Так говорил Каганович - Феликс Чуев

– Который был редактором «Коммуниста»? А где его найти, Косолапова этого?

– Я могу его телефон вам дать.

– То, что они говорят о партии – предательство, – замечает Каганович. – Я получил один документ, где они пишут о предательстве в партии. Они активно выступают против. Что же наша партия? Рабочий класс, где ты? Молчит рабочий класс? Не слышно рабочих. Как люди оценивают современного премьера Павлова?

– Я думаю, он не популярен в народе.

– Но все-таки он деловой человек, – полагает Лазарь Моисеевич. – Он на производство нажимает.

– А как же приватизация?

– Разгосударствление – до какого предела? Какие заводы? Что они думают разгосударствлять? А что если рабочие получат акции и продадут их спекулянту на бирже? Он же станет хозяином завода! – восклицает Каганович.

– Это очень опасная штука.

– Опасная. Можно такую развести демагогию!

– А землю продавать можно?

– Невозможно продавать землю. Обсуждают вопрос, как будто это нормальные вещи.

– Крестьянин не купит, у него таких денег нет.

– Да и зачем ему? Ему дают на вечное пользование землю с правом наследствования. Зачем ему покупать, чтоб потом продавать?

Каганович горестно вздыхает.

– Я хотел бы встретиться с человеком, по программе партии поговорить. Где бы мне найти молодого экономиста, который мог бы мне помогать материалами по экономике? А что у писателей делается? Я ни с кем не связан, сижу один, слушаю «Время». Больше я не слушаю телевизор и радио, только «Время». Газет мало читаю.

– Писатели сейчас властям не нужны. Будет съезд писателей в октябре. Что он, решит – распадется Союз писателей или нет, никому не известно.

– Ваш Союз был создан в 1934 году.

– По инициативе Горького.

– Не по инициативе Горького, он создан по инициативе ЦК. Ведь была комиссия по РАППу, я был ее председателем. Мы РАПП распатронили. Сколько еще было рабочих писательских организаций, и РАПП командовал всем этим делом. ЦК пошел на то, чтобы РАПП, так сказать, ликвидировать и принял решение о ликвидации РАППа.

Авербах был главным руководителем. Он был зять Ягоды, его сестра была женой Ягоды.

– А я об этом не знал.

– У него такая бритая голова была, – говорит Мая Лазаревна.

– Да, да, бритая голова. Маленький, невысокого росточка. Он был вожаком рапповцев. Авербах, Киршон, Кирпотин участвовал, правда, неактивно. Фадеев их поддерживал.

– Я слушал лекции Кирпотина на Высших литературных курсах.

– Собрали съезд, большой съезд. Горький доклад делал. Я был на этом съезде, участвовал. Сталин был в отпуске как раз. Я его информировал о ходе съезда. Стенограмма потом вышла. Видели ее? Не найдете теперь.

– Бухарин выступал.

– Бухарин, Радек. Съезд был в тридцать четвертом году, это почти шестьдесят лет тому назад. Теперь стоит вопрос о расколе?

– По республикам.

– А единого Союза не будет?

– Неизвестно. Как съезд решит.

– Православные имеют большую силу среди интеллигенции?

– И среди интеллигенции тоже. Люди потеряли веру. Была вера в коммунизм, вера в Сталина, вера в идеологию, которая побеждала. Сейчас этой веры нет, она подорвана, особенно, среди молодежи. Нужна некая замена. И церковь вовремя ухватилась и бросилась в эту пустоту, в борьбу за души молодежи.

– За души молодежи, – повторяет Каганович.

– Да. Некоторым писателям это понравилось. Мы будем стоять у трона… Это Крупин сказал. Пушкин стоял у трона, но у какого трона? Тогда была монархия.

– Сейчас тоже хотели привезти какого-то наследника, – говорит дочь.

– Владимира Кирилловича. Нет. Крупин имел в виду Горбачева, – говорю я.

– По -моему, церковь имеет сейчас очень большую силу, – замечает Каганович. – Судя по печати, по строительству, восстановлению монастырей… Скоро монахи появятся.

– Может быть, вы перегнули немножко в то время с церковью? Сейчас на это напирают.

– Очень они уж враждебны были. Очень враждебны.

– Вы уничтожили церкви, пожгли иконы.

– Перегнуть-то, конечно, перегнули. Много церквей уничтожили. Комсомольцы уничтожали. А теперь снова монастыри, монахи буду, монахини…

– Вы Эренбурга знали?

– Знал. Я знал его, беседовал с ним не раз.

– В «Вечерней Москве» позавчера напечатали о деле врачей.

– Мне эту «Вечерку» не положили в ящик, – говорит Мая Лазаревна.

