Девушка с синими гортензиями - Валерия Вербинина

Инспектор покраснел, словно впервые узнал о существовании телефонного аппарата, и быстро вышел, едва не споткнувшись на пороге. Когда он вернулся, Амалии было достаточно бросить взгляд на его лицо, чтобы понять: что-то случилось. Конечно, Бриссон сделал все, чтобы скрыть свои эмоции, но баронесса Корф была не из тех, кого легко провести.

– Дурные вести? – спросила она.

– Как посмотреть… – буркнул инспектор.

Амалия не стала настаивать, справедливо полагая, что рано или поздно, если ей понадобится, она все равно все узнает. Александр наконец справился с пленкой, свет потушили, и проектор затрещал, унося зрителей в далекий 1911 год.

Мельницы на берегу… камера дрожит, переходит на лицо Жюли, которая в смущении отворачивается. Жинетта не отворачивается, играет сначала удивление, глядя через расставленные пальцы, потом томный восторг, щурясь сквозь длинные ресницы, и под конец виснет на шее своего мужа. Ева тоже играет, изображает преувеличенно театральные жесты, и в свою очередь обнимает Шарля. Камера показывает группу зрителей, которые хлопают.

Вторая съемка: Жинетта у штурвала, капитан что-то говорит, судя по всему, показывает ей, как управлять яхтой. Хозяйка берется за штурвал, немного крутит его, потом ей становится смешно, и она задорно показывает подсматривающей за ней камере кончик языка.

Проектор трещит, на белой простыне оживают тени… Жинетта, Ева и Жюли сидят в шезлонгах, Жинетта разбирает охапку полевых цветов, которые лежат у нее на коленях. К женщинам подходит дворецкий с подносом, предлагает напитки.

Четвертая съемка. На палубе Жинетта, Ева и Шарль разыгрывают перед зрителями представление, пародируя недавний неприятный визит немецких таможенников. Жинетта дурачится, то надевает, то снимает фуражку, одновременно меняя манеры и изображая то мужа, то себя. Шарль играет деревянного негнущегося немца с воображаемым моноклем, который он то и дело теряет. Ева все осматривает, строго указывает на бутылки на столе и пытается занести их в отчет. Шарль важно что-то говорит, выставив вверх указательный палец, и делает движение к Жинетте. Та изображает изумление, отшатывается, умоляет, закатывает глаза, но Шарль явно намерен самолично ее обыскать. Пленка прыгает, изображение сбивается, затем видно, как зрители смеются и хлопают.

– Кто бы мог подумать, что шли последние часы ее жизни… – задумчиво проговорила Амалия, когда Александр остановил проектор и включил свет.

– Да, по съемке этого не скажешь, – заметил Бриссон. – Я правильно понял, что вы опрашиваете всех свидетелей с яхты «Любимая»?

– Это вполне естественно, вы не находите?

– Я еще нужен? – вмешался Александр.

– Нет, – качнула головой баронесса и, улыбнувшись, добавила по-русски: – Спасибо, Саша.

Сын кивнул и скрылся за дверью.

– Я бы хотела оставить у себя фото и пленки, – сказала Амалия. – Полагаю, вы не будете против?

Инспектор был очень даже против, но ему хотелось разобраться в происходящем, а он чувствовал, что вряд ли сумеет это сделать, если восстановит против себя странную даму, баронессу Корф. Поэтому он предпочел перевести разговор на другую тему:

– Вы уже пришли к каким-нибудь выводам?

– Нет, – сказала Амалия.

По сути дела, это было правдой. Но инспектор понял ответ баронессы так: она не хочет с ним откровенничать. Поэтому Бриссон насупился.

– Должен вам сказать, я просмотрел все материалы, которые сохранились в полицейском управлении, и еще кое с кем побеседовал. Возможно, та история куда более темная, чем вы думаете.

– Какие именно материалы вы имеете в виду? – спросила Амалия. – Насколько мне известно, французская полиция не вела расследование гибели Лантельм.

– Вы правы, она предпочла довольствоваться немецкой версией. Когда я говорил о материалах, то имел в виду, вообще-то, две попытки ограбления могилы. Хотя эти происшествия, конечно, впрямую к делу не относятся. А вот то, что мне рассказали коллеги, так сказать, неофициально, очень интересно. Есть некоторые обстоятельства, которых, вероятно, вы еще не знаете.

– Что за обстоятельства?

Бриссон вздохнул.

– Кое у кого имелись подозрения, что Жозеф Рейнольдс был немецким шпионом, – сообщил инспектор. – Или не шпионом, но, скажем так, сторонником и поставщиком всякого рода информации. Не забывайте, это был делец, человек, как принято говорить, беспринципный. И…

– И?

