Горюч-камень - Дмитрий Дмитриевич Осин

— Никольчик не уходит от ответственности, — холодно заметил он Дергасову. — Тогда, как другие…

— После того, как понял, что спрятаться не удастся и что придется отвечать, — не сдержавшись, резанул тот. — Да-да! Именно после того, как не удалось спрятаться, — и, не меняя тона, обратился к Костянике: — Михалыч, у тебя та самая объяснительная записка, которую он представил после аварии? Покажи ее, пожалуйста.

Костяника достал из сейфа объяснительную записку Никольчика и протянул Дергасову. Развернув, тот передал ее Павлюченкову.

— Вот. Убедитесь сами.

Павлюченков прочел, и из обвинителя чуть не превратился в обвиняемого. Объяснение Никольчика было документом, и, основываясь на нем, Дергасов и Костяника могли наступать.

Почувствовав его замешательству Костяника миролюбиво проговорил:

— Никольчик не Журов, он — командир производства, полностью отвечающий за безопасность вверенных людей. Ему и предъявят обвинение в забвении техники безопасности. С него и спросят… по всей строгости закона.

— Правильнее будет спрашивать с того, кто замазывает преступление, — взяв себя в руки, несговорчиво возразил Павлюченков. — А о тех, кто помогает разоблачению истинных виновников, разговор особый.

Не обращая внимания на его слова, Дергасов взял записку и, сложив, отдал Костянике.

— Убедились? Заставив заведомо пьяного ремонтировать электровоз, Никольчику ничего не осталось, как утверждать, что тот был трезв. Иначе его вина усугублялась бы еще больше.

— Пришлите нам копию этого объяснения, — попросил Павлюченков и, как бы между прочим, произнес: — Кстати, установлено, что Журов не был пьян и мог бы ответить за свои поступки. Вскрытие обнаружило совершенно незначительные остатки алкоголя примерно двадцатичасовой давности.

Дергасов растерялся. Торжествующая ухмылка сошла с его лица, глаза заметались.

— Но жена утверждает, что он пил накануне аварии.

— Это еще нуждается в проверке, — повеселел Павлюченков. Доводы противников оказались явно несостоятельными. — Я вызову ее завтра к себе и выясню мотивы этого.

Поняв наконец, что ничего доброго не получится, Костяника снова попытался обернуть все по-хорошему. Грузный, расплывшийся от жары, он едва умещался в кресле, вытирал платком лицо и шею.

— Нельзя же так, товарищи дорогие! Вина электромеханика Журова не вызывает сомнений. Что касается техники безопасности, то она, как отмечено в акте горного надзора, за исключением отдельных моментов, у нас на уровне. И я…

— С техникой безопасности в шахте из рук вон плохо, — перебил его Павлюченков. — Если не хуже!

Дергасова взорвало:

— Вы не горняк. Люди более компетентные, специалисты, всё, что считали необходимым, отметили в акте…

Телефонный звонок прервал их спор. Костяника взял трубку.

— Девятка слушает. Да, я, — лицо его не выражало ничего, кроме скуки и равнодушия. — Здесь. Сейчас передам, — и, протягивая через стол трубку, сказал Павлюченкову: — Вас разыскивают…

Звонили из прокуратуры. Мамаеву понадобилось обвинительное заключение по делу о хищениях в горторге. Оказывается, срочно запросили в область.

— Хорошо, — выслушав, сдержанно отозвался Павлюченков. — Сейчас приеду.

Отдуваясь, Костяника почувствовал, что это как нельзя кстати. Затянувшийся спор не сулил ничего хорошего. Положив трубку, он поднялся и, прощаясь с Павлюченковым, на всякий случай пошутил:

— Где мои двадцать лет? Ох и любил я… вроде вас!

— Мне уже скоро тридцать, — улыбнулся Павлюченков. — А доспорить нам еще придется. В официальном порядке.

И, увидав в окно подошедший автобус, заторопился к остановке.

