Честное пионерское! Часть 3 - Андрей Анатольевич Федин

— Даже не надейся, зятёк, что я пойду за машиной, — сказал Юрий Фёдорович. — Прогуляешься пешком, ничего с тобой не случится.

Он хлопнул меня по плечу, проходя мимо; указал сигаретой в направлении Надиного дома.

— Провожу тебя, так уж и быть, — сказал Каховский. — Но только не надейся, что буду за руку тебя тащить. Шевели ногами. Сегодня не лучшая погода для вечерних прогулок.

Я поспешил за Зоиным отцом — нырнул в тянувшийся за ним шлейф из табачного дыма. Юрий Фёдорович бодро зашагал вдоль дома (втягивал в плечи голову, прятал за воротником подбородок). Не оглядывался и не смотрел по сторонам. Заставлял меня едва ли не бежать за ним следом (он словно торопился покинуть двор). Я отметил, что Каховский (как совсем недавно и мы с Зоей) выбирал путь по заснеженной части асфальта — он будто бы нарочно оставлял на белой поверхности неглубоких декабрьских сугробов следы от своих ботинок. Мы свернули за дом — шум проезжей части стал громче. А вот снега на тротуаре поубавилось: ветер смёл его на газоны, лишь небольшие кучки он позабыл около невысоких бордюров.

Каховский сбавил скорость, дождался меня. Остановился, попридержал меня за плечо. Выдохнул мне в лицо смесь из пара и табачного дыма.

— Слушаю тебя, зятёк, — сказал он. — О чём ты хотел со мной посекретничать? Только не говори, что ты вытащил меня на этот холод просто за компанию.

Юрий Фёдорович стоял спиной к фонарному столбу. Я смутно видел лицо Зоиного отца (его скрывала тень). Зато мою физиономию фонарь подсвечивал хорошо (он слепил меня, заставлял жмуриться).

— Дядя Юра, — сказал я, — хочу попросить у вас прощения…

— Хорошее начало.

—…За то, что не всё вам рассказывал.

Я поёжился от порыва холодного ветра, сунул озябшие пальцы в карманы.

— Дядя Юра, помните, говорил вам, что… в том моём сне… вы в начале восемьдесят пятого года попали под следствие, и вас уволили с работы?

Каховский кивнул.

— Припоминаю.

— Такое случилось, — сказал я, — как раз из-за дела этих трёх подружек: Локтевой, Терентьевой и Удаловой. И началось всё с того, что за убийство Оксаны Локтевой вы задержали невиновного человека. Потом вы осознали свою ошибку. Но не сумели ничего изменить. А настоящего преступника так и не нашли…

Я пересказал Зоиному отцу сценарий моего дебютного видеорассказа об убийствах трёх Великозаводских школьниц в тысяча девятьсот восемьдесят четвёртом году. На этот раз излагал ту историю подробно, ничего не утаивал и не искажал известные мне факты. Говорил об обвинениях, что выдвинули на суде в адрес Виктора Солнцева; о папиной смерти; об исчезновении Нины Терентьевой. Упомянул о свёртке с ножом на столе в учительской семнадцатой школы — признался, что в этот раз я его оттуда унёс (и утаил свою находку от следствия). Смотрел при этом на плечо Каховского (лицо Юрия Фёдоровича почти не различал, да и неудобно мне было запрокидывать голову).

В воздухе снова замелькали снежинки. Ветер не позволял им спокойно опускаться на землю — швырял снежную крошку то в одну, то в другую сторону (будто раздумывал, куда её отнести и ежеминутно менял свои планы). Изредка через «наш» островок света под фонарём проходили прохожие — тогда я умолкал, а щуривший левый глаз Юрий Фёдорович затягивался табачным дымом. Каховский за время моего рассказы докурил сигарету. И тут же вынул из пачки другую — чиркнул зажигалкой. Изредка он задавал вопросы: уточнял детали (поинтересовался судьбой ножа, хмыкнул в ответ на мои слова, что того «больше нет», покачал головой). Не упрекал меня… пока. Лишний раз не перебивал.

Я пересказывал Зоиному отцу известные мне события и факты, и сам удивлялся: почему всегда думал, что пытались свалить вину за смерть Локтевой именно на моего отца. Ведь нож оставили на том самом столе, у которого чаще всего восседал учитель истории (Дмитрий Григорьевич Лещик). И если бы Лещик не умчался на похороны тётки, то именно он стал бы главным подозреваемым в убийстве девятиклассницы. Ведь Дмитрий Григорьевич был частым гостем у Веры Ильиничны Локтевой — в квартире осталось множество его отпечатков! А если в его спальне найдут Нину Терентьеву… Я даже подивился «невезучести» своего отца: он угодил в ловушку, поставленную для другого человека.

