На Двине-Даугаве (Повесть о верном сердце - 2) - Александр Кононов

Нет, не прошло.

Оттомар Редаль опять походил по комнате, поглядывая на Гришу, потом проговорил:

- Ну ладно. Я тебя сейчас утешу. Не буду откладывать. Хотел сюрприз сделать... нежданно, но уж все равно. Знаешь ты такого молодого человека, по имени Ян Редаль?

- Знаю, - безучастно откликнулся Гриша. Его всё еще томила дума о матери...

- Он приедет сюда. Будет у меня жить.

- А отец его где? Август Редаль?

- Отец... Ну об отце другой разговор. Ян приедет один.

- А зачем он уедет от отца?

- Я хотел поставить тут одну кровать, - сказал дядя От, не отвечая на Гришин вопрос, - а теперь вижу - нет. Вон у тебя плечи какие, на одной кровати вас обоих не уложишь. Надо поставить две кровати.

- Расходы, - печально сказал Гриша тем же тоном, каким говорила мать.

И дядя От в первый раз за весь вечер засмеялся по-настоящему; Гриша увидел его белые зубы, ровные, один к одному.

- Э, у тебя не только плечи, как у большого, у тебя голова, как у большого. Но я тебе сейчас дам ответ...

Он пощелкал пальцами, поглядел на потолок:

- Сейчас скажу. О! Вот: "Не в деньгах счастье".

- А когда ж приедет Ян? - спросил Гриша уже окрепшим голосом.

Оттомар Редаль добился все-таки своего: глаза у его гостя понемножку высохли.

- Когда? Как только его сюда привезет поезд.

- Ну, все ж таки? Завтра, послезавтра?

- Я думаю: после-послезавтра.

- Через два дня?

- Да.

Гришины мысли постепенно отвлеклись; лицо Яна вспомнилось ему совсем ясно: доброе, несмелое, славное!

- А что он тут будет делать? Учиться?

- Ну да. На слесаря. Я его устрою учеником в железнодорожные мастерские.

- Почему не в училище? - спросил Гриша, а сам втайне позавидовал Яну.

В железнодорожных мастерских небось жизнь занятней, чем в училище. И уж такого козла, как Стрелецкий, там не встретишь. И никого там не укоряют за поношенную куртку. Нет там таких людей, как Потап.

- Сейчас я тебе отвечу, - сказал дядя От и опять поглядел на потолок.

Через минуту он проговорил старательно:

- "Каж-дый свер-чок знай свой ше-сток".

- А я? Отчего у меня другой шесток, не такой, как у Яна?

- Понимаю твой вопрос. Он означает: твой отец - садовник. Янов отец был лесником. Ну что ж, тебя вывезло.

- Повезло?

- Нет, вывезло. Тебя вывез учитель... Шпаковский его фамилия, да? Ну, я слыхал про эту историю. Если б не Шпаковский, ты б в реальное не попал.

- Да там, в реалке, и другие есть такие же, как я. Там есть такой Озол, его наш директор хотел выгнать из училища за то, что он с заплатами ходит.

- Ваш директор - негодяй! Саношко? Грязный негодяй, черная сотня!

Оттомар Редаль еще некоторое время ругался - уже по-латышски. Глаза его светились такой затаенной яростью, что Гриша загляделся на него.

Потом сказал с уважением:

- Ух, вы и сердитый, дядя От! И, должно быть, сильный. Покажите ваши мускулы.

Оттомар Редаль согнул руку, и Гриша нащупал у него между плечом и локтем большой бугор, круглый и крепкий, как камень.

Гриша согнул свою руку: ну, нет. Жалость одна, если сравнить с редалевским "булыжником".

Он даже загрустил.

Дядя От засмеялся:

- Да ты погоди. У тебя будут мускулы в два раза больше моих.

- Правда?

- А зачем мне неправду говорить?

Скоро Гриша увидел, что Оттомар Редаль и в самом деле всегда говорит правду. За все время своего знакомства с дядей Отом - а оно продолжалось не один год - он ни разу не услыхал от него неверного слова.

Он сказал правду и о приезде Яна: ровно через два дня в квартире Оттомара Редаля появился худенький, бледный и какой-то растерянный мальчик, словно бы даже и незнакомый Грише.

Мальчик смотрел на Гришу застенчиво, отчужденно.

Но все же это был, конечно, он, Ян!

- Ты вырос, - проговорил Гриша.

- И ты, - ответил Ян.

Они помолчали. Что ж им так невесело от этой встречи?

- Где твой отец? - спросил Гриша.

- В ссылке. В Вятской губернии.

Гриша стоял молча, пораженный.

- Я думал, ты знаешь, - проговорил Ян.

- За что ж его услали?

- За листовки. Помнишь, в "Затишье" они расклеены были - на амбаре, у колодца. И кругом во всех деревнях, говорят, тоже.

- Я знал про это!

- Про что?

- Что твой отец получал листы от лесных братьев. Я сам один раз принес их из лесу и отдал ему.

- Ты мне ничего об этом не говорил.

