Испытание - Нисон Александрович Ходза

Некому Юрасю задать свой вопрос. Все вокруг спят тяжелым сном. Изредка кто-то тоскливо стонет во сне…

За крохотным грязным оконцем робко занялся рассвет. Завыла сирена. Юрась вышел из барака и направился к лагерным воротам.

У ворот уже стояла телега. Заключенные и конвоиры ждали унтер-офицера. Бегальке явился мрачный, невыспавшийся. В кулаке он сжимал плетеный кожаный хлыст. Бросив исподлобья взгляд на заключенных, он вскочил в телегу, резанул хлыстом воздух и гаркнул:

— Вперед, клячи!

Двенадцать пленных потащили телегу в Гладов.

Бегальке с ненавистью смотрел на спины везущих его пленных. Русские скоты видели его позор! Они видели его оплеванным! Того он пристрелил… Но остальные живы… И. наверное, смеются над ним! Конечно, смеются! Русский пленный плюнул в лицо германскому солдату. Такой позор можно смыть только кровью этих скотов! Он убьет десять русских. Не десять — сто! И надо торопиться, пока лагерь не передан в ведение полиции. Первым он прикончит мальчишку и этого бородатого. Все началось из-за него…

На повороте телегу тряхнуло.

— Быстрее! — заорал Бегальке. — Живо!

Учитель обернулся на окрик и вытер рукавом струившийся по лицу пот. Глаза фашиста налились кровью. "Очкастая падаль! Издевается, напоминает, что Бегальке вчера вот так же вытирал плевок!"

Фашист соскочил с телеги, взмахнул хлыстом и со свистом опустил его на голову пленного. Кусок свинца, заделанный в конце плети, оглушил учителя, и он упал под колеса телеги.

Телега остановилась.

— Краус! Оттащить в сторону! — приказал Бегальке. Конвойный схватил пленного за ноги и потащил на обочину дороги.

— Вперед! — приказал Бегальке. — Не оглядываться!

Пленные не видели, как унтер топтал учителя коваными сапогами.

— Ты посмел надо мной смеяться! Но ты никогда больше не будешь смеяться! И никому не расскажешь, что ты видел!

Догнав заключенных на окраине города, унтер снова уселся в телегу.

Кое-где в домах уже раскрывались ставни.

Юрась пристально вглядывался в окна домов. Почему-то ему казалось, что в одном из них он обязательно увидит отца. Екатерина Васильевна не могла не рассказать ему, что видела Юрася на площади, среди пленных. Неужели отец не придет и сегодня! Юрась сам не мог понять, хочет ли он увидеть отца. А вдруг отец и верно знал, кто этот "политрук"? Но тогда, значит… Нет, это невозможно, он бы не скрыл от меня… И почему его посадили в тюрьму? Почему его не трогают немцы? Всех коммунистов арестовали, а отца не тронули.

Телега тащилась по главной улице. Несмотря на ранний час, несколько человек, обгоняя пленных, торопливо шли к Соборной площади. Юрась увидел, что близ собора толпится народ. Встревоженный Бегальке соскочил с телеги.

— Вперед! — выкрикнул он. — Бегом! Марш-марш!

Пленные ускорили шаг. "Народ на Соборной площади! Что там случилось?"

Появление немцев никого не испугало, люди не бросились врассыпную. Это поразило Бегальке, но, сразу же овладев собой, он закричал:

— Расходись! Собираться запрещено!

Никто не шелохнулся, все стояли, смотря куда-то вверх. Бегальке задрал голову и не сразу поверил своим глазам: на колокольне развевался красный флаг. "Какая наглость! Сорвать! Сейчас же сорвать флаг!"

Унтер взглянул на пленных и не узнал их. Из лагеря вышли истощенные, грязные, измученные люди. Сейчас их плечи распрямились, разогнулись спины. Это были другие… опасные люди!

— Повернуться спиной к флагу! — крикнул он срывающимся голосом.

Пленные скорее догадались, чем поняли приказ немца, но продолжали стоять неподвижно, точно вросли в землю.

