Последний из Двадцати (СИ) - Рок Алекс

Рун не верил собственным глазам. На языке последнего из Двадцати злыми бесами вертелись вопросы. Здравый смысл сопротивлялся пряничному мирку, что окружал его со всех сторон. Отчаянно и зло он множил вопросы, не давая парню с головой уйти в забытье окружающего.

Парень ощутил в себе дикое, неизбывное желание остаться здесь — всего на день-другой. Тишина, после первой атаки перешла ко второй. Она была согласна с чародеем почти во всём, кроме последнего. День, вопрошала она приветливым взглядом бывалого разбойника? Мик щурился, будто говоря, что дня-другого для счастье недостаточно. Может быть, лучше неделя?

Парень не торопился с ответом. Перед тем, как зайти в дом, он обменялся со Ска знаками. Автоматон кивнула в ответ, когда он показал ей три пальца — велел обследовать окрестности на предмет странного.

Потому что, видят Архи, странного здесь куда больше, чем хотелось бы.

Нутро чародея, привыкшее к тому, что за каждым кустом как минимум по разбойнику подсказывало, чуяло подвох за версту. Парень плёл одно заклинание за другим. Те рыскали вокруг чародея в тщетных поисках того, кто осмелился вытворять с его разумом шутки.

Не в силах подняться, последний из Двадцати улыбался хозяину в ответ. Мгновение — и вот перед ним уже сидят три внимательных пары глаз. Следят за каждым движениям, тая надежду ухватить подвох за хвост. Двое мальчишек и одна девочка — коротенькое платьице, сопливое лицо. Рун вытащил из-за её уха монетку ровны, заставил нарисованные угольком глаза тряпичной куклы закрываться и открываться.

Мик вышел во двор, а хозяйка смотрела, чтобы дети не докучали излишне дорогому гостю.

Наивному гостю.

Бегунки, посланные чародеем, возвращались к нему без новостей. Бабы, дети, старики. Веселье без смеха, песни без слов. Треклятая, гнетущая тишина молчания, беззастенчиво пожирающая один звук за другим.

Но больше нечего.

Чего он, в конце концов, хотел увидеть, немым укором вопрошали возвращающиеся поисковики. Рун злился, но сам не знал ответа на свой вопрос.

Гостеприимство разбойника оказалось навязчивым и гораздым на выдумки. После застолья — дети требующие чудес от чародея, за детьми явилась молитва Архи. Парень вдруг понял, что не может вспомнить, когда и в какой момент обеденный стол сменился алтарницей. Солнце, лениво катящаяся за горизонт, приглушённый свет, огрызок давно оплывшей свечи, чад и вонь подтаявшего воска. Рун стоял на коленях перед деревянным истуканом — плохо, но любовно выструганным из целиковой деревянной чушки. Сколько времени прошло? Где, проигранцы её раздень, шляется Ска? Парень попытался встать, но у него ничего не получилось. Как будто всё его тело само хотело преклонить колени перед досужими суевериями местных…

За молитвой явилась девица. Юному чародею казалось, что где-то он уже её видел, вот только память понуро жмёт плечами. Дочь, неописуемым жестом показал ему Мик. Не замужем…

Рун осматривал её с ног до головы, чуя, как внутри него самого нарастает омерзение. Он перевёл взгляд на бородоча, пытаясь получить ответ — что перед ним? Взятка? Убийца магов пытается откупиться от него своей дочерью, прямо как на базаре?

Маленькая, на полголовы меньше, чем Виска, оценивающе говорили ему глаза. Из под накидного фартука остро торчали бугорки грудей. Взгляд в пол, рыжая копна волос, россыпь веснушек на лице…

Она смотрела на него снизу вверх, заворожённо и осторожно — парень вдруг ощутил порыв дикой, необузданной страсти, и абсолютной власти над ней.

В нём пробудилось дикое, воистину звериное желание схватить этот хрупкий цвет за руку и потащить на задний двор — будто законную добычу. Парень вдруг поймал на себе взгляд жены разбойника — вместо отвращения он увидел там одобрение. Замужество, хозяйство, сколотят хату, пойдут детишки. Года! Уже пора!

За окном, будто море, разлилась ночь. Тьма заполонила собой всё, что только могла, редкие фонари несмело разгоняли мрак — но тот будто готов был в любой момент поглотить собой тщетность крохотного огня.

