Дремучие двери (Том 2) - Юлия Иванова

ПРЕДДВЕРИЕ

"Их можно по праву назвать героями, ибо они черпали свои цели и своё призвание не просто из спокойного, упорядоченного, освящённого существующей системой хода вещей, но из скрытого источника, из внутреннего духа, ещё не видимого на поверхности, но рвущегося в наш мир и разбивающего его на куски, как скорлупу. /Таковы были Александр, Цезарь, Наполеон./ Они являлись практическими и политическими деятелями. Но одновременно они были и мыслящими людьми, остро осознающими требования времени, видящими то, что созревало для перемен. То была истина их века, их мира. ...Именно их делом было узреть этот нарождающийся принцип, этот необходимый ближайший шаг в развитии, который предстояло сделать их миру, превратить его в свою цель и вложить в её осуществление всю свою энергию. Вот почему всемирно-исторических людей, Героев своей эпохи, следует признать проницательными людьми; именно их действия, их речи - лучшие для данного времени... Ведь всемирная история совершается в более высоких сферах, нежели та, в которой своё место занимает мораль, то есть что носит личный характер, являясь совестью индивидуумов... Нельзя к всемирно-историческим деяниям и к тем, кто их совершает, предъявлять моральные требования, неуместные по отношению к ним. Против них не должно раздаваться случайных жалоб о личных добродетелях - скромности, смирении, любви к людям и сострадательности... Такая великая личность вынуждена растоптать иной невинный цветок, сокрушить многое на своём пути". /Гегель/

"В большом зале, где лежал отец, толпилась масса народу. Незнакомые врачи, впервые увидевшие больного /академик В. Н. Виноградов, много лет наблюдавший отца, сидел в тюрьме/, ужасно суетились вокруг. Ставили пиявки на затылок и шею, снимали кардиограммы, делали рентген лёгких, медсестра беспрестанно делала какие-то уколы, один из врачей беспрерывно записывал в журнал ход болезни. Всё делалось, как надо. Все суетились, спасая жизнь, которую нельзя было уже спасти. Где-то заседала Академия медицинских наук, решая, что бы ещё предпринять. В соседнем небольшом зале беспрерывно совещался какой-то ещё медицинский совет, тоже решавший, как быть. Привезли установку для искусственного дыхания из какого-то НИИ, и с ней молодых специалистов, - кроме них, должно быть, никто бы не сумел ею воспользоваться. Громоздкий агрегат так и простоял без дела, а молодые врачи ошалело озирались вокруг, совершенно подавленные происходящим... Все старались молчать, как в храме, никто не говорил о посторонних вещах. Здесь, в зале, совершалось что-то значительное, почти великое, - это чувствовали всё - и вели себя подобающим образом. Только один человек вёл себя почти неприлично - это был Берия. Он был возбуждён до крайности, лицо его, и без того отвратительное, то и дело искажалось от распиравших его страстей. А страсти его были - честолюбие, жестокость, хитрость, власть, власть... Он так старался, в этот ответственный момент, как бы не перехитрить и как бы не недохитрить! И это было написано на его лбу. Он подходил к постели и подолгу всматривался в лицо больного, - отец иногда открывал глаза, но по-видимому, это было без сознания, или в затуманенном сознании. Берия глядел тогда, впиваясь в эти затуманенные глаза; он желал и тут быть "самым верным, самым преданным", каковым он изо всех сил старался казаться отцу и в чём, к сожалению, слишком долго преуспевал. ...А когда всё было кончено, он первым выскочил в коридор и в тишине зала, где стояли все молча вокруг одра, был слышен его громкий голос, не скрывавший торжества: "Хрусталёв! Машину!" Это был великолепный современный тип лукавого царедворца, воплощение восточного коварства, лести, лицемерия, опутавшего даже отца - которого вообще-то трудно было обмануть. Многое из того, что творила эта гидра, пало теперь пятном на имя отца, во многом они повинны вместе, а то, что во многом Лаврентий сумел хитро провести отца, и посмеивался при этом в кулак, - это для меня несомненно. И это понимали все "наверху"... Сейчас всё его гадкое нутро пёрло из него наружу, ему трудно было сдерживаться. Не я одна, - многие понимали, что это так. Но его дико боялись и знали, что в тот момент, когда умирает отец, ни у кого в России не было в руках большей власти и силы, чем у этого ужасного человека. Как странно, в эти дни болезни, в те часы, когда передо мною лежало уже лишь тело, а душа отлетела от него, в последние дни прощания в Колонном зале, - я любила отца сильнее и нежней, чем за всю свою жизнь. Он был очень далёк от меня, от нас, детей, от всех своих ближних. На стенах комнат у него на даче в последние годы появились огромные увеличенные фото детей, - мальчик на лыжах, мальчик у цветущей вишни, - а пятерых из своих восьми внуков он так и не удосужился ни разу повидать. И всё-таки его любили и любят сейчас, эти внуки, не видавшие его никогда. А в те дни, когда он упокоился, наконец, на своём одре, и лицо стало красивым и спокойным, я чувствовала, как сердце моё разрывается от печали и от любви... Когда в Колонном зале я стояла почти все дни /я буквально стояла, потому что сколько меня ни заставляли сесть и ни подсовывали мне стул, я не могла сидеть, я могла только стоять при том, что происходило/, окаменевшая, без слов, я понимала, что наступило некое освобождение. Я ещё не знала и не осознавала - какое, в чём оно выразится, но я понимала, что это освобождение для всех и для меня тоже, от какого-то гнёта, давившего все души, сердца и умы единой общей глыбой..." /Св. Аллилуева/ - Они радовались, что кончилось Восхождение! - печально прокомментировал AX, - Что можно не карабкаться по скалам к Небу, обдирая 6 кровь руки, задыхаясь от нехватки воздуха, поддерживая друг друга, вытаскивая из пропасти, страдая от боли и усталости, - а можно, наконец-то остановиться, оглядеться, передохнуть, посидеть, а потом на этой же "пятой точке" понемногу начать движение вниз. Всё быстрей, быстрей, пока не скатятся благополучно на исходные позиции... А иные и пониже поверхности земли умудрятся - прямо в ваши владения, отпрыск тьмы. "Обрушились народы в яму, которую выкопали; в сети, которую скрыли они, запуталась нога их." /Пс. 9:16/. "Но папочка и мамочка заснули вечным сном, а Танечка и Ванечка - в Африку бегом!" - захлопал чёрными ладошками АГ, - Прямо Бармалею в лапы!.. Свобода, блин... Вместо культа личности - культ наличности.

