Достать василиска! (СИ) - Ева Никольская

«Что ж я делаю, дурочка?»

Лицо горело, шея и кончики прикрытых волосами ушей — тоже. И закушенная от волнения губа начала ныть. А былая решительность таяла на глазах. Нет, не могу я. Ну его к демонам с его ответственностью и благими намерениями. Резко вскинула голову, желая сообщить эту «новость» василиску, и потерялась в серебристо — серых колдовских омутах его невероятных глаз.

— Я же проси — и-ила — а-а… — простонала обреченно, понимая, что все, попала. Вот только покорной куклой, готовой выполнить любой приказ мужчины, себя вовсе не ощутила, как было при первой встрече, а влюбленной девушкой — да. Или я просто не до конца понимаю, чем отличается одна от другой?

— Так лучше, Кати, — сказал чертов лекарь. — Для тебя же лучше, — добавил он, расшнуровывая мой корсет.

— Почему это? — завороженно следя за его пальцами, спросила я, в очередной раз поражаясь трезвости ума. Прикажи он мне раздеваться и танцевать, как говорил ранее, не стала бы. Но и возражать против его действий не спешила. Все равно ведь разденет, только опять по — варварски. А мне форма нравится, и терять ее не хочется, как платье. Ну и… любопытно, что дальше будет, вот.

— Потому что сможешь потом меня во всем обвинять, — чуть улыбнулся он.

Корсет полетел на диван, настала очередь блузки. И к любопытству добавились предвкушение с неловкостью. А когда мужская рука задела шею, развязывая шнуровку, я вздрогнула и покраснела пуще прежнего. Казалось, что лицо пылает и к нему жизненно необходимо приложить что‑нибудь холодное.

— Давай‑ка так, — пробормотал лекарь, разворачивая меня к себе спиной. Я не сопротивлялась. Так и правда было лучше. А еще я не видела его глаз. Вот только вместе с радостью это почему‑то вызывало разочарование. Глаза у василиска красивые и дар опасный — это да. Но, глядя в них, я могла читать эмоции, которые обычно скрывали темные стекла очков. Сейчас же узнать, что чувствует василиск, хотелось особенно сильно.

— Вы взрослый опытный мужчина. Вы ведь понимаете, да? — чувство неловкости отлично подавлялось болтливостью, и меня так и подмывало поговорить.

— Что? — спросил он, стягивая с меня блузку.

— Что я не воспринимаю вас как целителя, — сказала и задумалась, с чего это меня на откровенность вдруг пробило? Или все девчонки под действием дара инкуба говорят правду и только правду?

— Кати — и-и, — блондин сжал мои обнаженные плечи, когда я решила повернуться, дабы посмотреть ему в лицо. Пришлось остаться стоять на месте, ожидая ответа. И он вскоре последовал, только не тот, на который я рассчитывала. — Мне тоже сложно воспринимать тебя, как пациентку, так что стой спокойно и не мешай готовить себя к ритуалу.

Хм… а вдруг этот его дар на обоих влияет? И теперь мы оба словно под заклинанием честности находимся? Я задумалась. Если у нас общие проблемы, то, может, стоит сменить обстановку?

— Это все из‑за интерьера, — заявила уверенно. — В помещении, где вы больных осматриваете, наверное, воспринимали бы правильно.

— Отнес — с-сти тебя на стол? — почему‑то прошипел он, расправляясь с застежкой на моей юбке… заметно резче, чем с корсетом и блузкой.

— На какой стол? А там удобно? — прерывисто вздохнув, уточнила я и закусила губу, разволновавшись. Вообще‑то я девочка приличная, да… в отличие от моей фантазии.

— Кати — и-и, — снова простонал лекарь, повторно схватив за плечи. — Катенька, Катюша, — прошептал, склонившись к шее, — а давай ты постоишь… молча.

— Давайте, — охотно согласилась я, но тут же добавила, — только у меня ноги от вашего дыхания подгибаются, как же я… постою?

— Хорошо, садись, — как‑то чересчур поспешно согласился Сигурд. — Только молчи.

— Да пожалуйста, — обиделась я, позволяя ему усадить себя на диван. Юбка присоединилась к остальной одежде и подозрительно серьезный господин Сальдозар, сняв с меня туфельки, принялся за полосатые чулки. — А знаете, — снова не выдержала я, — у меня, кажется, иммунитет к вашему взгляду выработался. — Он не ответил, только взглянул на меня, прищурившись, и опять занялся чулками. А я продолжила болтать, потому что слова придавали смелости, не позволяя сгореть от смущения. — И раздевать вам себя позволяю вовсе не из‑за чар, а потому что вы ведь все равно не отстанете, а я очень боюсь за форму. — Он снова на меня посмотрел, внимательно так, а я со вздохом призналась: — Она такая красивая, атласная, с тонким кружевом… А вы совсем не умеете обращаться с женской одеждой! — Что‑то неприятно скрипнуло, и, посмотрев вниз, я с грустью поняла, что моему чулку, зажатому в его пальцах, пришел конец. — Ну вот, я же говорила, — сказала, вздохнув. А мужчина, едва слышно помянув чертей, опустил голову и прижался лбом к моему колену.

