Гангстеры - Роже Борниш

Я снова, вооружившись гарпуном, охочусь за белым китом. Я открываю черную записную книжку, переписываю все имена и адреса. В течение недель я терпеливо и настойчиво опрашиваю портного, дантиста, сапожника и парикмахера, обслуживавших Лутреля. Однако следствие не продвигается: все они уже давно не видели его. Я вычеркиваю имена из списка. Наконец в списке остается всего два имени. Я начинаю с некоего Андре Темано. Картотека сообщает мне, что у него несколько судимостей за посягательство на стыдливость и многочисленные мошеннические действия во время оккупации.

Я читаю описание примет: выступающий лоб, волосы с проседью, хорошо развитая мускулатура, сорок девять лет. Господин Темано начал свою карьеру в качестве сутенера, купив меблированные комнаты на площади Пигаль, затем кафе (очень специфическое, скорее кафе-бордель) в квартале Мадлен. Живет в фешенебельной квартире неподалеку от авеню Версаль. Пять лет назад женился на женщине из города Ниццы.

Как только я появляюсь в его гараже, Темано сразу мне заявляет, что не будет со мной разговаривать без своего адвоката, метра Карбони, который по случайному совпадению является также защитником Жо Аттия. Мне с трудом удается воспрепятствовать вызову адвоката. Прибегая к угрозам, я привожу Темано в свой кабинет.

Не теряя времени, я показываю ему фотографию Лутреля и Маринэтты.

— Вы знаете эту пару?

— Разумеется, я их знаю. Это Пьер и Маринэтта.

Он спокойно кладет снимки на стол. Я продолжаю:

— Когда вы их видели в последний раз?

Темано, подняв глаза к потолку, вспоминает, затем его глаза опускаются, и он смотрит на меня.

— На следующий день после событий в Шампини. Лутрель остановился у меня, объяснив мне, что речь шла о политическом сведении счетов. Я не мог ему отказать. Я знаю Пьера с сорок первого года. После Освобождения он был лейтенантом французской армии. Он посещал тогда полицейский бар на улице Соссэ «Санта-Мария». Свою машину он парковал в министерском дворе, чтобы ее не угнали.

— А дальше? — спрашиваю я.

— Я предоставил комнату Пьеру и Маринэтте. Позднее они уехали, ничего не сказав. Три месяца спустя я получил открытку из английской Гвинеи, в которой было сказано: «Доехали хорошо. Всем привет. Пьер». Я даже отдал марку сыну консьержки.

— Вы не помните, каким числом была датирована открытка?

— Она была отправлена в начале декабря сорок шестого года. Можете поинтересоваться у сына консьержки, не сохранил ли он марку.

— Замечательно, — восклицает Марлиза, выслушав мой рассказ о беседе с Темано. — Поскольку твой Лутрель в Африке, мы можем вздохнуть спокойно.

Она трется своим носом о мой нос, наподобие эскимосов. Я деликатно отстраняю ее.

— Не поддавайся иллюзиям: если Дано и Ноди свирепствуют на юге, то Лутрель должен быть с ними. Аттия и Бухезайхе доставлены во «Фресн», я допрошу их.

27

Под кустом роз лежало скорченное тело. Уши были прикрыты руками, словно Анри Старк не хотел слышать звуки выстрелов, ища спасения в тишине. Первая пуля попала ему в колено; вторая — в бедро; третья — в живот; четвертая — в плечо; пятая — в гортань и, наконец, последняя — в рот, разорвав ему затылок. Расширенные глаза свидетельствуют о жутком конце, об ужасе, который не могла стереть даже смерть. От трупа несет зловонием экскрементов.

Анри Старк, прозванный Парижанином, убит за донос на Жо Аттия. Он заплатил за свое предательство здесь, на цветочной клумбе марсельского холма, возвышающегося над морем. Новость об экзекуции и изощренности, с которой она была проведена, быстро обошла камеры тюрьмы «Фресн», куда в начале апреля тысяча девятсот сорок восьмого года были переведены Аттия и Бухезайхе. Престиж Большого Жо и Толстого Жоржа еще больше увеличился. С тех пор как они занимают соседние камеры, их репутация, их связь с Лутрелем и исходящая от них сила сделали их сеньорами в арестантском доме: они навязывают свою волю тюремным охранникам и вызывают восхищение заключенных.

Будучи практичными, они сразу трезво оценили окружающий их тюремный мир, адаптировались к голым стенам камер, из которых сквозь зарешеченные окошки они различают лишь красные черепичные крыши и гранитные камни тюрьмы. Они принимают свою судьбу философски. Чтобы их осудить, правосудию необходимы доказательства, а пока оно располагает лишь сомнительными свидетельскими показаниями. Полицейским ничего не удалось из них вытрясти: беседовать с ними — все равно что биться головой о стену. Пытки и избиения не страшны ни гестаповцу, ни депортированному. Здесь, во «Фресне», они живут, окутанные ореолом славы, окруженные всеобщим почтением.