—…Вот как-то так, — завершил я свой рассказ.

Каховский в очередной раз покачал головой, стряхнул на снег пепел.

— Какой же ты всё-таки идиот, зятёк, — сказал Юрий Фёдорович. — Даром что Иванов, а не Мышкин.

Он среагировал на мою усмешку.

— Да, да, Михаил, — добавил Каховский, — я тоже в подростковом возрасте пролистывал Достоевского. Но всё больше примерял на себя роль Раскольникова: приценивался к старушкам. А совершать необдуманные дурости — это не по моей части, что бы ты обо мне ни думал.

Он сплюнул себе под ноги и вынул из пачки очередную сигарету (предыдущая три секунды назад огненным метеором улетела в темноту).

— Так значит, всё дело в Солнцеве, — сказал Зоин отец. — Ты пытался вывести его из поля зрения следствия. И наворотил глупостей. Такое вполне в твоём стиле, зятёк: в стиле князя Мышкина. Витька-то ты уберёг: он даже не появлялся в списке подозреваемых…

Каховский закурил, взмахнул уже дымящейся сигаретой.

—…Но, чёрт побери, зятёк! — произнёс он. — Ты понимаешь, что смерть Локтевых… как ты говоришь: в этот раз… полностью на твоей совести? Что была возможность спасти девчонку. Но вместо этого ты ещё и угробил её мамашу. Поздравляю тебя с удачно проведённой операцией!

Я неуверенно повёл плечом.

— Дядя Юра, мне кажется, что вы преувеличиваете…

— Их смерти на твоей совести, Михаил! — повысил голос Юрий Фёдорович. — Даже и не спорь со мной. Кем бы ты себя не считал, но у тебя явно не семь пядей во лбу. Девчонку можно было спасти. Как и её мать. У тебя была такая возможность — если бы сразу мне всё рассказал. А так…

Каховский развёл руками.

—…Как говорят врачи, у тебя теперь есть собственное кладбище, — сказал он. — Можешь относиться к этому, как угодно. Доказывай себе, что убивал не ты. Убеждай, что у тебя не было выбора: ты спасал Солнцева. Но выбор был, Михаил. Выбор есть всегда. Но не всегда мы его замечаем.

Юрий Фёдорович затянулся дымом.

— Знаешь, зятёк, что стало твоей главной ошибкой в случае с Оксаной Локтевой? — спросил он. — Ты обрёк девчонку на смерть, когда решил, что сумеешь спасти её в одиночку. Но у тебя не было шансов. Тебе могло помочь её уберечь только чудо. Но оно не случилось.

Зоин отец посмотрел на меня — сверху вниз.

— Но меня радует, что ты всё же попытался её спасти, — сказал Каховский. — Всё же пошёл к квартире Локтевой в тот день, хотя мог ограничиться Витькиным алиби. Алиби его, если тебе интересно, не проверяли. Потому что не видели в этом надобности. Но ты уверен… что он не уходил от твоей мамы в тот день?

Я кивнул.

— Уверен, дядя Юра: на все триста процентов. Проверьте, если хотите. С ним рядом в тот день находились несколько женщин. Они подтвердят, что Солнцев не отлучался из нашей квартиры. Он не выходил из своего дома и в прошлый раз… когда вы всё же задержали его из-за того дурацкого ножа.

Каховский взмахнул рукой.

— С чего ты взял, что Витька не выходил тогда? — спросил он. — Если бы у него было алиби, мы бы его не задерживали.

— В прошлое двадцать третье сентября этого года Виктор Егорович Солнцев провёл весь день в своей квартире, — сказал я. — Он был там вместе со своим семилетним сыном Павликом. Вот только вы, Юрий Фёдорович, тогда поставили этот факт под сомнение.

«Дядя Юра» повёл плечом.

— Показания семилетнего ребёнка — ненадёжная информация, — сказал он. — Это доказанный факт. Родственники подозреваемых часто лгут, выгораживая своих близких. Я бы на месте Витькиного сына тоже стал на защиту папаши. Ты уверен, что мальчик попросту не выгораживал своего отца?

Я усмехнулся.

— Уверен, дядя Юра. Полностью уверен, что мальчик не обманывал. Потому что я весь тот день провёл вместе с Солнцевыми. Считайте, что я был с ними в качестве «бестелесного духа». Я чуть ли не поминутно могу вам рассказать, чем отец и сын Солнцевы занимались в тот день…

— Лучше бы ты в качестве «бестелесного духа» побывал тогда у Локтевых, — сказал Юрий Фёдорович. — Это здорово бы нам помогло сейчас. Потому что до твоего Солнцева следствию теперь нет дела. И не будет, если он в воскресенье не порешит Терентьеву. Не там ты шарился, зятёк, в этом своём сне. Ой, не там!