Писарев - Юрий Николаевич Коротков

первый взгляд вне всякой логической связи. «До сих пор, сколько можно припомнить, — писал Писарев, — народная инициатива выразилась только в эпоху самозванцев да в 1812 году; во все остальное время народ наш представлял собою огромную массу, повиновавшуюся данному извне толчку по силе инерции и принимавшую любую форму, смотря по тому, откуда чувствовалось давление».

По цензурным причинам критик лишен был возможности упомянуть здесь более яркие примеры крестьянских войн Разина и Пугачева, но оговорка «сколько можно припомнить» позволяла читателю восполнить этот вынужденный пробел.

Статью о народных книжках Писарев окончил 14 марта и тот же день отнес ее в редакцию. Благосветлову статья понравилась, и он срочно послал ее в набор.

Вслед за Петербургом и Москвой с 7 марта по 2 апреля манифест был оглашен в 43 губернских городах. Неделей позже завершилось его чтение в уездах и деревнях. Повсюду народ встречал его недоумением. «Освобождаемые» не понимали освобождения, при котором сохранялись прежние обязательные отношения крепости ного к помещику. Крестьяне считали манифест подложным: настоящую-де волю, дарованную царем, помещики и чиновники подменили.

Почти повсеместно крестьяне отказывались от барщины и оброка, кое-где пытались захватывать помещичьи земли. В марте — мае по стране произошло свыше 600 крестьянских выступлений. На их подавление были брошены войска. В апреле были расстреляны безоружные крестьяне в селе Бездна Казанской губернии и в селе Кандеевка Пензенской…

Мартовская книжка «Русского слова» вышла в свет 8 апреля. В «Современной летописи» подробно излагалось содержание манифеста. Без восторгов и пресмыкательства перед правительством, но и без малейшей критики.

Обзор внутриполитических событий впервые появлялся в журнале, до сих пор цензура не разрешала этого. «Объективность» политического обозрения исправлялась соседними материалами. О подневольном труде говорилось в стихотворении Г. Гейне «Невольничий корабль».

Об отношении к реформам в статье П. А. Бибикова «Третье сословие во Франции до революции». Оценивая крестьянскую реформу во Франции, публицист пишет, что она была вызвана боязнью всеобщего восстания, но не произвела полного освобождения, «нужны были радикальные изменения прав собственности». Скромная рецензия Писарева на народные книжки, где, однако, формулировалась главная задача современности — выработать и проводить «в общественное сознание тот идеал, к которому стремится наше современное общество» — играла роль минимальной положительной программы журнала.

В апрельском номере «Русского слова», увидевшем свет 28 апреля, прямых откликов на крестьянскую реформу нет. Порицать ее было запрещено секретным распоряжением по цензуре, а участвовать в хоре либеральных славословий редакция не собиралась. Наряду с окончанием статьи Бибикова, трактовавшей о причинах Великой французской революции, Благосветлов напечатал собственную статью «Невольничество в Южно-Американских штатах». Главная мысль статьи была актуальна и для России: рабы не должны надеяться, что кто-то им подарит свободу, они должны завоевать ее сами. «Надобно, — писал автор, — чтобы негры знали, чего стоит завоевать себе свободу, оценили бы жертвы, без которых нельзя ее завоевать: тогда они будут беречь ее как зеницу ока…» Псевдоним А. Топоров, которым подписался Благосветлов, напоминал читателю об опубликованном год назад в «Колоколе» «Письме из провинции», где «Русский человек» взывал к Герцену: «К топору зовите Русь!»

Писарев выступил со статьей «Идеализм Платона», занявшей в общем содержании номера немаловажное место. Хрущов, которому Писарев читал статью в процессе писания, заметил в дневнике: «Эта статья особенно хороша, она трактует о Платоне и делает свое confession de foi[3]».

В «Идеализме Платона» Писарев заявляет себя решительным сторонником материализма. Он подвергает яркой и острой критике философский идеализм с его «полным отрицанием элементарных свидетельств опыта». В Платоне он видит родоначальника идеалистической философии и подчеркивает, что «платонизм есть религия, а не философия». Логическим следствием идеализма Писарев считает аскетизм, оправдание нравственного и политического насилия. Особое внимание он уделяет критике платоновского идеального государства. «В государстве Платона, — пишет Писарев, — есть чиновники, воины, ремесленники, торговцы, рабы и самки, но людей нет и не должно быть. Каждая отдельная личность есть известной формы и величины винт, шестерня или колесо в государственном механизме». Идея воспитания гражданской личности, получившая философское обоснование в этой статье Писарева, в дни, непосредственно следовавшие за провозглашением отмены крепостного права, была весьма актуальна.

Выпускные экзамены начались 3 апреля — экзаменом по новой истории. К этому же примерно времени относится и начало систематической работы Писарева в журнале. После разбора народных книжек в марте 10 апреля он окончил «Идеализм Платона», 12 мая — первую часть «Схоластики XIX века», 12 июня — «Физиологические эскизы Молешотта». За три месяца 117 журнальных страниц, более 7 авторских листов! Совсем немало и для опытного профессионального журналиста. А для студента, сдающего выпускные экзамены, пожалуй, даже слишком много. Это был блистательный дебют…

Следом за новой историей выпускники сдавали русскую — 12 апреля. Под этим числом есть запись в дневнике А. В. Никитенко: «Надо отдать справедливость этим юношам: они прескверно экзаменовались…» Принимал экзамен Н. И. Костомаров. Он тоже запомнил его, хотя ошибочно и отнес к концу 1861 года. «Я сам экзаменовал этих недоучившихся юношей, — писал он в «Воспоминаниях»… Один студент, сознавшийся, что слушал в прошедшем году мои лекции о Новгороде и Пскове, не мог ответить, на какой реке лежит Новгород; другой не слыхал никогда о существовании самозванцев в русской истории; третий (это был впоследствии составивший себе известность в литературе Писарев) не знал о том, что в России были патриархи, и не мог ответить, где погребались московские цари». Трудно сказать, не перепутал ли Николай Иванович спустя четверть века еще что-нибудь, кроме даты. Как бы то ни было, все 30 студентов этого выпуска были выпущены кандидатами (по правилам, это возможно при среднем балле 3,5), а в дипломе Писарева стоят одни пятерки. Может быть, этому виновник декан И. И. Срезневский, который, по словам Костомарова, все время просил прибавлять баллы?

В присутствии тех же Срезневского и Никитенко 8 мая М. И. Сухомлинов принимал экзамен по русской словесности. На сей раз отвечали хорошо. Были еще экзамены по римской и греческой словесности, по всеобщей истории, славянской филологии, французскому языку. Впрочем, в ведомости последнего экзамена фамилия Писарева отсутствует — очевидно, французский он сдал досрочно. Для него экзамены окончились 17 мая. В тот же день он получил увольнительное свидетельство из библиотеки.

«Весною 1861 года все мы кончили курс, — вспоминал Н. С. Кутейников, — Писарев вышел кандидатом: уже тогда в нашем кругу на него смотрели как на человека, стоящего выше других по талантливости… Уже и тогда Писарев производил на нас впечатление натуры юной, чистой, безыскусственной и искренней до последней степени… Когда Писарев был в духе, юмор его бывал неистощим, веселость и светлый взгляд на жизнь — самые искренние; тогда он