* * *

"- Деньги при социализме должны быть или не должны быть? Они должны быть уничтожены. - Снижение цен, постоянная зарплата, хлеб в столовых бесплатно лежал... Приучали, - говорю я. - Бесплатно - едва ли это правильно, рано. Это тоже опасно, это за счёт государства. Надо думать и о бюрократизме в государстве, потому что, если государство будет бюрократизироваться, оно постепенно будет загнивать. У нас есть элемент загнивания. Потому что воровство в большом количестве. Вот говорят, отдельные недостатки. Какие там отдельные! Это болезнь капитализма, которой мы не можем лишиться, а у нас развитой социализм! Мало им развитой - зрелый! Какой он зрелый, когда - деньги и классы! - Не могу понять, что же такое социализм. У нас начальная стадия развитого социализма - я так считаю. - Какой зрелый? Это невероятно уже потому, что кругом капитализм. Как же капитализм так благополучно существует, если зрелый социализм? Потому капитализм ещё и может существовать, что наш социализм только начал зреть, всё ещё незрелый, он ещё только начинает набирать силу. А ему всё мешает, всё направлено против - и капитализм, и внутренние враги разного типа, они живы, - всё это направлено на то, чтобы разложить социалистическую основу нашего общества... Ругают наш социализм, а ничего лучшего нет, пока что не может быть. А то, что есть, - социализм венгерский, польский, чешский - они держатся только потому, что мы держимся, у нас экономическая основа принадлежит государству. У нас, кроме колхозов, всё государственное... У нас единственная партия стоит у власти, она скажет - ты должен подчиняться. Она направление дала. - А если направление неправильное? - Если даже неправильное направление, против партии нельзя идти. Партия великая сила, но её надо использовать правильно. - А как же тогда исправлять ошибки, если нельзя сказать? - Это нелёгкое дело. Вот надо учиться... Лучше партии всё равно ничего нет. Но и у неё есть недостатки. Большинство партийных людей малограмотные. Живут идеями о социализме 20-30 годов, а это уже недостаточно. Пройдены сложные периоды, но впереди, по-моему, будут ещё сложнее... - Сейчас бытует такое мнение, что неплохо бы нам устроить небольшой процент безработицы. Некоторые так считают, - говорю я. - Найдутся такие. Это мещане, глубокие мещане. - Много бездельников. - Меры должны приниматься. - А вот как при социализме заставить всех работать? - Это, по-моему, простая задача. Но так как мы не признаём уничтожения классов, то и не торопимся с этим. Это имеет разлагающее влияние. Воровства, спекуляции, надувательства много. Но это и есть капитализм в другой форме. С этим борьбы нет, на словах борются. При капитализме это вещь обычная, а при социализме невозможная. Коренной разницы не признают и обходят вопрос. - Революционность очень сильно утратили. - Её и не было, - говорит Молотов, - социалистической революционности. Демократическая была. Но дальше не шли. А теперь теоретики совсем отказались от уничтожения классов. - Они говорят: колхозы и совхозы - теперь одно и то же, всё подчиняется плану, райкому партии, разницы больше уже не видно. - Большой разницы нет, но она имеет разлагающее влияние, эта разница. Об этом как-то надо особо говорить. Пока это очень запутанный вопрос. А если мы до этого не додумаемся, пойдём назад к капитализму, безусловно". /Молотов - Чуев. 1984г./