— Спиной! Повернуться спиной! — орали конвойные, угрожая автоматами.

— Разогнать толпу! — прохрипел Бегальке.

— У нас боров так хрипел, когда его резали! — сказал кто-то.

В толпе засмеялись.

Этот смех ошеломил гитлеровца. Они смеются! Смеются над солдатами фюрера!

— Краус! Немедленно — к военному коменданту! Сообщи! Нужна рота автоматчиков — расстрелять толпу!

Еще слышен был топот сапог Крауса, когда в толпе раздался голос Гурко.

— Расходитесь, братцы! — крикнул он. Дальше! Дальше отходите, видите, господин унтер-офицер сердится! Переходи на ту сторону! Веселее!

— Парень верно говорит! — сказал босой старик. — Расходитесь, граждане. Вдруг колокольня обвалится.

Толпа поредела. Люди по два-три человека стояли в разных концах площади. Взоры их по-прежнему были устремлены на колокольню.

Вскинув автомат, Бегальке дал по флагу очередь. Но, должно быть, у него дрожали руки: флаг, словно насмехаясь, пламенел на ветру.

Тогда Бегальке кинулся к колокольне. На бегу он крикнул конвойным:

— Пленным лечь на землю! Не поднимать головы! В случае неповиновения — стрелять!

— Ложись! Ложись! — заорали немцы, тыча в спины пленных прикладами.

Пленные распластались на земле. Конвойные успокоились. До сих пор им было не по себе. Их осталось только четверо, а пленных — одиннадцать. И еще эти люди в разных концах площади!..

Лежа на земле, Юрась слегка приподнял голову и вдруг заметил невдалеке продавца вишен. И тут же мальчик вспомнил, когда он впервые увидел его. Ну да! Старик приходил к отцу и спрашивал дорогу к Кручине.

— Братцы, ложись! — закричал вдруг Гурко.

Вслед за ним бросились на землю все, кто стоял поблизости. В ту же секунду раздался оглушительный взрыв. Грохот рухнувшей колокольни заглушил вопли двух раненных конвоиров. Кирпичные осколки со свистом рассекли воздух. Густая розовая пыль заволокла площадь.

— Бей их, братцы! Кирпичами! — раздался из толпы чей-то возглас…

Юрась не видел в этом розовом тумане, кто оторвал его от земли.

— Бежим, браток! Третья скорость!

По голосу он узнал Гурко.

* * *

Темной дождливой ночью лодка бесшумно ткнулась носом в травянистый мысок, и три человека вышли на берег. Четвертый остался сидеть в лодке.

— Может, передумал, возьмешь меня? — заговорил тот, что остался в лодке.

— Опять свое! Да пойми ты, пойми, что в Зоричах ты нужнее! Оккупанты не подозревают тебя. Безобидный старик, бывший почтальон…

— Они еще узнают, какой я есть безобидный старик! Прощевай, Яков Максимыч!

— До свиданья, товарищ Кручина. Значит, вчера у тебя все прошло хорошо?

— Всех перевез. Они уже на базе… вас ждут. Юраськой интересовались, беспокоились, жив ли…

— Кто обо мне беспокоился, дедушка Кручина?

— Дружки твои лагерные. Которые сбежали во время взрыва… Ну что ж, еще раз прощевай. Яков Максимыч. Прощевай и ты, Владька, и ты, Юраська! Отца-то успел повидать?

— Нет…

— А что так?

— Нельзя было, — сказал Спивак. — Придет время — свидятся.

— Тимофея-то Петровича, поди, возьмете в отряд? — ревниво спросил старик.

— Тимофея в отряд? Пусть не надеется! На своем месте он сейчас один целого отряда стоит. Так и передай ему.

— Обнимите его за меня… — сказал дрогнувшим голосом Юрась.

— Будет исполнено. Только скажу наперед: разобьем германа — выдерет тебя батька. Помяни мое слово — выдерет!

Юрась тихо рассмеялся:

— Пусть… Я