему не верят.

Гоцман мучительно наморщил лоб, пытаясь что-то припомнить.

— Постой! — протянул он. — Я за того Саню думаю или…

— Ну, Саня!.. Катала с Мельниц!.. С Дальних которые…

— И где он ливеруется? — быстро спросил Гоцман.

— В барбуте на Екатерининской… Будто вы не в курсе, — пожал плечами Жмых. — У Клавы-Одиночки. Я им наколол двух фраеров из заготконторы. Сегодня вечером должны шпилить…

Мельком Давид взглянул на Кречетова. Судя по тому, как непонимающе вертел головой майор, голова у него шла кругом от темпа, в котором разворачивались события, и от обилия незнакомых слов, которыми наперебой сыпали вор и оперативники…

— В очко или в козла? — продолжал дожимать Гоцман.

— В покер.

— Смотри ты, какой интеллигэнт, — с издевкой протянул Гоцман. — А с кем до пары?

— Клава-Одиночка и банкует… — Мотя Жмых растерянно помотал головой, будто возвращая мозги на положенное природой место. — Давид Маркович, так я не понял — а шо за те стволы?

— Ой, Мотя, лучше за них не думай, — устало махнул рукой Гоцман.

Низко опущенная над круглым столом лампа под красным абажуром бросала яркий сноп света на зеленое сукно. Ишь ты, и сукно где-то ж себе нашли, с усмешкой думал Гоцман, тасуя колоду. Новенькая была колода, судя по всему, немецкая. Он раскинул карты веером, рассеянно глядя на пухленькую Клаву-Одиночку, стоящую у стены, на щуплого, элегантно одетого Саню-Сам-Не-Знаю, со скучающей миной сидевшего напротив. Двое работников заготконторы сидели, как велено, положив руки на стол, и тихо потели в своих серых пиджаках, больше всего мечтая провалиться сквозь землю. Отчетливо тикали ходики на стене. Якименко диктовал Тишаку протокол обыска.

— Ручки-то у вас грамотно подвешены, гражданин начальник, — не без иронии подал голос Саня-Сам-Не-Знаю. — Вам бы шпилить, ходили бы в козырях…

— Вот у меня был на фронте комвзвода, так той был мастер — да! А я так, на семечках, — с усмешкой отозвался Гоцман, разглядывая колоду. — …А карты-то крапленые.

— Так то не наши. То его. — Саня ткнул пальцем в одного из граждан в серых костюмах. Тот смущенно опустил глаза и покраснел еще больше.

— А как же вы их обуваете? — искренне удивился Гоцман.

Клава-Одиночка с презрительной усмешечкой на полных губах взяла со стола новую колоду, сорвала обертку. Перетасовала не глядя и молниеносно сдала. Гоцман глянул в карты и рассмеялся: у гражданина в сером было каре, а у Сани — флэш-рояль.

— И много слили? — отсмеявшись, спросил Давид.

— Десять тысяч, — буркнул гражданин в сером. Якименко, прервавшись, протянул руку к Клаве. Та равнодушно извлекла из лифа плотную пачку синих червонцев, протянула ему.

— Леша, вези этих фраеров до нас, сними показания, а завтра передай деньги вместе с бумагами ихнему начальнику.

— Не по-джентльмэнски это, Давид Маркович! — Саня-Сам-Не-Знаю подпрыгнул на стуле от возмущения. — Это ж честный куш!

Гоцман присел боком на край игрового стола.

— Шо деньги, Саня? Деньги — мусор. К тому же разные они все время, деньги эти. Сегодня червонцы, завтра леи, послезавтра рейхсмарки, а там опять червонцы… А жизнь — одна. Тебе вышак маячит, Саня, вот о чем мозгуй. Ты где думал, когда «тэтэшники» людям загонял?.. С них убиты четыре человека. А это вышка.

— Так не докажете же, Давид Маркович, — усмехнулся Саня.

— Я и доказывать не буду, — мягко ответил Гоцман. — Просто отдан приказ за те ТТ расстреливать на месте. Сам маршал Жуков приказал.

— Ой, Давид Маркович, я умоляю… — снисходительно протянул шулер.

Вместо ответа Гоцман неспешно извлек пистолет, железной рукой сгреб Саню со стула и поволок его в коридор. Оперативники недоуменно переглянулись.

— Давид Маркович!— чуть слышно просипел Саня. — Так же ж нельзя!

— Приказали, — почти сочувственно отозвался Гоцман. — Сам маршал Жуков… Извини.

До Сани наконец дошло, что это не шутка. Лицо Гоцмана было холодным, на скулах набухли желваки. Щелкнул предохранитель. В руке у Гоцмана был ТТ, только вытертый до белизны…

— Иди до стенки.

На подгибающихся ногах Саня дошел до крашенной пупырчатой зеленой краской стенки. Дальше идти было некуда. Наступила тишина. И в этой тишине Саня понял, что ему просто до ужаса не хочется умирать.

— Не оборачивайся, — раздался сзади голос Гоцмана.—А то в лицо брызну.

И Саня, услышав этот ледяной деловитый голос, упал на колени и пополз, протягивая вперед руки:

— Это Писка! Ему продал какой-то хорошо больной, в форме капитана… Только не стреляйте, Давид Маркович!

— Чекан, что ли? — Гоцман продолжал целиться ползущему Сане в лоб.

— Сам не знаю… — Саня заплакал.

Его узкое лицо стало внезапно усталым и старым, изрезанным морщинами. Он закрыл его руками. На тыльной стороне одной из них была еле видна старая татуировка — три туза, пронзенные стрелой, знак шулера.

Гоцман еле заметно качнул стволом в сторону комнаты — шагай, не задерживай.

— Не знаю я, Давид Маркович! — глухо, в ладони, рыдал Саня. — Ей-богу, не знаю! Завтра он еще партию притаранит, вечером! Я скажу где! Я все скажу!..

Давиду снились родители. Давненько уже не бывало в его жизни таких теплых снов, как сегодня ночью. Родители были молоды и красивы, все у них было хорошо, и вокруг была летняя Одесса, какой ее обычно снимают в кино — новенькой и нарядной. Родители шли куда-то, кажется, это было на дальней станции Большого Фонтана, а потом отец с улыбкой приложил большую добрую ладонь к сердцу и указал матери на акацию, стоящую невдалеке. И Давид закричал во сне, потому что знал, что отец сейчас умрет…