- Ну... Я не знал толком. Догадывался только. Я ж тогда еще много чего не понимал. Вижу: бумага одинаковая, желтоватая такая, шершавая и на тех листках, что кто-то расклеил, и на том свертке, который я принес из лесу.

- А откуда ж ты узнал, что эти листовки мой отец расклеивал?

- Я ж говорю: не узнал, а догадался.

- И никому не говорил об этом?

- Никому.

- Кто-то сказал об этих листках уряднику. И отца забрали. Это в ноябре было, вот уже скоро год.

Гриша вдруг покраснел.

- Я никому не говорил. Я ведь даже и тебе не сказал.

- Это верно.

- Просто я еще не понимал тогда ничего. И слова такого, "листовки", не знал. Бумага вот только была одинаковая... Да я сразу и забыл об этом несмышлен был.

- Ты как будто оправдываешься.

- Нет. Я не оправдываюсь.

Ян помолчал. Потом сказал с трудом, слезы слышались в его голосе:

- Отца моего на три года сослали.

- А мать?

- Мать поступила работать к Новокшоновым - помнишь имение, куда мы ходили искать Кирилла Комлева?

- Ну, как не помнить!

Какими - будто озаренными жарким светом - возникли те часы в памяти Гриши! Вечер тогда был, и дальние озера блистали под закатным солнцем, как зажженные костры.

...И они сами, Гриша и Ян, оба еще маленькие - это ж было больше года тому назад, - маленькие и храбрые, изо всех сил старались помочь Ивану-солдату. И Комлев, сам Комлев их похвалил. Как давно это было!

- Еще бы не помню!

- Вот мать работает там, у Новокшоновых. А меня она послала сюда учиться на слесаря. Я не хотел ехать.

- Ничего, дядя От хороший.

- Хороший. Это верно.

- А лесные братья - помнишь их? - воскликнул Гриша. - Где-то теперь Кейнин?

- Кто ж знает!

- Ну, известно же про твоего отца, где он. Я узнал про Винцу - он в тюрьме сидел три недели, потом его выпустили. Про Ивана-солдата знаю - он убежал. Так его и не нашли нигде.

- А Кейнина совсем нету.

- Как нету? Убили?

- Нет, фамилии такой нет. Кейнин по-русски значит "король".

- Ну, и что ж?

- Его прозвали так лесные братья, не знаю за что. Может, в шутку. А фамилия у него другая. Только никто не знает, какая. И никто не должен знать... Такие люди, как он, сегодня живут под одной фамилией, а завтра под другой. Их тогда не так легко поймать.

- Революционеры? - шепотом произнес Гриша заветное, недавно узнанное, светлое и грозное слово.

- Да!

- Твой отец - революционер?

Ян задумался. Потом сказал:

- Я слышал, как дядя От говорил, что настоящий революционер не должен ходить в церковь. А мой отец ходил. Он и дома молился, я видал.

- А листовки? Он же расклеивал их!

- Ну что ж, революционерам весь народ помогал. Мой отец тоже. Я слышал, дядя От один раз говорил...

Но тут в комнату вошел сам дядя От.

Он мигом растопил печь, а Ян, не спрашиваясь, начал чистить картошку. Гриша смотрел на него с завистью: нож был один.

Когда картошка сварилась, Редаль достал бутылку постного масла, тарелку кислой капусты, несколько луковиц.

- Чем обед плох? - спросил он, ставя чугунок на стол.

- А Голотский, - сказал Гриша, - велит нам: "Держи голову в холоде, живот в голоде, будешь здоров".

- А сам он? Держит живот в голоде?

- Вот уж этого не знаю, - сознался Гриша.

- Ну, он как хочет, а мы в голоде свой живот держать не согласны. Ешьте, приятели, досыта.

Все это, как будто самое обыкновенное - и чисто выбеленная комната, и чугун картошки на сосновом столе (вместо господских "жил строганых" у мадам Белковой), и дружелюбный разговор дяди Оттомара, и чуть застенчивый взгляд милого Яна, - все это будто сразу вернуло Гришу в мир своих, родных людей, которым можно верить во всем. Тут тебе могут пожелать только добра...

32

Это чувство доверия к людям, по которому Гриша, сам не зная о том, тосковал в квартире Белковой, не покинуло его, а даже сильней стало, когда однажды вечером у Оттомара Редаля собрались его друзья, восемь человек.

Среди них были и русские - двое, остальные латыши. А говорили всё больше по-русски. Только один - его звали Петерсон, - еще не сняв пальто, затянул вполголоса латышскую песню:

Проснитесь, люди труда...

Но Редаль ударил его по плечу:

- Побереги голос, товарищ!

Петерсон поднял брови:

- Соседи?

- Нет, соседи надежные. А голос все-таки побереги. Русень, ты принес свой инструмент?

Чернявый латыш, уже немолодой, вынул из-под полы пальто гитару:

- Вот!

- Ну, раздевайтесь. Сейчас создадим обстановку.

И Оттомар Редаль вынул из некрашеного шкафчика несколько бутылок пива и тарелку с очищенной селедкой.

- Мальчики, - обратился дядя От к Грише с Яном, - вы пойдите погулять... Только недалеко от ворот. Понял, Янис?