На закат от Мангазеи - Сергей Че

- Ик.

- А «тебя»?

- Ю

Иринья рассмеялась.

- Как все просто. Ик ю. Ик ю! Словно осел икает. – Она подняла голову, придвинувшись ближе к Макарину. Ее широко раскрытые голубые глаза завораживали. – А как будет «люблю», дьяк?

Макарин смотрел на нее холодно, стараясь не отводить взгляд и не краснеть.

- Такого слова я там точно не слышал. Не до того было.

- А я его знаю, мне Хорушка сказывал. Представляешь, по-тамошнему «люблю» - хуид ван. Смешно, правда?

Она приблизила лицо, немного раскрыв пухлые губы, и прошептала:

- Хуид ван… Ик хуид ван ю… Знаешь, дьяк, меня так сладко Хорушка хуидванил… Я по нему скучаю.

Макарин не выдержал и отвел глаза. Девка опустилась обратно на шкуры.

- Смешные вы все, москвитяне. Зажатые. Все-то у вас служба на первом месте. Не для себя живете.

- Отец тебя, видно, мало порол. Наверно, ему было все равно, во что ты вырастешь.

- Ты лучше моего отца не трогай, дьяк. Он может и сошел с ума напоследок. Но всегда был хорошим человеком.

- Хороший человек задумывается о том, как после него будут жить его дети.

- А что не так? Я что не то делаю? А, знаю. Сбегаю от государевых дьяков. Стреляю по дикарям. Раздвигаю ноги перед первым встречным иноземцем. Да, это мало согласуется с «Домостроем». А что делать? Сидеть дома и ждать, когда тебя, как корову, продадут какому-нибудь дряхлому хмырю? А потом годами терпеть его слюни, его сопли, его потные руки, рожать ему ублюдков и при первой возможности сбегать во двор, где тебя сладко отхуидванит какой-нибудь конюх… Или кузнец. Это по-вашему нормально, достойно. У вас же все бабы так живут. По крайней мере те, кому повезло. Остальные им завидуют. Нет, мой батюшка всегда говорил – делай что хочешь, и будь что будет. И мне его домострой гораздо больше нравится.

Она замолчала, глядя на пробегающее мимо редколесье. Карликовые лиственницы одиноко торчали из волн травяного моря, будто иссохшие руки подземных демонов, кое-где прикрытые темно-зеленой шерстью. Плоская до того равнина уже начинала понемногу дыбиться пологими холмами, в низинах между которыми чернела стоячая вода.

Их нарты были последними в длинной череде разномастных связанных друг с другом саней. Единственный запряженный в них облезлый олешек вяло трусил, опустив голову с обломанными кое-где рогами. Иногда олешек задевал носом задний борт впереди идущих нарт, и тогда сидящий в них Шубин оборачивался и делал вид, что не смотрит на Иринью.

У вершины одного из холмов они вдруг остановились. Макарин увидел, как ехавший первым воевода вылез из нарт и поглядел вниз в явном замешательстве. Стащил шапку, почесал голову. Потом обернулся и махнул рукой, подзывая.

Макарин слез на землю, бросил ближайшему казаку: «Девку сторожи», и побрел наверх, утопая в белом лишайнике по щиколотку. Он протиснулся мимо столпившихся казаков, мимо Хадри, который почему-то стоял на коленях с закрытыми глазами и мерно раскачивался, напевая. Подошел к воеводе.

- Я такого еще никогда не видел, - сказал ему Кокарев, посторонившись.

Макарин взобрался на вершину и посмотрел вниз.

Впереди, до скрытого в дымке горизонта, расстилалась плоская болотистая равнина, покрытая разноцветным ковром трав и лишайников. Тут и там, отражая небо, блестели синим маленькие зеркала воды, не было видно ни кривого деревца, ни сухого бугорка, и было ясно, что все это на многие версты вокруг – одна большая топь. И только совсем близко, у самого подножья холма зияла черная яма.

Яма была огромной, размером в половину воеводского двора в Мангазее, не меньше ста саженей от края до края. И она была совершенно круглой. Ее стены отвесно уходили глубоко вниз и дна отсюда было не разобрать. Ровные края топорщились остатками растительности, не было рядом никаких отвалов, и потому казалось, что часть болота просто в одночасье рухнула под землю. Из ямы лениво поднимался вверх слоистый пар, и даже здесь, на вершине холма Макарин чуял серную вонь.

Воевода перекрестился, и все стоявшие за ним казаки последовали его примеру.

- Что это, дьяк? – прошептал он. – Это то, о чем я думаю?

Макарин не ответил, продолжая разглядывать испещренные льдистыми полосами стенки ямы, по которым стекала в преисподнюю болотная вода. В отличие от своих бабок, он никогда не был особо набожным, а за последние десять лет окончательно уверился, что если и есть где-либо ад, то он не обязательно находится под землей.

- Я уже видел такие провалы, - подошел сзади Шубин. – Они возникают иногда в тундре, потом заполняются водой и становятся озерами. Редкое зрелище. Я видел их всего пару раз за десять лет. Местные верят, что это – ходы в подземные владения старого народа. Их прогрызают демоны, чтобы старый народ смог выйти на поверхность.

Один из казаков упал на колени рядом с Хадри и стал истово креститься, шепча молитву и отбивая земные поклоны.

- Ты и впрямь веришь, что там, внизу, живет старый народ? – повернулся к нему Макарин.

- Не знаю. Я предпочитаю верить только в то, что вижу своими глазами.

Хадри вдруг прекратил напевать, встал и подошел к ближайшему оленю. Он долго гладил его по морде, что-то шепча. Потом снял с него упряжь, отвел в сторону, достал с пояса длинный нож.

- Эй! Самоед! Ты что делаешь?

Воевода ринулся было к Хадри, но Шубин крепко взял его за локоть.

- Не мешай. Он должен это сделать, иначе дальше не поедет.

- Но у нас и так мало оленей!

Хадри быстро перерезал оленю горло. Тот забился в конвульсиях, замотал головой, пытаясь оттолкнуть самоеда. Хадри крепко держал его за рога и прижимал к земле. Кровь волнами хлестала на траву, заливая все вокруг. Когда животное затихло, Хадри вытер нож, сунул его за