Путешествие вокруг света - Георг Форстер

Выслушав от рыбаков историю собаки, мы поплыли дальше в бухту, где увидели много уток четырех разных видов и по одному экземпляру каждого вида подстрелили. Одна утка была величиной с гагу, у нее было прекрасное черно-коричневое оперение с белыми крапинами, туловище и гузка стального цвета, на крыльях белое пятно в форме щита, маховые и хвостовые крылья черные, а средние перья зеленые. Другая была величиной примерно с нашу крякву, но вся светло-коричневая. На каждом пере имелось желтовато-белое окаймление, и такого же цвета были полоски по бокам головы и вокруг глаз. Радужная оболочка глаза была красивого желтого цвета, а на крыльях имелось блестящее голубовато-зеленое пятно, обведенное черной линией. Третьим видом оказался голубовато-серый свиязь величиной примерно с лысуху. Он питается морскими червями, которых во время отлива можно найти в тине, оставляемой морем; чтобы их легче заглатывать, на его клюве с обеих сторон есть особая перепонка. Грудка усыпана перышками стального цвета, на крыльях большое белое пятно. Четвертый и самый распространенный вид — небольшая коричневая утка, почти во всем схожая с английским чирком-трескунком[186].

Закончив обследование всех окрестных бухт и добыв достаточно рыбы и уток на ужин, мы поспешили к условленному месту встречи с капитаном, куда и добрались незадолго до наступления темноты. Из наших парусов и весел было сооружено нечто вроде палатки. Аппетит у нас был такой, что мы не стали особенно возиться, а приготовили рыбу à l'indiennе[187], то есть насадили на палочки и испекли на большом костре; получилось на редкость вкусно. Поев и подкрепившись ростковым пивом, бочонок которого был захвачен с собой, мы расположились на покой, конечно не столь удобно, как в своих постелях, но все же переночевали неплохо. На другое утро в бухту отправилась шлюпка пострелять дичь; охота удалась на славу, если не считать, правда, такой мелочи, как то, что порох отсырел и почти все утки от нас улетели. Ввиду такой неудачи капитан высадился на берег и пешком прошел по узкому перешейку, отделявшему эту бухту от другой, расположенной у северной стороны мыса Файв-Фингерс. Здесь он встретил так много водяных курочек, что сумел вознаградить себя за неудачную охоту на уток и привез с собой пару десятков. Правда, это стоило ему немалых трудов, так как надо было пробираться через заросли и кусты, нередко по пояс в воде.

В 9 часов все наши разрозненные группы опять собрались вместе, и было решено возвращаться на корабль. Однако в пути мы то и дело задерживались, чтобы исследовать каждый уголок, бухту, гавань, да еще пострелять уток, и потому вернулись на борт лишь в семь вечера. С этой двухдневной охоты мы принесли семь дюжин всевозможных птиц, в том числе около тридцати уток. Вся добыча была разделена между офицерами, младшими офицерами и матросами. Как мы могли убедиться, нигде в Новой Зеландии нет столько птиц, как в бухте Даски; помимо разных видов диких уток здесь водятся также бакланы, кулики-сороки, или морские сороки, водяные и лесные курочки, альбатросы, олуши, чайки, пингвины и другие водоплавающие птицы. Из сухопутных птиц здесь встречаются ястребы, попугаи, голуби, а также разные новые и неизвестные нам мелкие виды. Попугаи были двух разновидностей: маленький зеленый и очень большой серовато-зеленый с красноватой грудкой[188]. Поскольку эти птицы живут главным образом в теплых странах, мы были немало удивлены, увидев их здесь, под 46° широты, в столь неблагоприятном и сыром климате, какой бывает обычно в бухте Даски.

Следующий день выдался такой дождливый, что никто не смог покинуть корабль. А в понедельник погода была прекрасная, и мой отец решил взойти на гору, близ подножия которой мы брали воду. Полмили он поднимался, пробираясь сквозь папоротники, гниющие деревья и густые заросли, пока не увидел прекрасное озеро пресной воды шириной примерно в половину английской мили. Вода была чистая, вкусная, но из-за нападавшей в нее листвы она приобрела коричневатый цвет. Из рыб здесь была единственная разновидность, похожая на маленькую форель (Esox) без чешуи,— коричневая, усыпанная желтоватыми крапинками, напоминавшими древневосточные буквы. Все озеро было окружено густым лесом, состоявшим из очень больших деревьев; кругом возвышались горы разнообразных очертаний. Было пустынно, тихо, нигде ни звука, не пели даже обычные здесь птицы, ибо на такой высоте было уже очень холодно; растения не цвели. Словом, местность создана была для меланхолии, для глубокомысленных отшельнических раздумий.

Ввиду хорошей погоды наши добрые друзья-дикари вновь решили нас навестить. Они расположились на том же самом месте, где и восемь дней назад. Мы опять пригласили их на борт, и они ответили, что сделают это завтра. Между тем они, видно, поссорились. Мужчина ударил обеих женщин, которых мы считали его женами, девушка же ударила его, а затем начала плакать. Мы не знали причины ссоры; но если девушка была дочерью мужчины (чего мы выяснить не могли), то, возможно, в Новой Зеландии особые понятия о послушании детей. Однако скорее ближе к истине, что это обособленно живущее семейство вообще не руководствуется какими-либо строгими принципами или определенным порядком, кои обычно создаются лишь в цивилизованных обществах, но в каждом отдельном случае следует лишь голосу природы, а она противится любому угнетению.

Утром мужчина послал обеих женщин с детьми в каноэ на рыбную ловлю, сам же с девушкой решился наконец посетить наш корабль. Для этого они перешли с другой стороны бухты к сходням, что вели на борт судна. Оттуда их повели сначала к расположенному поблизости огороженному загону на горе, чтобы показать коз и овец. Они весьма удивились, увидав этих животных, и захотели их заполучить. Но, зная, что здесь для них нигде не найдется корма, мы не смогли пойти навстречу их желанию, ибо это значило пожертвовать скотом. Когда они вернулись оттуда к сходням, навстречу им вышли капитан Кук и мой отец. Мужчина приветствовал их, как положено, прикосновением носа к носу и подарил обоим новое одеяние, вернее, кусок ткани из волокон новозеландского льна, в который были искусно вплетены перья попугая. Капитану он, сверх того, дал кусок Lapis nephriticus, или новозеландского зеленого талькового камня[189], заостренного в виде клинка топора[190]. Прежде чем ступить на сходни, он отошел в сторону, вставил в ухо кусок птичьей кожи, на которой еще были белые перья, и сорвал с куста зеленую ветку. С этой веткой в руке он стал подниматься на корабль, но, дойдя до борта, остановился и дважды ударил веткой по нему и по закрепленным там снастям главной мачты. Затем он начал ритмично говорить нечто вроде речи, молитвы или заклинания, уставясь недвижным взглядом в то место, коего коснулся веткой. Он говорил громче обычного, и все его поведение было серьезным, торжественным. Церемония длилась 2—3 минуты, и все это время девушка, которая обычно смеялась и танцевала, стояла рядом с ним очень тихо, серьезно, не вставляя ни слова. Закончив речь, он еще раз ударил веткой о борт корабля, бросил ее на юта-рулень[191]и лишь затем поднялся на борт.