Написано кровью - Грэм Кэролайн

— Если найдут… — ухмыльнулся Трой, вспоминая жалкие вельветовые брючишки Брайана. Вряд ли в них обнаружится что-то, кроме оловянной свистульки, самое большее — два отвислых мешочка и сосиска. — Но что действительно доконало Клэптона, — продолжал сержант, давясь от смеха, — так это сообщение, что картинки его жены весьма недурны и я решил купить у нее одну. И поделом ему!

— Итак, теперь нам известны уже два человека, которые той ночью выходили из дому. Я чувствую, что Сент-Джон говорит правду. Его раскаяние совершенно искренне. Клэптон — совсем другое дело. Возможно, вы правы насчет Картеров, но так это оставлять нельзя. Дайте ему отдышаться, прийти в себя и попробуйте еще раз. У нас уже есть его отпечатки пальцев?

— Зайдет сюда сегодня по дороге домой, — засмеялся Трой, — прямо рвется поскорее нам помочь. А что у вас тут нового произошло, пока меня не было?

— Кое-что. Миссис Левин перезвонила и сказала, что больше ничем помочь нам не может. Это меня не удивило. Хедли звонил в полицию Аксбриджа в десять вечера накануне убийства, сообщил, что у него украли машину. Она была припаркована на Сильвер-стрит. Пока найти ее не удалось. Коронерское расследование по делу Хедли назначено на следующий вторник. Его врач согласился опознать тело. Есть отчет о вскрытии. К сожалению, ничего неожиданного или проливающего свет. Умер, как и предполагал Джордж Буллард, от сильного удара в лоб, возможно первого из нанесенных. Знал ли убийца, что он уже мертв, и просто не мог остановиться или наносил, так сказать, контрольные удары, мы можем только гадать. Хедли перед смертью почти ничего не ел, зато выпил изрядное количество виски, что подтверждает уже известные нам факты. Он был убит между одиннадцатью вечера и двумя часами ночи. Кроме крови и слизи обнаружены следы слезной жидкости.

— Что, простите?

— Он плакал, сержант.

— Что? Вы хотите сказать, что перед…

— Перед смертью или чуть раньше.

Трой переваривал информацию, твердо глядя прямо перед собой в окно. Он не знал оправданий для мужчин, которые плачут. Мужчины должны умирать достойно, не хныча и не умоляя о пощаде. Что же это было такое? Почему Хедли не дрался? «Я бы дрался, — подумал Трой. — Боже мой, да я бы убил этого придурка!» И все же по какой-то причине он не мог презирать убитого. А поскольку двойственные чувства Гевина всегда тяготили, он неловко заворочался в кресле.

Барнаби, как и Троя, тронула эта подробность, содержавшаяся в двух скупых строчках отчета. Как ни странно, тронула даже больше, чем целая галерея жутких фотографий, развешенных на щитах в участке. Правда, в каком-то смысле старшему инспектору было легче, чем Трою: в душе Барнаби гнев легко уживался с жалостью.

Старший инспектор вообще не страшился чувствительности и мог выказывать лежащее на сердце с той же естественностью, как и вынашиваемое в уме. Если, конечно, находил для этого достойный повод. Но, подобно всем полицейским, он старался избежать личной включенности, признавая необходимость ясного, объективного взгляда на ситуацию. Правда, иногда, когда жертвой был ребенок, например, он не мог с собой справиться. Никто из них не мог.

Зазвонил телефон, и сержант, только что отлучившийся в свой закрытый для посторонних внутренний мир, вернулся обратно.

— Отдел убийств, Барнаби, — ответил старший инспектор. — Да, записывайте, сержант.

— Это вы занимаетесь бедным мистером Хедли?

— Да, сэр. Я так понял, что вы располагаете какой-то важной для нас информацией. Может быть, я сначала запишу ваше имя и фамилию?

Трой схватил блокнот и начал записывать. Полицейский телефон был поставлен на громкую связь, так что сержант слышал каждое слово:

— Я сомневался, стоит ли вам надоедать, потому что, когда ваши люди к нам заходили, их интересовал только понедельник, а это было за день до того. Но потом я поговорил с Элси — это моя жена, — и она сказала: «Если ты не решишься, Гарольд, так и будешь думать и думать. Кончится тем, что у тебя разболится голова». Ну, вот я и позвонил.

