Капитальный ремонт - Леонид Соболев

"...когда же был сыгран "исполнительный", то кочегары хотели разойтись, но Вайлис, выйдя вперед, кричал: "Не расходись, братцы, заявим претензию, не дадим над собой издеваться, команда нас поддержит".

- Никак нет, вашскородь, я такого не слышал, - сказал Нетопорчук, набравшись смелости, - так что я докладал вашему высокоблагородию, что как, значит, подъем флагу был, я сразу на ют ушел. Там приборка же задерживалась, вашскородь!

Вот тут лейтенант и стали чиркать и ругаться. Но Нетопорчука не собьешь: он твердо знал, что офицеру врать в глаза нельзя, этому учили еще с новобранства - "начальству всегда говори правду", - на это он и присягу приносил. Так и вычеркнули эти слова, хоть и обругали старым болваном.

Вся эта история с дознанием вывела Нетопорчука из равновесия. Выходило так, что, если бы он дал кочегарам добежать до люка, никакой бы кутерьмы не получилось. Но, с другой стороны, он никак не мог согласиться, что тогда он сам был бы прав. Подъем флага - вещь священная, никакого шевеления не должно быть, а они стадом... Непорядок!

Однако все же что-то подсасывало изнутри, в голову лезли разные мысли и даже непривычно мешали вчера заснуть, пока Нетопорчук не догадался, в чем тут дело. Дело было в нарушении устава. А устав кочегары нарушили тем, что отказались разойтись из фронта, и здесь Нетопорчук был уже решительно ни при чем. Устав - не шутка! На то он и устав, чтоб его исполнять. Какая же служба будет, если каждый будет делать то, что ему нравится? Глядишь, весь корабль развалится...

Дверь открылась без стука, и всю ширину ее заполнил белый китель. Нетопорчук привычно вскочил, но - потом улыбнулся почтительно. Это был не офицер, а кочегарный кондуктор Овсеец, Осип Осипович.

- Здравствуй, Пахом Егорыч, - сказал Овсеец, протягивая огромную мясистую ладонь. - По вашей боцманской части к вам старший офицер прислал.

Он говорил в нос, сильно сопя. Офицерский китель с неофицерскими погонами сидел на нем мешком, а под офицерской фуражкой (тоже с неофицерской кокардой) лоснилось сытое и жестокое лицо с бравыми усами. Такими и были кондукторы, среднее корабельное сословие: ни офицеры, ни матросы.

Овсееца Нетопорчук знал мало. Кондукторы держались от команды отдельно, снисходя лишь к особо уважаемым унтер-офицерам - к таким, которые сами метили дослужиться до этого чина. Да и был Овсеец чужой специальности, ронять перед ним боцманское звание не приходилось.

- Шланги опять затребовались, Осип Осипович? - спросил Нетопорчук солидно, однако все же встав.

- Линя шестипрядного отпусти, сажен двадцать.

Нетопорчук насторожился.

- Для какой это надобности?

- Надо - и все тут, - сказал Овсеец уклончиво и засопел в усы. Приказание такое.

Нетопорчук задумался. В кочегарки тросы и штерты давать - что в топку бросить. А шестипрядный линь на чистое дело нужен, на шлюпки, на фалрепа...

- Смоленого, может, Осип Осипович? Вы же все равно загадите...

Овсеец засопел чаще, и ладонь его сама сжалась в кулак. Со своими кочегарными унтер-офицерами разговаривал он иначе, но с боцманом требовалась дипломатия, а к ней Овсеец не привык.

- Ты, Нетопорчук, не кобенься. Приказано - стало быть, давай. Или иди к старшему офицеру, он тебя погладит. Дело экстренное.

Имя старшего офицера подействовало.

- Так пришлите в тросовую кого, выдам, - сказал Нетопорчук неохотно.

- Идем вместе, сам возьму, - буркнул Овсеец, и они вышли из каюты.

В церковной палубе уже налаживали церковь. Машинный унтер-офицер Кузнецов сдержанно покрикивал на матросов, осторожно расставлявших иконостас. Он был из щитов, покрытых иконами, весь на скобах, шарнирах и болтах, - удобный, быстро собирающийся и не занимающий много места. Минный унтер-офицер Пилебеда, отступив в глубину палубы, раздувал кадило, крутя им в воздухе, как бросательным концом.

Кадило вдруг вызвало в Нетопорчуке неожиданную ассоциацию: вчера в тросовую вернули старый бросательный конец, которым вполне можно было заменить требуемый Овсеецом новый линь. Нетопорчук ухватил за рукав проходившего матроса:

- Куда идешь?

- Так что по своему делу, господин боцман!

- Какое свое дело?

- В гальюн, господин боцман, до обедни управиться...

- Обождешь. Беги в носовую шкиперскую, марсового Тюнина, чтобы в тросовую яму бежал. Скажи, боцман кличет.

Кострюшкин с места взял ход, чтобы поспеть в шкиперскую и в гальюн. Он бежал со всех ног по чистым кубрикам и, перескакивая высокий комингс двери, споткнулся, согнулся почти до палубы, стараясь удержаться на бегу, и со всего разбега ударился головой во что-то мягкое и обширное. Сверху охнуло басом.

Кострюшкин обомлел: поп.

Отец Феоктист тучен, медлителен и злопамятен. Он смотрит на матроса гневно, раскрыв от боли рот. Скажет ротному - настоишься потом под винтовкой. Кострюшкин - матрос лихой, хитрый и соображает быстро. Он сложил руки лодочкой и, оставшись в невольном поклоне, сказал раньше, чем успел что-либо вымолвить отец Феоктист:

- Благословите, батюшка!

Батюшка закрестил его торопливо мелким привычным крестом, а губы сами выпустили слова, которые невольно может вышибить из человека удар в живот:

- Ох, мать в перемать, в перемать мать, бог благословит, во имя отца и сына и святого духа...

Потом он отнял левую руку от губ Кострюшкина, погладил ею живот и спросил подозрительно:

- Чего тебе вдруг благословляться приспичило? Как фамилия?

- Раб божий Никифор. Помолитесь, батюшка, день рождения мой нынче.

Ответ дипломатичен и сразу ставит вещи на свои места: священник духовный отец, матрос - духовный сын, при чем здесь фамилия?

Отец Феоктист посмотрел на Кострюшкина испытующе: смеется матрос или нет? Но голос у Кострюшкина умильный, лицо елейное, только в глазах прячется матросская хитринка, беспроигрышная и смекалистая, рожденная двухлетней школой уверток и самозащиты. Отец Феоктист покачал головой и изложил матросу краткое поучение, стараясь, чтобы оно было доступно понятиям слушателя и чтоб имело на него благодетельное, нравственное влияние, как требует того Морской устав в главе пятнадцатой раздела третьего:

- Дурак, прости господи, бежишь, как очумелый! Ты мне печенку сдвинул.

- Простите Христа ради, батюшка, споткнулся!

- Споткнулся. А ты не спотыкайся. Ну, ступай, бог простит.

Кострюшкин смиренно отошел и опять пустился рысью. Бог-то простит, а вот простил ли бы ротный командир, если бы батюшка пожаловался, - бабушка надвое сказала. Кто же виноват, что поп вышел из бортовой выгородки, где, опять-таки по требованию устава, ему отведена каюта по соседству с помещением для команды, дабы быть доступнее к ней?