«Что там стряслось? — недоумевал он, вспомнив о понадобившихся Мамаеву материалах. — Чуть не месяц никому дела не было, а теперь…»

Следствие еще не закончено. Всю последнюю неделю Павлюченков занимался делом о хищениях параллельно с изучением причин аварии и, вопреки прямому указанию начальства, даже отложил его, увлекшись открывшимся в шахте.

Тяжело переваливаясь на выбоинах дороги, автобус тащился в Углеград, а он сидел у раскрытого окна и глядел по сторонам. Пахло молодым медвяным сенцом, набегающей свежестью мимолетного дождичка, от которого дружней и гуще идут в рост хлеба и шумней говорят деревья.

Ему действительно было уже около тридцати, а горячности — хоть отбавляй. Она нередко создавала ненужные осложнения в работе, а подчас заставляла и ошибаться.

«Опять не удержался! — досадливо корил себя Павлюченков, вспомнив разговор с Костяникой и Дергасовым. — Ну, к чему было говорить им об экспертизе? А еще чуть не брякнул про Янкова. Да они бы его так скрутили, что…»

Но одновременно он был доволен, сойдясь лицом к лицу с противниками. Когда следствие будет закончено, суд установит, кто из них прав. Виновные ответят за свои проступки, а в шахте наведут порядок, чтобы никогда больше не могло повториться случившееся.

«Валя, наверно, ждет, — вспомнил он, сходя с автобуса в центре города. — Забегу на минутку в прокуратуру, узнаю в чем дело, — и обедать!»

Едва он появился, секретарша упрекнула:

— Ну, что вы так долго? Арсений Лукич недавно опять спрашивал. Идите к нему!

Мамаев разговаривал с кем-то по телефону. Глаза его были полуприкрыты шафранно-сухими, как бабочки-лимонницы, веками. Сердито сунув трубку на рычаг, он кивнул Павлюченкову, чтобы подошел поближе.

— Где это ты разгуливаешь? Срочный запрос, а тебя нет!

— Я же предупреждал, что поеду на Соловьинку, — не придавая значения его тону, объяснил Павлюченков. — Только вернулся…

— Что у тебя с хищениями в горторге? — недовольно буркнул Мамаев. — Звонят от областного, спрашивают, а я передоверился на старости.

Павлюченков стал рассказывать:

— Следствие почти закончено. Осталось только назначить экспертизу да решить, как быть со свидетелями обвинения.

Мамаев хлопнул по столу суховатой, жесткой ладонью.

— Так что ж ты не решаешь? Какого лешего тянешь?

— Не одно оно у меня, Арсений Лукич, — попытался напомнить ему Павлюченков. — Всё в свой черед…

Окинув его нескрываемо раздраженным взглядом, Мамаев поднялся. Стоя, он обычно высказывался сугубо официально.

— Какое я указание дал? — под стать остальному, перешел он на «вы». — Дело о хищениях заканчивать в первую очередь. А то, чем занимаетесь, сдать в архив. Да-да, за недоказанностью обвинения!

Павлюченков знал по опыту, что лучше не перебивать его, дать выкипеться. Со стороны могло показаться — он целиком согласен с Мамаевым; но когда тот затих — возразил:

— Я не согласен, Арсений Лукич. О доказанности или недоказанности обвинения будем говорить, когда закончу дело. А пока… ведь срок еще не вышел.

Но Мамаев и слушать ничего не хотел.

— Хорош законник! Воры воруют, а он сроки высчитывает…

— Я коммунист, — неожиданно обиделся Павлюченков. — Свои обязанности знаю. И выполняю.

— Коммунист ты еще молодой, а в органах надзора — без году неделя. И слушай, что говорят старшие.

Понимая, что его не переубедишь, тот решил согласиться хотя бы для вида.

— Дело о хищениях я закончу к концу недели. А об аварии… прошу: выслушайте меня спокойно.

— Спокойно, спокойно, — заметно остывая, повторил Мамаев. — С вами спокойно поработаешь! Заканчивай расследование, чтобы я мог доложить