— И правильно сделали, мистер Лилли.

— Было уже совсем поздно, к полуночи где-то. Я вывел Баффи — это наш пес, колли, — на прогулку перед сном. Проходя мимо «Приюта ржанки», я увидел кое-кого в саду перед домом.

— Вы хотите сказать, что там кто-то прятался?

— Нет. У него там свет очень яркий, а она стояла прямо у окна. Заглядывала в окно.

— Она?

— Эта антикварная дама. Живет внизу, у «Старой буренки».

— Вы уверены?

— Я эти рыжие волосы где хотите узнаю. Похоже, она меня не заметила. Я прошел, а потом еще оглянулся и снова посмотрел. Это точно была она.

Барнаби подождал, но, кажется, мистер Лилли высказал все, что имел. Старший инспектор поблагодарил его и положил трубку.

— Вы, кажется, не удивлены, шеф, — заметил Трой.

— Не могу сказать, что сильно удивлен. По ее вчерашней реакции было видно, что она более чем неравнодушна к убитому.

— Ага, — Трой задумчиво постукивал согнутым пальцем по носу, — но был ли у них роман?

— Все считают, что нет. А безответная любовь…

— …может обернуться большой гадостью.

— Если — а судя по всему, так и было, — она шпионила за ним, то возникает вопрос: почему? Потому ли, что он был объектом обожания, или потому, что она хотела его застукать?

— Может, и застукала. Помните, каким голосом она сказала про безутешного вдовца?

— А что сообщил нам Сент-Джон?

Трой наморщил лоб.

— В ночь убийства кто-то наблюдал за ним из-за деревьев.

— Верно.

— Если он ничего не напридумывал, а действительно почувствовал чье-то присутствие, то это несколько проясняет дело.

— Хотите сказать, это могла быть Лора Хаттон?

— Вот именно. А коли так, дождалась ли она, пока уедет Дженнингс? Только ли тогда подошла к дому?

— Или не дождалась и тогда, возможно, видела, кто убил.

— Именно так. — Барнаби поднялся и пошел к изогнутым рогам вешалки для шляп. — Надо сегодня же поговорить с ней еще раз.

— Мне позвонить ей?

— Думаю, не надо. Ну, я на ланч. Идете?

— Да нет, — Трой развернул плечи, как бы показывая, что готов пожертвовать собой ради общего дела, — останусь тут. Вдруг будут новости.

Застегивая свое пальто в елочку, старший инспектор недоверчиво посмотрел на помощника:

— Вы ведь уже заглянули в столовую, верно?

— Я? — Трой был само изумление.

— Да, обжора несчастный! — Барнаби натянул перчатки и пригрозил: — Я ведь спрошу у них.

Спросит, с него станется. Старый черт.

— Всего один сэндвич.

— Ну да… И все остальное. — Барнаби закрыл за собой дверь.

Лора наклонила голову и осторожно высморкалась. Лобные пазухи болели, горло саднило. Если не считать коротких перерывов, она плакала уже несколько дней. Сначала страдая от вероломства Джеральда, потом оплакивая его кончину. Тот, кто говорит, что слезы врачуют душевные раны, порет чушь. Сейчас она чувствовала себя хуже, чем когда начала плакать.

Она спустила ноги с кровати, встала и разгладила яркое тканое покрывало с ацтекскими орнаментами. Кости у нее болели, словно их разбили молотком, а потом собрали с грехом пополам. Сознание снова обожгла мысль, что она больше никогда не увидит Джеральда.

Больше никогда… Ни покупая апельсины в деревенском магазинчике. Ни слушая через силу его рассказы, которые сразу забывались. Ни обмениваясь улыбками при случайной встрече с ним, приподнявшим мягкую серую фетровую шляпу и бормочущим дежурные слова приветствия. «Никогда больше. Никогда», — произнесла она вслух и почувствовала, как съеживается кожа на лице, будто ожидая удара.

Звонок в дверь. Лора выругалась, вспомнив, что оставила машину снаружи. Утром она поехала в Каустон, наивно полагая, что сможет поработать, хотя бы отправить несколько каталогов. Меньше чем через час она была уже дома, в постели, после таблетки снотворного. Теперь она принимала таблетки не только на ночь, но и днем. Еще один замкнутый круг.