Любовь — последний мост - Йоханнес Зиммель

Когда они вышли на улицу, ослепительные лучи солнца будто оглушили его. «Словно молотком по голове ударили…» Он даже застонал.

— Что с вами? — встревожился Навиль.

— Ничего, это от жары… А вы в таких костюмах и при галстуках. Это что, предписание такое?

Молодой Росси открыл дверцы «ситроена», стоявшего во втором ряду перед входом в отель.

— Предписания такого нет, — сказал Навиль. — Но когда идешь к такому известному человеку, как вы, месье, — надо всегда соблюдать приличия.

— Главное, чтобы всем было удобно, — пожал плечами Сорель. — Я, например, сниму пиджак. Предлагаю последовать моему примеру…

— Это очень любезно с вашей стороны, месье, — сказал Навиль. Они с молодым коллегой тоже сняли пиджаки и распустили узлы галстуков. Росси вел машину, а Навиль сидел рядом с Филиппом на заднем сиденье. Боковые стекла они опустили.

— На кондиционер нам денег не выделили, — сказал Росси. — Все тратим на армию. «Да, — подумал Филипп, — на армию денег не жалеют».

С площади Роны Филипп увидел по правую руку мост Берг, по которому вчера после полудня поднимался в Старый город, потом они проехали еще один мост и увидели стоящую посреди острова башню, одряхлевшую от времени и непогоды.

— Там когда-то находилась крепость, — сказал Навиль. — Огромное было сооружение. Крепостная башня — Тур де л’Иль — это все, что от нее осталось. Построили ее в 1215 году, чтобы защищать въезд в город со стороны островных мостов. Остров довольно большой, как видите, он тянется до моста Кулювреньер. За Женеву часто шли бои, был случай, когда граф Савойский осаждал ее целых четырнадцать месяцев. Представляю, какой голод был в городе, как мерзли жители — только взять Женеву графу не удалось. А несколько столетий спустя крепость снесли, оставили только эту сторожевую башню. Перед ней есть еще памятник одному женевскому патриоту, имя которого вылетело у меня из головы. Ему по приказу этого самого графа Савойского отрубили голову, потому что он «защищал права и свободы своей отчизны», как выбито на монументе.

— Филибер Бертелье, — сказал Роберт Росси, когда они проезжали мимо большущего кладбища.

— Что? — переспросил Навиль.

— Так звали патриота, которого казнили по приказу графа, — сказал Росси. — А самого графа звали Амедей. Я в отличие кое от кого внимательно слушал, что нам объясняли в школе на уроках истории. Амедей V Савойский.

«Они хотят отвлечь меня от тяжких мыслей, — подумал Филипп. — Правильные ребята. Черт бы побрал этого Кима!»

— Мы уже почти на месте, месье, — сказал Навиль. — Вон там, впереди, видите?.. Там Рона сливается с Арвом. Рыболовы любят эти места… Черт побери, я же просил тебя не гнать машину! — За кладбищем Росси резко, так что завизжали шины, свернул на бульвар с оживленным движением, и испуганные пешеходы закричали что-то обидное вслед черному «ситроену». — Теперь ты понимаешь, почему нас никто не любит?

— Откуда они могут знать, что мы из полиции? — сказал Росси.

— Вечно он находит отговорки, — сказал Навиль Филиппу. — И с таким вот субъектом приходится работать пятый год.

2

Росси резко затормозил перед высоким зданием с фасадом из стекла и стали, построенном в стиле шестидесятых годов.

Молодой инспектор помог Филиппу выйти из «ситроена», как будто тот был стариком. Насколько блестящим был фасад здания управления полиции, настолько скучно и тоскливо выглядело все изнутри. Стены окрашены в грязно-желтый цвет, на полу — серые паласы из искусственного волокна, грязный лифт, на котором они поднялись на четвертый этаж, немилосердно скрипел. Под потолком лифта подрагивала слабая лампочка, в самой клетушке пахло сигаретным дымом.

На четвертом этаже они остановились перед дверью с обитой эмалированной табличкой «Отдел по борьбе с наркотиками». Навиль постучал в дверь.

— Войдите! — крикнули изнутри.

Они вошли в просторную комнату, стены которой были покрыты той же отталкивающей краской, что и коридор. Свет сочился в два окна из внутреннего двора здания. За деревянным письменным столом сидел седовласый худощавый чиновник. Держа сигарету «голуаз» в углу рта, он с отсутствующим видом печатал что-то на электрической пишущей машинке. Кабинет пропах табаком, хотя окна во внутренний двор были открыты.

— Извините, шеф, — сказал Навиль. — Возвращения месье Сореля в отель пришлось ждать долго. — И, обращаясь к Филиппу, представил шефа: — Это комиссар Жан-Пьер Барро.

