Кенгуру - Булчу Берта

— Я думала, станешь слесарем с разрядом...

— Ну?..

— А ты все хочешь бросить.

— Что все?

— Мастерскую.

— Что же мне — в мастерской оставаться?

— Я думала, ты научился чему-нибудь после этой истории. Сядешь в машину — и опять начнется... Мастерская — другое дело... С шести до двух работаешь спокойно. Ни аварий, ни неприятностей... Опять же слесари больше шоферов зарабатывают. Хороший ремонтник у нас на вес золота!..

— Может быть. Только я — шофер.

— Права не у одного тебя есть. У всех сборщиков есть права. Иначе бы они машину не могли вести в пробную ездку...

— Не понимаю я тебя. Я ж не в пробную ездку веду машину, не на пятьсот метров. Я за неделю две тысячи километров должен наездить. Это совсем другое дело.

— Другое... Остался бы ты в мастерской — как бы мы хорошо жили. С утра — работа, вечером — кино...

— Какое еще кино?

— Обыкновенное кино... Ты что, в кино никогда не был?

— Я-то был, только при чем тут кино?

— На шоссе в любую минуту что-нибудь может случиться... Ты не знаешь, что я за эти пять месяцев вынесла. Ты женщину задавил...

Дёркё взял новую бутылку пива, наполнил стаканы, сердито сказал:

— Никого он не задавил, дура! Как, интересно, он машину будет водить, если ты все время каркаешь?! Никого он не задавил! Он свернул с дороги! А та катилась. Вот и попала под колесо! Ясно? Попала...

— И умерла...

— Ну, дочка... Полно...

— Бросьте,— папаша,— сказал Варью и поднял свой стакан. Выпив, он долго смотрел на взволнованное, красивое лицо Жожо, по которому пробегали волнами тени каких-то мелочных, корыстных мыслишек, потом заговорил:

— А что мне делать, Жожо? Скажи. Как бы ты хотела?

— Не уходи из мастерской. Если останешься ремонтником, то мы и временем нашим сможем распоряжаться. Захотим в кино пойдем, захотим — в театр. И домой будем вместе приходить с комбината. Взявшись за руки.

— Жожо, это невозможно. Я кончаю в два, ты в четыре... А кино! О каком ты кино говоришь? До сих пор мне тебя ни на один паршивый фильм не удавалось затащить.

— Ну пусть не в кино... А в театр мне всегда

хотелось пойти. Я всего два раза в театре была, за всю жизнь.

— Ладно. По воскресеньям будем ходить в театр. Согласна?

— Я со спокойной душой хочу в театр идти... Так, чтобы знать, что ты и назавтра будешь рядом. Чтоб мне только войти в мастерскую — и ты там. А если ты на машине, я никогда не знаю: где ты, когда вернешься... Не хочу, чтоб ты уезжал... Не хочу...

— Много ты требуешь от жизни, дочка,— вмешалась в разговор мать.— Я вот тоже никогда не знаю, где сейчас отец... Шоферы живут в дороге, надо с этим смириться. Деньги они зарабатывают, сколько нужно семье, и берегутся, сколько можно.

— А я не хочу, чтобы он был шофером. Шоферов вон сколько. Пусть ремонтирует машины — больше заработает!..

Дёркё вдруг стукнул по столу своей могучей ладонью. Запрыгали, забренчали тарелки, стаканы. Когда звон замер, Дёркё взревел:

— Цыц! Черт побери! Варью не торговец и не счетовод, он шофер! Как из орла не выйдет черепахи, так и из шофера не выйдет счетовода. Пока его по дорогам носило, ты не жаловалась. А теперь, когда он в мастерской, под руками у тебя, так ты и начала хныкать. Оправдали его, права вернули. И все! И не думай, что он тебе будет всю жизнь копошиться в темной мастерской. Шофер он...

Жожо упала лицом на стол и разрыдалась. Но Дёркё больше не обращал на нее внимания. Он снова наполнил пивом стаканы, огляделся с довольным видом. Поднял стакан — но остальные не последовали его примеру.

— А что плохого, если он на машину пойдет? — спросила у Жожо мать.

Жожо, выпрямившись, ткнула пальцем в сторону Варью:

— Он попутчиков возит.

— Ну и что? — спросил Дёркё.

— Как что? Всяких девок подбирает...

— Я? — удивился Варью.

— Ты! Ты! — рыдала Жожо.— А потом превращается в кенгуру.

Теперь Дёркё упал на стол, давясь хохотом. Насмеявшись, вытирая глаза, он хлопнул зятя по спине:

— Что, ты вправду превращаешься в кенгуру?

— Нет... Один раз только было.

— Один раз всего?! — выкрикнул Дёркё и снова захохотал.— Такого я еще не слыхивал... Чтоб в кенгуру... Мой зять чтоб в кенгуру превратился...

Жожо опять залилась слезами. И, всхлипывая, выбежала из кухни.

— Не пойму, что с ней такое... Просто ума не приложу,— сказал Варью и поднял ко рту бутылку, в которой еще плескалось на самом дне немного пива.

