Силовой вариант ч. 2(СИ) - Александр Афанасьев

Поднявшись — сначала на колени, потом на ноги — он огляделся — туда, сюда. Никого. Ни одной машины.

Скворцов с трудом поднялся на ноги и медленно побрел в направлении дороги на Кандагар. Он думал, что она где-то там.

… ты… чего… он… товарищ…

Глаза. Господи, как же больно…

Струйка воды, стекающая в рот. Это уже рай?

Или это продолжается ад? И снова этот гул…

— Давай, браток, давай… — сменный водила наклонил фляжку, тонкая струйка подсоленной, утоляющей жажду воды упала на растрескавшиеся губы — кто же тебя угораздил, посреди пустыни то. Совсем… Миш, долго еще? Кончится — нам же и отвечать потом.

— Двадцать минут еще.

— Ты десять минут то же самое говорил!

— Заткнись, а?! Или сам за руль садись и езжай!

— Ладно, не психуй. Довезем, никуда не денется, довезем. Если до сих пор не умер — выкарабкается. Довезем. Ты держись, братишка. До своих добрел, подыхать совсем обидно. Ты держись…

В коридоре госпиталя «чатур бистар»[38] было темно, жарко, воздух аж плыл от жары. Афганцы, в основном бедняки — со смирением принимали судьбу, уготованную им Аллахом — выживали или умирали здесь. В городе был и советский военный госпиталь — но Цагоев возблагодарил Аллаха, что двое водил догадались скинуть Скворцова здесь, тут было ближе. В советском военном госпитале — он вполне мог и не выжить. Убил же кто-то Джафара…

До чего же докатились…

По обе стороны от палаты, в которую положили Скворцова — стояли советские десантники с короткоствольными автоматами.

Врач — осанистый, со смоляно-черной, с проседью бородой — вышел, устало вытирая потный лоб рукавом халата потный лоб. Цагоев — вскочил, кинулся к нему.

— Что, доктор?

Доктор устало вздохнул. Он говорил по-русски, как и все врачи здесь — кроме как в СССР — афганским врачам учиться было негде.

— Я поставил капельницу. Сильнейшее, почти смертельное обезвоживание. Это ваш… солдат.

— Да.

— Крепкий молодой человек. Настоящий сорбоз. Я не понимаю, как он еще жив. Но он жив.

— Только обезвоживание?

— Не только. Пройдемте в мой кабинет.

В кабинете врача, без окна, освещенном тусклой лампочкой — доктор порылся в ящике, достал какую-то тряпицу, развернул ее. Там — была пуля.

— Это застряло у него в плече. Под кожей, очевидно пуля, перед тем как попасть в него, на что-то наткнулась и была деформирована.

Цагоев с первого взгляда понял — пять и сорок пять. У моджахедов автоматы такого калибра редкость.

— Как попала пуля?

— Сзади.

— Еще ранения?

— Да. Ранение в шею, с близкого расстояния. Пистолетный патрон, в ране осколки стекла, автомобильного. Мы их удалили, опасности нет.

— Вот оно как… Доктор, вы готовы будете подтвердить перед трибуналом характер ранений?

— А как же? Обязательно скажу…

Цагоев кинул

— Спасибо. К нему можно?

— Нежелательно. Он в очень плохом состоянии. Сильное обезвоживание.

— Это очень важно. Дело жизни и смерти.

Доктор пожал плечами

— Для него сейчас, что одно, что другое — почти одно и то же. Пять минут — не больше.

В палате — она были не просто закрыты — закупорены наглухо. Выл кондиционер, но и он не мог разогнать липкую, удушливую жару, он больше выл, чем доставлял холод. Вдобавок к кондиционеру — на потолке неспешно вертелся вентилятор.

Советского — поместили в отдельную палату, таких в госпитале было только две, предназначались они для высокопоставленных членов руководства провинции. Скворцов — лежал на относительно чистых простынях, все его лицо было укутано какими-то повязками, на глазах — тоже повязки. Капельницы — по обе стороны кровати. Увидев это — Цагоев содрогнулся, хотя был в Афганистане не первый год и видал всякое.

— Что с ним? — спросил он шепотом у врача — разве такое обезвоживание бывает?

— Бывает. Его нашли на дороге, полумертвым. В середине дня. Просто удивительно, как он до сих пор жив. Просто удивительно.

