Атомный век - Михаил Белозёров

— Хорошая штука, — оценил Берзалов, — только тяжёлая. — Много не навоюешь.

— Пойду к маэстро Грибакину, — упрямо произнёс Русаков.

— А мы бронепоезд подорвали, — обрадовал его Берзалов.

— Тогда пойду один сражаться, — с тайным пафосом сообщил Русаков.

— Вольному воля, — кивнул Берзалов. — А с кем? — уточнил он, и на его губах заиграла кривая улыбка.

Не доверял он Русакову. А кто будет доверять дезертиру? Никто.

— Ну, с этими… американцами… — не очень уверенно ответил Русаков, глядя мимо Берзалова в окно с белоснежной занавеской.

— А ты что, их видел?

— Нет, не видел, но слышал, что говорили.

— Кто говорил? — с иронией спросил Берзалов, уж очень ему хотелось подковырнуть вертолётчика, чтобы ему жизнь малиной не казалась. Особенно он не мог ему простить того, что он за полгода не нашёл дороги в бригаду. Ас хренов!

— Альбатрос… тьфу ты чёрт, — Русаков от досады так сжал зубы, что было слышно, как они скрипят, — Григорий Ёрхов, атаман их.

— А как они тебя нашли? И вообще, как ты здесь оказался?

— Спасли они меня, — поморщился Русаков так болезненно, словно выпил стакан рыбьего жира. — И вообще… почему ты со мной так разговариваешь?

— А как ты хотел? — с любопытством спросил Берзалов.

— Никак… — процедил Русаков и замер от обиды.

— Ты давай подробнее, — велел Берзалов, зачем‑то оглянувшись в угол, где лежал Форец. — Мне поверить тебе надо, а не разговоры слушать.

Русаков намёк понял. Правильно, не должны верить, подумал он. Я бы сам не поверил. А раз уж вляпался, то нужно виниться, деваться некуда.

— Я знаю, я тебе противен. Думаешь, я за бабу прячусь?

— Я ничего не думаю, — зло ответил Берзалов. — Я вижу!

— Ничего ты не видишь. — Русаков резко поднялся, достал из буфета бутыль самогона и два граненых стакана зеленоватого стекла. — Не пристало мне боевому офицеру оправдываться, но деваться некуда, — он налил ровно на три пальца — не много и не мало, как раз в меру, чтобы продрало до печёнок.

Запахло ржаным хлебом, и Берзалову страшно захотелось выпить, потому что он замерз в мокрой одежде, к тому же были у него такие моменты в жизни, когда, край, надо приложиться, не для того, чтобы потерять человеческое обличие, а чтобы просто переключиться. Они не чокаясь, как на поминках, выпили и принялись закусывать грибами. Грибы были хрустящими, холодными, с луком, пахли гвоздикой и подсолнечным маслом.

— Сбили‑то меня как‑то необычно. Приборы до момента атаки ничего не показали. А потом удар, и всё! Темень. Только — только что‑то кусками начинает всплывать: взрыва не было, пламени не было, иначе бы обгорел. Удар был сильный, вот, и контузия. А очнулся только на земле. Как лопасти и дверцу отстрелил — не помню. Сработал на одних рефлексах.

— А кто стрелял‑то? — всё ещё не верил Берзалов.

— Я же говорю, не понял, — Русаков болезненно поморщился.

И вдруг Берзалов сообразил, что два первых экипажа погибли точно так же, как и «абрамс» и «бредли», от того непонятного удара направленной энергии. Только первые экипажи не имели такой высокой квалификации, как Русаков, и к тому же у экипажа из двух человек было по четыре человека десанта, а это уменьшало шансы на спасение. Значит, капитан говорит правду. Значит, его грохнули точно так же, как и американцев. В полном соответствии с энтропией, то есть с увеличением беспорядка. От этой мысли по спину у Берзалова пробежал холодок предчувствия беды. С кем же мы столкнулись? — подумал он о ком‑то третьем, которого никто не видел, но деяния его говорили сами за себя.

— Это я теперь понимаю, что ударило как раз снизу под кабину, а она у меня бронированная, иначе бы погиб.

— Танк тоже дюже бронированный, а его та же самая сила превратила в блин, — веско сказал Берзалов, думая о том, «третьем», который оставлял такие следы, от которых, словно картонные, прогибались семидесятитонные танки, не говоря уже о боевых машинах пехоты, которые на три четверти были сделаны из боевого алюминия.

— Вот то‑то и оно… — многозначительно произнёс Русаков и с надеждой посмотрел на Берзалова: «Поверил или не поверит, возьмёт или не возьмёт?»