Около полуночи Иштван Варью проснулся: Жожо бродила по комнате. Он сел в постели, с недоумением глядя вокруг. Радиоприемник был включен, из него сочилась приглушенная музыка: не то турецкая, не то узбекская мелодия. Гортанный голос певца, тягучий, как молитва муэдзина, по временам тонул в звуках рогов и труб. Шкала слабым сиянием высвечивала контуры мебели.

— Жожо... Что с тобой? — спросил Варью.

Жожо испуганно замерла.

— Не могу заснуть,— тихо ответила она. В голосе ее слышались слезы.

— Иди ко мне, девочка, ну иди же.

Варью взял ее за руку, потянул к тахте. Уложив рядом с собой, закрыл одеялом.

— Ну, что с тобой?

— Я люблю тебя... От этого все...

— Я тоже тебя люблю, Жожо.

— Ворон... Пусть все будет, как ты хочешь... Я только хочу, чтобы ты был счастлив со мной.

— Мы оба будем счастливы.

— Не оба... втроем...

— Верно, втроем.

— Знаешь, Ворон, мне так хочется, чтобы мы жили хорошо и всегда любили друг друга... Надо, чтобы мы жили хорошо и счастливо.

— Спи, спи... Спокойной ночи,— сказал Варью, гладя Жожо.

Она успокоилась наконец и, прижавшись к нему, все еще всхлипывая, быстро уснула. Уже спящую, Варью поцеловал ее. От Жожо исходил свежий молочный запах.

9

Иштван Варью осторожно вел новый «ЗИЛ» в густом утреннем потоке машин. Он медленно ехал по 7О шоссе, рассчитывая у Эрда свернуть на «шестерку»; сегодня он снова, после полугодового перерыва, вез в Пакш профильное железо. Было 17 февраля, Донатов день. Золотой солнечный диск появился на безоблачном синем небе в шесть часов сорок семь минут; температура воздуха была минус шесть градусов по Цельсию. Иштван Варью держал в руках руль ласково, влюбленно, с ощущением полного, ничем не замутненного счастья. Рядом, на сиденье, бдительно смотрел за дорогой и за хозяином игрушечный кенгуру. «ЗИЛ» послушно в соответствии с правилами ускорял и замедлял ход. Когда машина вышла из виража у Камараэрдё, Варью заметил на площадке у ресторана «Панорама» знакомый «камион». Он включил указатель поворота и медленно, осторожно свернул к стоянке. Возле «камиона», сунув руки в карманы, стоял Йоцо.

— Как дела, Ворон? — спросил он, когда Варью спрыгнул на землю.

— Порядок.

— Разрешили водить?

—Суд и полиция обратились на комбинат с письмом.

— Могу себе представить...

— Ты что здесь делаешь, Йоцо?

— Жду напарника.

— А куда он делся?

— В ресторане, яичницу ест. С женой поссорился.

— Куда едете?

— В Югославию...

Варью с вожделением смотрел на «вольво».

— Все о том же думаешь? — спросил Йоцо.

— Да... От своих целей нельзя отказываться.

Йоцо вытащил из кармана ключ и протянул Варью.

— Смотри, осторожно только...

— Спасибо, Йоцо.

Варью поднялся по ступенькам в кабину «вольво». Долго, с удовольствием рассматривал приборную доску. Не спеша вставил ключ, включил зажигание. Прислушался к мягкому, ровному гулу. Голос мотора Варью понравился, он кивнул удовлетворенно. Включил первую скорость, проехал вперед три метра.

— Сказочная машина,— сказал он спустя несколько минут, опуская ключ в ладонь Йоцо.

— Мотор что надо, верно?

— Верно... С таким мотором Европу проехать — плевое дело... Спасибо, Йоцо, мне пора.

Варью сел за руль «ЗИЛа». Нажимая на стартер, крикнул Йоцо в открытую дверь:

— Твоя шведская открытка большой успех имела.

— Представляю, — ухмыльнулся Йоцо. — Дочь-то у вас родилась уже?

— Сын? Нет еще. Ждем в начале марта.

Варью весело махнул Йоцо и выехал обратно на 70 шоссе. Быстро добрался до Эрда — и через полчаса «ЗИЛ» уже мчался по «шестерке» к Пакшу. Варью включил магнитофон; вначале шла запись ансамбля «Даун», Левин и Браун пели «Повяжи на дуб желтую ленту». После «Дауна» шел ансамбль «Дайк-Дайк» с песнями «Эскимос» и «Смотрю и вижу тебя, беби».

Поля белели инеем, старицы подернуло тонким ледком. Деревья в пойме одеты были в кружевные воротнички, напоминая испанских грандов. Впрочем, они были куда красивее грандов — может быть, потому, что были деревьями. У Сентмартона над дорогой появились чайки. Белыми своими крыльями они чертили на синем небе изящные, легкие фигуры. Морозец очистил и высветлил воздух. Деревья, поля, дальние деревни сверкали в лучах солнца. На ветровом стекле «ЗИЛа» шуршал, посвистывал холодный воздух. Варью, счастливый, полный новых планов, летел на своей машине в синеющую даль.