Цагоев мрачно кивнул. Такого не должно было быть. Просто — не должно. Скворцов начинал в джелалабадском спецотряде, прошел специальную подготовку в Чирчике, там как раз учат, как выживать в пустыне. Если даже с ним что-то бы случилось — он переждал бы жару, найдя тень или на крайний случай — зарывшись в песок, как делают это змеи и мелкие грызуны. С наступлением темноты — выбрался бы и только тогда пошел, ночью прохладно, даже холодно — и гораздо меньше шансов получить смертельное обезвоживание. Если он шел до дороги под палящим солнцем — значит, он имел информацию такой важности, что даже несколько часов промедления были критическими. А это значило — что скоро произойдет… может быть, уже сейчас происходит — какой-то кошмар. Может, он знает кто убил Джафара и разгромил разведточку.

— С ним можно поговорить? Он меня поймет?

— Возможно. Но скорее всего — нет.

Цагоев приблизился. Склонился над кроватью.

— Лейтенант. Николай, ты слышишь меня?

Скворцов дышал сипло — но дышал.

— Николай, этот я, Цагоев. Полковник Цагоев. Скажи мне!

— Бесполезно — сказал от двери доктор

— Николай, скажи мне! Скажи, это я, Кямал! Кямал я! Мы в беде! Беда, Николай… Джафара убили!

— Пре…

Сначала — полковнику Цагоеву показалось, что Скворцов пытается кашлянуть.

— Николай, что? Говори, я Кямал! Скажи мне.

— Пре… Пре… датель…

— Предатель? — Цагоев не поверил своим ушам — кто предатель?! Николай, кто предатель!? Скажи мне! Мы все в беде! Кто предатель!? Кто убил Джафара? Кто?! Кто предатель?!!!

— Что вы делаете?! — возмутился доктор — вы же его…

— Молчать! Кто предатель, говори, Николай! Скажи, кто предатель?! Кто убил Джафара, где Шило?! Он жив?!

Полковник ГРУ Кямал Цагоев вырвался из палаты подобно урагану, несвежий белый халат скинул на пол. По пути — бросил десантникам у палаты — головой отвечаете!

Выскочил на улицу. Волга! Его Волга!

Он даже не понял, что произошло. В обычной ситуации — он был очень осторожен, к нему нельзя было просто так подобраться. Но тут — он был в таком шоке от услышанного, что элементарно не чуял землю под собой и не видел, куда бежит.

Так и не понял, что с ним произошло. В последний момент почувствовал, что со спины кто-то есть. Рука автоматически сунулась в карман — там всегда хранился взведенный Макаров. Поздно! Руку сдавило как клещами. Он развернулся, нанося удар локтем — и в этот момент кто-то ткнул разрядником в область почки и нажал на клавишу спуска. Полковник успел почувствовать острия электродов — а потом его скрутила такая боль, что он в жизни никогда такой не испытывал…

Здесь — повезло Скворцову, он израсходовал, наверное, большую часть везения, которую отмерил ему Господь. Телятников был отличным оперативником, он никогда ничего не забывал и всегда зачищал концы. Он никогда не забыл бы поинтересоваться — к кому это Цагоев ходил в госпиталь. Но тут — три обстоятельства сыграли на руку Скворцову. Первое — Телятников не думал о том, что кто-то из полевых агентов, видевших его встречу остался в живых. Его подчиненные доложили ему, что цель уничтожена Скорпионом — а после такого выживших не остается. Второе — у Телятникова просто не было людей, чтобы проверить госпиталь. У него были Грешнов и Баранец, которым он мог доверять — но он их отправил в Мазари-Шариф, чтобы там окончательно зачистить концы. И третье — он не хотел светить свой интерес в больнице. Ему нужно было несколько дней, не более. ГРУ рано или поздно поймет, что пропал один из опытнейших полевых агентов, на которого замыкалась целая сеть, начнет поиск. Поисковые мероприятия приведут их к госпиталю. Если они выяснят что Цагоев просто пропал по выходу из госпиталя… пусть даже кто-то из окна и видел захват — это одно. А вот если выяснится, что после пропажи Цагоева в госпиталь приходили русские и задавали вопросы — это совсем другое. И вектор поисков это сразу задаст более чем определенный. А вот Телятников — такого допустить не мог.

Таким образом — остался в живых последний, кто своими глазами видел, что произошло в приграничной зоне на пакистанской территории.

Где-то в Афганистане

Точное время и место неизвестны

Осознание собственного существования на этой многогрешной земле — происходило болезненно и мучительно. Сначала — он почувствовал свет. Не увидел — а именно почувствовал. Это сложно описать — надо почувствовать, тогда поймешь. Каким свет может быть.

Света было много. Свет причинял боль.

Кто-то взял его за плечи и тряханул, как следует.

— Приходи в себя, сучье отродье! Давай!

Кто-то хлестнул его по щеке — так, что чуть голова не оторвалась. Потом — еще раз.