Дети Везувия. Публицистика и поэзия итальянского периода - Николай Александрович Добролюбов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но тем с большею силою восстает Гавацци на людей, которые «5 сентября бегали за Бомбичелло в Пьедигротта, – плакать там с ним перед Мадонною[274], а при вступлении Гарибальди в Неаполь бегали с криками: “viva Garibaldi!”… Против этих господ возбуждает он общественное негодование, их считает одним из главнейших неудобств, оставшихся после «очищения болота». «Я не могу доверять, – говорит он, – когда вижу украшенную национальными знаменами вот эту церковь или когда встречаю на улице человека с известного рода усами, за версту обличающими старинного сбира, и в то же время с трехцветной кокардой… (Народ аплодирует.) Настоящему либералу не надо выставляться, не надо показывать кокарды, потому что его и так узнают, и поверьте – чем больше у человека кокарда, тем меньше любви к свободе».
Далее, согласно с видами всех передовых людей Италии, Гавацци говорит в пользу соединения с Пьемонтом, советуя для этого оставить все мечты об автономии и пожертвовать на этот раз даже республиканскими тенденциями. «Республика! – восклицает он, – а где же республиканцы? Ведь не республика республиканцев делает, а они должны образовать республику… Ну, а республиканца истинного, по сердцу, по душе, подвигам и жертвам, республиканца по строгой добродетели и по скромным требованиям, – я знаю в Италии одного, это Иосифа Гарибальди… И Иосиф Гарибальди не хочет республики!..» Продолжая затем убеждать всех в необходимости единства для безопасности и силы Италии, Гавацци заключает речь обещанием поговорить на другой день подробнее о самой форме присоединения к королевству Италии и оканчивает виватами Гарибальди и возгласами против Бурбонов. Народ, увлеченный его словами, разражается неистовыми криками, которые продолжаются еще долго спустя после того, как проповедник сошел с своей кафедры.
Третья проповедь Гавацци посвящена рассуждению о немедленном и безусловном присоединении к Пьемонту и о том, как народ должен всегда быть настороже против реакции[275]. В этой речи видно большое недоверие проповедника к туринскому министерству (которое действительно в эти самые дни хлопотало о том, как бы остановить Гарибальди) и уверенность, что правление Гарибальди в Неаполе должно как можно дольше остаться независимым от всяких посторонних влияний. Это особенно выражает он, характеризуя поведение дипломатов и говоря о разрушении форта Сант-Эльмо[276]. Эти два места мы и приведем из третьей проповеди, так как характер и манера проповедника нам уже известны, а сами по себе остальные места представляют чисто местный и случайный интерес.
«Надобно очень желать, друзья мои, – говорит Гавацци, – чтобы никто не явился портить наши дела. Успехи Гарибальди слишком велики для того, чтобы дипломация не пришла от них в беспокойство… а я боюсь этой беззубой, старой дуэньи, которую называют дипломацией. Я боюсь, чтобы она всего здесь не изгадила. Судите сами, как она злонамеренна: в прошедшем году в Средней Италии мы хотели присоединения тотчас же, потому что боялись потерять время и не успеть получить в короли Виктора-Эммануила. Видя это, дипломация водила и волочила нас одиннадцать месяцев и заставила ждать присоединения от 27 апреля 1859 до 18 марта 1860 года. Вот как она работала для нас, эта старушка дипломация!.. Она надеялась, что мы соскучимся, что сделаем какое-нибудь яркое преступление, какой-нибудь промах, способный возмутить общественный порядок и дать ей повод вмешаться и привести дела к старому положению…
Но, по счастию, мы уже знакомы с этой старушкой. И мы сказали ей: “Прочь! Мы ничего знать не хотим из твоих готических ухищрений!” И мы создавали Италию и присоединение – в терпении, спокойствии и порядке… А здесь и в Сицилии дипломация действует наоборот: она хлопочет, чтобы привести народ к безотлагательному присоединению, – потому что она знает, что ежели народ на это согласится, и согласится сейчас же, то революция не пойдет дальше теперешней черты и, следовательно, Италия не будет единою…
Друзья мои! Только революция может “создать Италию”, а дипломация никогда ее не создаст. Если революция создаст Италию, дипломация принуждена будет признать ее, как совершившийся факт; но если мы сами не создадим Италию, дипломация разделит нас еще раз и не допустит единой Италии, потому что слишком боится ее… (“Хорошо! Браво!”) Итак, между Гарибальди и дипломацией – целая пропасть… Гарибальди представляет собою нашу победоносную революцию, которая означает – восстановление прав народа против злоупотреблений властителей… А дипломация означает – восстановление прав герцогов и короля против прав народа… (Единодушные крики одобрения в толпе.)
Вот почему, – заметьте, до чего простираю я революционную щекотливость, – вот почему для меня подозрителен теперь даже приход к нам пьемонтских отрядов. Эти отряды, везде желанные и принимаемые с радостью, здесь, в эту минуту, представляют странное противоречие самой же пьемонтской политике, обнаруженной относительно Средней Италии. Там, как скоро дело пошло о присоединении, Виктор-Эммануил отозвал своих королевских комиссаров из Флоренции, Болоньи, Пармы, чтобы не сказали, что присоединение было присоветовано, вызвано, вытребовано королевскими комиссарами… Теперь – возможно ли, чтобы дипломация не сказала: “Неаполитанцы вотировали присоединение, потому что в Неаполе было много пьемонтских полков!” Это, конечно, дало бы право думать, что тут было принуждение и насилие, между тем как мы хотим быть свободными и мы действительно свободны, так как желание присоединения никем не было нам навязано, – неаполитанцы хотели его еще до прихода Гарибальди и теперь хотят его своей царственной народной волей».
В этой-то проповеди, предостерегая народ от реакции, Гавацци требовал разрушения форта Сант-Эльмо, Castello del Carmine[277] и Castello Nuovo[278]. Доказав, что они не могут служить достаточной защитой для города, и указав на пример Англии, оборону свою полагающей не в укреплениях, а в кораблях, Гавацци советует немедленно представить