Неожиданно и… приятно! А волосы какие у него красивые: серебристо — белые, гладкие, так и тянет прикоснуться и пропустить снежные пряди сквозь пальцы. Именно это я и сделала, с удовольствием погрузив руку в его не стянутую в хвост шевелюру. Мужчина вздрогнул, отшатнулся и, лишив меня второго чулка, поднялся.

— Снимай сережки, кольца… все, что на тебе надето, Катарина, — сказал сухо. — Краска на лице есть?

— Нет, — ответила, вспомнив купание под подвешенным над дверью ведром.

— Прекрасно, — кивнул лекарь, отойдя к столу, из ящика которого достал острый кинжал, инкрустированный рубинами, и глубокую серебряную чашу.

— А нижнее белье можно оставить? — спросила, вынимая из ушей сережки.

— Нельзя, — не глядя на меня, бросил блондин.

— А в качестве исключения? — не унималась я.

— Нет.

— А…

— Кати, милая, хорошая, говорливая моя… ну пожалуйста, помолчи, а? — попросил он. Искренне так, я даже прониклась. И поэтому, наверное, честно призналась:

— Не могу помолчать, и не смотрите на меня так укоризненно. Я когда говорю, мне чуть менее стыдно и страшно. Думаете, меня каждый день посторонние мужчины раздевают?

— Не каждый? — заинтересовался он.

— Нет! — выпалила с шумным вздохом. — Вообще не раздевают.

— А не посторонние?

Посмотрела на него, как на идиота. И невольно отметила, что глаза у него восхитительные, хоть и зиму напоминают. И если б не чары, смотрела бы в них и смотрела. О чем ему и сообщила. Ну… про то, что красивые, а не про то, что смотрела бы. А потом с неожиданной для себя досадой буркнула:

— Если б ваш инкубовский дар действовал, и правда было бы проще.

— Не действует? — вскинул бровь Сигурд.

Я пожала плечами, избавляя и вторую мочку от скромного украшения. Подойдя ко мне, мужчина поставил на журнальный столик чашу с кинжалом, а сам ушел за дверь, которая вела не в коридор. Помещение за ней было погружено во мрак, и я ничего не смогла рассмотреть. Вернулся василиск быстро. Причем не с пустыми руками, а с большой белой простыней. Протянул ее мне, велев прикрыться, когда разденусь полностью. Обрадовавшись широкому полотнищу, как дорогому подарку, я, пользуясь тем, что лекарь занят рисованием каких‑то символов на своих запястьях, быстренько накинула на себя ткань и стянула под ее прикрытием белье. Теперь осталось пережить ритуал, и… пойду я наконец отсюда вместе с абсолютной защитой.

Сальдозар снова развернул меня к себе спиной, поставил посреди начерченного на полу магического круга. На том самом месте, где недавно лежал бело — коричневый ковер. Ступни коснулись холодной поверхности, простыня соскользнула с плеч, а мужские пальцы, стянув с косы ленту, которую я забыла снять, расплели волосы. Мимолетное касание вызвало дрожь, и я зябко поежилась, снова обняв себя за плечи. В ту же секунду ладони лекаря легли поверх моих, чуть погладили дрогнувшие пальцы и вынудили меня опустить руки вниз.

— Вот так и стой, Кати, — голос его звучал приглушенно, или мне просто так казалось из‑за бешеного стука собственного сердца, эхом отзывавшегося в висках. — Больно не будет, обещаю.

— А страшно? — шепнула неуверенно.

— И страшно не будет. Ни сейчас, ни потом. И никто ничего не узнает, как ты и хотела. И не обидит больше, потому что я не позволю, — он говорил, а я слушала, боясь пошевелиться. Стыдно уже не было, а вот страшно все‑таки было, хоть он и убеждал в обратном.

Тихие слова, мягкий успокаивающий тон… и стук металла по металлу.

А потом Сигурд начал чертить пальцем на моей коже какие‑то знаки. И когда закончил со спиной, принялся наносить рисунки на плечи, руки, грудь и ниже. Опустив взгляд, я поняла, что влажная краска — кровь, а узоры, постепенно покрывающие мое тело, — символы защиты. Мужчина избегал моего взгляда, словно не желал продлевать эффект своего дара. Или поверил в иммунитет и решил, что это ни к чему? А я стояла, едва дыша, слушала удары собственного сердца, вздрагивала от его прикосновений и мысленно уговаривала себя не рухнуть позорно в обморок в самый разгар проводимого таинства.