— …из уголовной полиции, — сказал худощавый криминалист с тем же отсутствующим видом.

— Из уголовной?

Комиссар встал, покачивая головой.

— Я в настоящий момент замещаю начальника отдела по борьбе с наркотиками. Его положили в больницу. Ничего страшного. Но работать сейчас он не может. — Барро, одетый в синюю с белыми полосками рубашку навыпуск, был очень высок.

— Добрый день, месье Сорель, — сказал он. — Прошу извинить за беспокойство, однако нам необходимо установить личность одного молодого человека, причем срочно.

— В каком смысле?

— Это я вам позже объясню, — высокорослый криминалист протянул Филиппу холодную сухую руку. — Кабинет выглядит ужасно, я понимаю, а что прикажете делать? Мебели получше нам не дают, — сказал он. И, повернувшись к инспекторам, добавил: — Благодарю вас, господа, — после чего Навиль и Росси вышли из кабинета. — Ну, а теперь к делу! Пройдемте со мной!

Он открыл одну из дверей и вошел в маленькую комнату без окон. В одной из стен была прямоугольная полоска стекла. Филипп глубоко втянул воздух. Сквозь это стекло он увидел своего сына. С ним беседовали двое полицейских. Они сидели за четырехугольным столом в рубашках с подвернутыми рукавами.

— С обратной стороны у этого стекла поверхность зеркальная, — сказал комиссар. — Там зеркало, а здесь — прозрачное стекло. Вашего сына как раз допрашивают два инспектора.

Филипп приблизился к стене и внимательно посмотрел на Кима. «Я не видел его не то четыре, не то пять лет, — подумал он. — В последний раз он показался мне очень стройным, у него были такие же сияющие голубые глаза, как у Кэт. У многих женщин при его виде туманились глаза. Внешне он совсем не изменился, ничуть. Выглядит по-прежнему великолепно, для него время словно остановилось; он в брюках и белой расстегнутой на груди рубашке. Как Ким напоминает Кэт, как он на нее похож…»

— Так что же?.. — спросил Барро.

— Да, — кивнул Филипп. — Это мой сын Ким.

— Вы уверены?

— Абсолютно. Он… совершенно не изменился за прошедшее время. Нисколько…

— Вы не подвергаете сомнению, что это ваш сын?

Филипп с нескрываемым неудовольствием посмотрел на инспектора.

— Я уже дважды подтвердил этот факт. С какой стати мне лгать?

— Извините, месье. Вы известный ученый. А вдруг кто-то, похожий на вашего сына, выдает себя за него, чтобы что-то выторговать для себя…

— Нет, это он, Готов поклясться.

— Послушайте еще его голос. Чтобы окончательно убедиться или… — Он включил какой-то прибор в стеклянном футляре. Из динамика послышался голос Кима. Он прекрасно говорил по-французски:

— …несчастье, вся моя жизнь была сплошным несчастьем. Мать умерла во время родов… Я рос в доме отца и сестры моей матери… когда-то она была знаменитой пианисткой, весь мир знал ее, Ирену Беренсен! У меня всего было вдоволь… Сначала полным-полно игрушек, потом меня поместили в самый лучший интернат, покупали самые дорогие тряпки, оплачивали тренеров по теннису и гольфу, словом — я получал все, что можно получить за деньги. Но любовь?.. Ее не было и в помине! Ни со стороны этой Беренсен, ни со стороны моего отца…

— Это вы рассказывали вчера, нам это уже известно, — сказал один из инспекторов, сидевших с Кимом за прямоугольным столом. Перед ними стоял включенный магнитофон.

— Хватит, месье, вешать нам лапшу на уши! За дураков вы нас считаете, что ли? Тоже мне — тяжелое детство, нечего сказать! Моя мама тоже как-то наступила на одну мою игрушку и сломала ее — так что ж из этого? На большую дорогу грабить выходить?

Над дверью соседней комнаты зажглась полоска света.

— Ваш отец опознал вас. Только что…

Ким внимательно оглядел комнату, его взгляд остановился на зеркале.

— Он по ту сторону стены, да?

— Да.

— Отец! — закричал Ким так громко, что Филипп вздрогнул. — Отец, прости меня! — он бросился к зеркалу. Филипп невольно отпрянул от стены. От сына его отделяло всего несколько сантиметров. — Прости меня, отец!

Оба инспектора схватили Кима за плечи и силой заставили опять сесть на стул.

— Методы у вас как в гестапо! — кричал Ким. — Вы об этом еще пожалеете! Мой отец подаст на вас жалобу. Так что ждите беды, мясники!