– И тут его жена неожиданно умирает, – закончил Бриссон. – Я не знаю, в каком направлении вы ведете следствие, но предполагаю, что вы исходите из личных мотивов убийства… если оно вообще имело место. А ведь может в конце концов оказаться так, что дело было чисто политическое. То есть жену убили, чтобы бросить тень на мужа и заставить его прекратить свою деятельность. Немцы, само собой, не стали слишком глубоко копать, потому что им было невыгодно подставлять своего агента, но во Франции в любой момент следствие могли открыть снова, и Рейнольдс отлично это понимал. Вы знаете, что в последние годы жизни он вообще редко появлялся в Париже? Надолго уезжал то в Англию, то в Бельгию, а как раз перед смертью собирался прокатиться в Константинополь.

– Любопытная версия, – сдержанно заметила Амалия.

– И еще любопытнее, что на яхте в тот момент находился человек с немецкой фамилией, – добавил Бриссон. – Который вел все переговоры с властями и устроил все так, чтобы Рейнольдс поскорее смог вернуться домой.

– То есть Леопольд Эттингер – немецкий шпион, которому поручено было сопровождать Рейнольдса… – задумчиво протянула Амалия. – А кроме него, на яхте находился еще и французский шпион с заданием убить Женевьеву Лантельм. Так, что ли?

– Я не знаю деталей, – сердито проговорил Бриссон. – Могу лишь сказать, что подобные слухи ходили. И не зря у вас сейчас один за другим исчезают свидетели, госпожа баронесса.

Амалия мрачно посмотрела на него:

– Что, бродяга вовсе не убивал Буайе?

– Я лично допрашивал бродягу, и тот стоит на своем: да, он нашел тело Ролана Буайе и забрал его вещи, но не убивал его. Кроме того…

– Да?

– Некий Раймон Обри, бывший капитан «Любимой», приехал сегодня на Лионский вокзал. – Инспектор дернул щекой. – Но далеко Обри не ушел. Его обнаружили несколько часов назад у здания вокзала, истекающим кровью, – кто-то нанес ему несколько ударов ножом и скрылся. Вещи не тронуты, дорогие часы на месте. Это уже третий свидетель того дела, которое вы пытаетесь распутать. – Бриссон стал загибать пальцы: – Сначала Тенара сбила машина, затем Буайе ударили по голове и добили, а сегодня пытались зарезать Раймона Обри. Все эти происшествия вроде бы не связаны друг с другом, и способы нападения выбраны совершенно разные, но это-то меня и настораживает. Что-то с вашим расследованием не так, сударыня. Кто-то явно очень не хочет, чтобы вы распутали давнее происшествие на яхте «Любимая».

– Лучше скажите мне о состоянии Раймона Обри, – попросила Амалия. – У него есть шансы поправиться? Надеюсь, вы выставили охрану возле его палаты?

– Конечно, выставил, но не в этом дело. Если капитан Обри и прикончил Лантельм, а потом получил вознаграждение от правительства под видом наследства в Марокко, никто не даст ему сейчас откровенничать. В делах, связанных с политикой, срока давности не существует.

– А при чем тут Тенар и Буайе?

– Тенар, допустим, был его сообщником, а Буайе что-то видел или заподозрил. Причины возможны самые разные. Могло быть и наоборот: сообщником является Буайе, а Тенар оказался нежелательным свидетелем. Кстати, Обри взяли на «Любимую» капитаном как раз по рекомендации Буайе. Любопытный факт, не правда ли?

– Прошло десять лет, – напомнила Амалия. – Мсье Бриссон, зачем столько ждать, чтобы устранить свидетелей?

– Так ведь все вскоре думать перестали об актрисе, а после смерти ее мужа о ней вообще никто не вспоминал. И тут появляетесь вы и начинаете задавать всякие неудобные вопросы… Конечно же, наверху должны были встревожиться. Вы заметили, что убийца всегда на шаг впереди вас? Вы даже не успели поговорить ни с Тенаром, ни с Буайе, ни с Обри. Кто-то всякий раз добирался до них прежде, чем вы, сударыня.

– Меня можно опередить, мсье Бриссон, – промолвила баронесса без тени улыбки, – но нельзя запугать. А как насчет вас? Вы настолько уверовали в теорию политического заговора, что намерены теперь ничего не предпринимать? Лично я нахожу просто отвратительным, что молодую женщину, если верить вам, убили ни за что, лишь для того, чтобы держать на крючке ее омерзительного мужа.

– Знаете, – вздохнул Бриссон, – я не мастер говорить, поэтому не стану пытаться вас убедить, что меня тоже нельзя запугать или что-то в этом роде. Потому что на самом деле за горло можно взять любого, было бы желание. Я просто буду делать свое дело, вот и все. Но я вам честно скажу: очень надеюсь, что разговоры насчет политической подоплеки убийства Лантельм окажутся слухами. Потому что в противном случае нам с вами придется очень туго.