– Я вам дам. Там Шейнис пишет, что, когда возникло «Дело врачей», Эренбург написал Сталину.

Читаю из «Вечерки»: «Письмо было краткое. Суть его состояла в следующем. События, связанные с евреями, приведут к тягчайшим политическим и международным последствиям. Мы потеряем друзей во всем мире. От нас отвернется интеллигенция цивилизованных стран». Письмо было передано Сталину, скорей всего, через его помощника. Сталин не позвонил Эренбургу, как он это сделал за несколько месяцев до войны, и не пригласил его к себе. Через несколько дней Эренбургу позвонил Маленков.

Он сказал: «Вы писали товарищу Сталину. Он поручил мне переговорить с вами». Эренбург приехал к Маленкову. Беседа проходила в здании ЦК партии на Старой площади. В кабинете, кроме Маленкова, находился Каганович. Он нервно ходил по кабинету, потом, ткнув пальцем в сторону Эренбурга, изрек: – И этот человек утверждает, что в Советском Союзе имеет место антисемитизм».

– А что он ответил? – интересуется Каганович.

– Там не написано.

– Что-то припоминаю. Был разговор. Я не помню, что он говорил. Что-то такое, о нации лысых. Если будут бить всех лысых, то образуется нация лысых. Так и евреи. Евреи в нацию образуются. А так нации ихней нет. Такой смысл.

Продолжаю читать: «Беседа с Маленковым была беспредметной. Он уходил от существа вопроса. «О его личной причастности к готовящейся акции тогда трудно было судить», – заметил Эренбург».

– И почему я вдруг ткнул пальцем? – возмущается Каганович. – «И этот человек утверждает, что у нас есть антисемитизм!»

– Чтоб лишний раз вас ущипнуть. Вы же мешаете им нормально строить капитализм!

– Некоторое напряжение в это время было у Сталина, – поясняет Каганович. – Некоторое было.

– Но он вам доверял все-таки?

Он доверял мне. Но я думаю, что он внутренне даже страдал немного оттого, что он должен меня проверять. Он мне верил, он мне верил, да. Когда Михайлов принес мне бумагу для публикации против этих врачей – я вам рассказываю кое-что личное – по еврейскому вопросу, и там были подписи Рейзена и многих других еврейских деятелей. Михайлов был секретарем ЦК, потом министром культуры. Я ему сказал: «Я не подпишу».

– А что, там осуждали их?

– Да, да. Он говорит: «Как? Мне товарищ Сталин поручил». – Скажите товарищу Сталину, что я не подпишу. Я ему сам объясню.

Когда я пришел, Сталин меня спрашивает: «Почему вы не подписали?» Я говорю: «Я член Политбюро ЦК КПСС, а не еврейский общественный деятель, и буду подписывать бумагу как член Политбюро. Давайте такую бумагу я напишу, а как еврейский общественный деятель не буду подписывать. Я не еврейский общественный деятель!»

Сталин внимательно на меня посмотрел: «Ладно, хорошо». Я говорю: «Если нужно, я напишу, статью, от себя». – «Посмотрим, может, надо будет и статью написать».

– Да, между прочим, недавно статья Герасимова была в «Огоньке», о том, что все были антисемитами – Сталин, Молотов, Маленков, Ворошилов, все были антисемитами. Но главный антисемит – Каганович.

– У половины из них жены были еврейки, а Каганович – сам еврей, извините. Это старый прием: если человек неудобен в политическом смысле. Его называют антисемитом, черносотенцем, кем угодно, чтоб его политически убрать, чтоб не мешал.

– С чего началось «Дело врачей»? Это была провокация, или какой-то факт был?

– Я не могу сказать. Я был так занят делами, и в то же время я не так близко был в курсе этих дел. И меня не ставили в известность. Потому что чувствовали, что тут не совсем складно. Сталин был очень внимателен к национальным моим чувствам и всегда разговаривал со мной мягко на этот счет. Он даже один раз меня спросил: «А почему вы, когда мы смеемся над евреями, становитесь грустным, мрачным по лицу?» Он взглядывался в лица, в глаза. «Вот Микоян у нас – мы про армян смеемся, и Микоян хохочет вместе с нами над армянами». Я говорю: «Видите, товарищ Сталин, вы национальные чувства и характер хорошо знаете. Видимо, в характере евреев сказалось то, что их очень много били, и они, как мимоза. К ней только притронься, она сразу закрывается». Сталин: «Вот это здорово ты сказал!» Понял он меня. «Как мимоза», – повторил. Ему понравилось. «Так, видимо, – говорю, – в каждом еврейском характере. Вы же признаете, что евреи – не нация, но в характере их есть национальное. Видимо, в характере это заложено». Ему понравилось это объяснение. Он понял меня. Хорошо понял меня.