У девчонки было хрупкое, тонкое запястье — Рун даже представить себе не мог, что такое возможно. В голове буйствовала неизбывная страсть. Словно обезумевший, парень потащил её через дом, на задний двор, в хлев.

Юный чародей сопротивлялся самому себе насколько мог. Твердил, что это безумие, варварство, что он маг и к тому же — один из Двадцати! Последний из Двадцати!

Но его собственное тело взбунтовалось против его же разума. Он плёл заклинания, но тело не давало выхода мане — бурлящим потоком, не имея возможности родиться заклинанием, она драгоценным могуществом растворялось во мгле.

Разве это не счастье, усмехнулась вдруг тишина. У парня зазвенело в ушах. Сейчас тие. Щасье. Слово расплывалось, било в голове набатом, стремилось измениться, из слова стать мантрой, из мантры — смыслом жизни. Свадьба, хата, дети.

Счастье?

Рубаха на девчонке затрещала под молодецким напором чародея. Словно обезумевший, он стискивал клок ткани, тяжело дыша, пытаясь придти в себя. Стог подгнившего сена, в ноздри била мерзкая вонь слежавшейся соломы и нечистот. Ржавые вилы топорщились тупыми зубьями в углу. Под ногами чародея — стоптанная обувка селян, он даже не заметил, что стоит на ней босиком. Куртка и плащ хламидой лежали у двери. Верхняя рубаха спряталась, а может и вовсе испарилась.

Чародею казалось, что отовсюду на него смотрит само любопытство. Холодный пот пробил его с ног до головы — под внимательным взглядом он ощущал себя ничтожной, безвольной букашкой. Словно вновь оказался там, в игрушечном «замке» демоницы…

Будто на что-то рассчитывая, он поискал рукоять виранского клинка. Но трофей Вигка решил уйти в небытие вместе с поясом и ножнами.

Чародей неловко переминался с ноги на ногу, прежде чем посмотрел на неё.

Обнажённой она показалась ему ещё беззащитней, ещё, до преступного, младше, чем была. Из засидевшейся в девках в юную красавицу. Приглушённый свет крал очертания, тень мягко очерчивала привлекательную фигурку. Разгорячённая, раздвинув ноги, девица послушно ждала своего покорителя.

Рун коснулся небольшой, но упругой груди. В голове бурлили сравнения — у Виски больше, мягче, лучше…

Сейчас было плевать. Парень избавился от штанов и исподнего — последнее настырно не желало сниматься, словно в надежде удержать хозяина от ошибки.

Никакой ошибки тут нет, вдруг неожиданно для самого себя признал чародей.

А что есть, угрюмо спросил здравый смысл? Ответ лёг на ум сам собой.

Счастье…

***

Она была, будто дикая, необузданная кошка. Маленькая и щуплая, но в то же время, заполненная страстью от пят и до макушки. Извивалась, сидя верхом на последнем из Двадцати, словно разъярённая свирепая бестия. Руки то и дело змеями обхватывали чародея за шею, норовили заключить в кипучий жар объятий. Горячее дыхание будущей невесты обжигало кожу парня. Невесты, удивился Рун? Жены! Сколотят детишек, нарожают хату, что там ещё ему обещалось?

И заживёт!

Словно из тягучей, топкой трясины, рассудок вырывался из влажного морока — на миг, секунду, минуту. Спрашивал, что он тут делает, как попал и где отказался. Но стоило девчонке прильнуть к нему губами, как он тут же норовил вновь ухнуть в остроту забвения.

Она двигалась, будто всю жизнь постигала секреты женственности, а в умении ублажить мужчину ей не было равных. Рун взорвался внутри неё вулканом — раз, другой, третий! Девчонка была ненасытна. Стоило ему откинуться в изнеможении на спину, как она вновь и вновь капризно требовала его внимания. Руки чародея гуляли по её телу, пробуя упругость груди и мягкость живота. После спешили лечь на округлые, крепкие ягодицы. Руну казалось, что прямо здесь и сейчас он хватает жар прямиком из огня, гладит само солнце, укрощает неистовость пожара.

Маг?

Мужчина.

Всё, что было у него до того с Виской — лишь детские, неумелые забавы. Девчонка слезла с него, тяжело и часто дыша. Мокрая от пота, она даровала — ему и себе — краткий миг передышки. Рун чуял, что на следующий раунд у него уже не хватит сил. Но знал, что стоит ей едва вновь оказаться над или под ним — не сумеет себя сдержать.