Наверное, они бы договорились, уладили полюбовно конфликт и даже помирились бы, как только можно было помириться в этих обстоятельствах, но в горницу с сияющими глазами влетел разгорячённый Гаврилов. Оказалось, что Берзалов случайно отключил связь в шлеме, да и сам шлем лежал на лавке.

— Связь! — заорал было Гаврилов, а потом вроде как впервые увидел в углу Зуева, растерянно прикрыл рот ладонью: «Дурилка я картонная» и уже шёпотом доложил: — Связь, товарищ старший лейтенант! Связь!

Но Берзалов и сам сообразил, тотчас напялил на голову шлем, подключился к локальной сети и услышал истошный вопль Колюшки Рябцева:

— Связь!!! Связь!!!

И под эти радостные вопли кинулся к бронетранспортёру. Ему хватило двух секунд, чтобы покинуть дом, добежать до борта номер один, рывком распахнуть дверцу, усесться на командирское место и подключиться к СУО. Он сразу услышал сердитый голос подполковника Степанова из штаба бригады, словно они не расставались, но не было для Берзалова голоса роднее и желаннее.

— Здесь мы, здесь! — в возбуждении закричал он.

— Да не ори ты так! — возмутился подполковник Степанов. — Барабанные перепонки порвёшь.

— Есть, не кричать, — смутился Берзалов, но всё равно радость из него так и пёрла.

Получается, что они наконец пробились, и даже космический гул не препятствовал.

— Лейтенант, где ты шляешься, я тебя уже битый час дожидаюсь.

На самом деле, прошло не больше пары минут, с тех пор, как Колюшка Рябцев, отчаянно скучая, услышал позывные штаба бригады.

— Товарищ подполковник, мы на хуторе возле деревни Каракокша! — поспешно доложил Берзалов. — Сбрасываю разведданные по маршруту, — радостно сообщил он и, не обращая внимания на грозный рык начальства, которое призывало его к серьезности, ответственности и дисциплине, пробежал в стиле глиссандо пальцами на клавиатуре, как музыкант по клавишам пианино, и СУО выплюнула в эфир кодированный блок, который Берзалов ежедневно дополнял новой информацией.

— Молодец, лейтенант… — услышал он через мгновение в наушниках голос майора Якушева. — Читаем донесение. Сейчас скинем новую информацию для тебя, скорректируешь свои действия. У нас кое‑что тоже имеется.

— Отлично! — ещё больше обрадовался Берзалов.

Майор Якушев был тем, кого в штабах называют оператором, человек, который занимается анализом поступающей информации. От его выводов напрямую зависела жизнь не только отдельных бойцов и целых подразделений, он и судьба больших и малых компаний, которые вела девяносто пятая отдельная гвардейская бригада специального назначения.

Тут в разговор снова вклинился сердитый подполковник Степанов:

— Высылаем тебе вертолёт за раненым. — От этих слов в душе Берзалова наступило облегчение. — Об американцах и о твоих выводах сообщу позже. Что предполагаешь делать?

— Картина не ясна, — сказал правду Берзалов. — К вечеру выдвинусь на юго — запад в район сорок пятого квадрата с целью разведки. По всей вероятности, граница района южнее, километров в двадцати — тридцати. Пусть вертолёт летит по тому маршруту, который мы прошли. Там нет ловушек.

— Хорошо, — среагировал подполковник Степанов. — Контрольное время восемнадцать тридцать. Обозначьте себя ракетами, если связь не будет работать. Слышишь меня?

— Так точно, — радостно ответил Берзалов. — Всё сделаем.

— Ответ готов, высылаем, — радостно сообщил майор Якушев.

— А что там у тебя за чудо — квантор? — сердито спросил подполковник Степанов, явно читая расшифрованное донесение.

— Я всё подробно изложил! — возбужденно закричал Берзалов. — Мы с этим явлением столкнулись уже два раза. Так что ошибиться не могли.

— А Скрипей? — в голосе подполковника Степанова послышались презрительные нотки.

— Есть такой. Сами слышали и даже видели.

— А бронепоезд? Откуда он?

— Бронепоезд подорвали, — подтвердил Берзалов. — Бронепоезд чёткий физический объект.

— Почему не выяснили, откуда он взялся?

Берзалов ошарашенно промолчал. Подполковник Степанов и сам должен понимать, что сил тягаться с бронепоездом нет. Что смогли, то и сделали, зло думал Берзалов.

— Что‑то у тебя легко всё получается? — грозно спросил подполковник Степанов. — Здесь подорвали, там увидели. Никакой ясности.

Берзалов ещё больше опешил. Не будешь же рассказывать, что ты везунчик от природы, что такова твоя планида, о Спасе, естественно, не упомянешь, потому что посчитают сумасшедшим и, того и гляди, отнимут третий взвод и переведут в штаб, где ответственности меньше. Нет, я не такой дурак, подумал он, чтобы подставляться.