Их власть доказывают щедрые посылки, которые они получают и делят с более обездоленными, а также частые визиты известных адвокатов и знаки уважения, оказываемые им надзирателями и тюремным начальством. Все их поведение говорит о том, что они находятся здесь только транзитом, что их заключение — не более чем временная перипетия. Их прошлые подвиги оказывают постоянное давление на санитаров, библиотекарей, парикмахеров, поваров, завербованных ими как ценные агенты. Сообщники Пьерро Чокнутого держат тюрьму в своих руках, заставляют остальных выполнять обет молчания, разрабатывают тактику защиты, сбивающую судей с толку.

Несмотря на изоляцию, Аттия и Бухезайхе учредили здесь свой трибунал над воровской паствой. Ни один заключенный не отправляется во Дворец правосудия, не проконсультировавшись с ними. Суд тюрьмы выносит свои приговоры от имени не знающего пощады закона преступного мира. Доносчики подвергаются моральному и физическому наказанию, жестокому и извращенному, но тюремная администрация не вмешивается в эти дела.

Садясь в парикмахерское кресло, заключенный может сойти с него с бритвенным порезом на щеке; он может беспомощно наблюдать, как более обездоленные дегустируют и разворовывают его посылку; ему вменяется в обязанность несколько раз в день вставать на колени со связанными сзади руками и повторять: «Сегодня я донор. Сделайте так, чтобы завтра я не стал покойником».

Закон вершат Большой Жо и Толстый Жорж, сообщаясь между собой по трубам центрального отопления, и горе тому, кто осмелится помешать их разговору. Они держат в руках услужливых надзирателей, закрывающих глаза и уши во время ежедневной прогулки, во время посещения дантиста и церковной службы. Раз в неделю, в тюремной приемной, их жены Маргарита и Мари-Луиза получают подробные инструкции.

И вот я решаю помериться силами с этими двумя каидами в надежде узнать, где скрывается Пьер Лутрель. Я собираюсь начать с Жо Брахима Аттия.

Большой Жо в элегантном костюме цвета морской волны, в сорочке с черным галстуком сидит передо мной в зале суда за огромным столом, покрытым зеленым сукном. Обычно здесь сидят директор и асессоры, следя за дисциплиной. У него открытое лицо с хорошо очерченными чертами, чувственный рот. Он похож на затаившегося хищника. Если бы я не знал его преступного прошлого, он мог бы внушить мне доверие.

Партия будет непростой. Я не располагаю никакими средствами давления на него. С момента своего заключения он не назвал еще ни одного имени, ни одного места, ничего. Тем не менее я должен переходить в наступление. К моему удивлению, он начинает первым:

— Полицейские, наверное, очень устали? — интересуется он.

Он говорит хриплым голосом с акцентом парижского предместья.

— Почему? — спрашиваю я с удивлением.

— Вы рыщете в поисках бедолаг. На вашем месте мне бы все это уже осточертело. — Удовлетворенный своими словами, он смотрит на меня с вызовом. Он удобно устраивается на стуле, выуживает из кармана сигарету, прикуривает ее, выпускает голубой дым. Чувствуется, что ему хочется позабавиться со мной.

Для него я всего лишь развлечение, вносящее разнообразие в монотонность его жизни, а кроме того, он рассчитывает узнать от меня что-нибудь новенькое о ходе следствия. Я должен быть с ним начеку.

— Я не понимаю, — говорю я.

— Чего тут не понять, — насмешливо бросает он. — Вы постоянно за кем-то бегаете. Поймав и упрятав одного, вы начинаете поиски и гонку за другим. Вас еще не тошнит от вашей работы?

Задетый за живое, я отвечаю:

— А вас от вашей?

На его лице появляется свирепая улыбка.

— Вы слишком нервный. Сколько вам лет?

— Двадцать восемь.

— Мне тридцать два, но я не неофит. Моя профессия — вор. Грабить банки — это не воровство, это пуск денег в оборот.

Аттия снова выпускает клуб дыма, демонстрируя свои пожелтевшие зубы.

— Общество разделено на три группы людей: богачей, дураков и мошенников. Простая арифметика. У кого, по-вашему, мы должны брать деньги?

— Надо работать, — отвечаю я.

— В таком случае мы попадем в категорию дураков, а вы останетесь без работы, так как не нужны будут ни полицейские, ни тюрьмы. До вас доходит?