Жизнь наверху - Джон Брэйн

Я нарезал несколько ломтиков хлеба с сыром и вынул из холодильника бутылку немецкого пива. За весь день я впервые по-настоящему ел и пил: завтрак мне испортило молчание Сьюзен, на ленч у меня не хватило времени, а за обедом — или, вернее, за ужином — мы поссорились, и я вышел из-за стола.

Насытившись, я с вожделением подумал о том, что неплохо было бы выпить стаканчик виски. Но тут же без труда отказался от этой мысли: сегодня мне было ни к чему сидеть и пить до зари, постепенно, по мере того как стакан следовал за стаканом, преисполняясь все большей злости и все большей жалости к себе. Сейчас мне достаточно было вспомнить, что на лбу у Норы крошечный шрам, которого я раньше не замечал, что волосы у нее вьются от природы, что, спросив меня, вдоволь ли я на нее нагляделся, она как бы спрашивала, понравилось ли мне то, на что я глядел. Сейчас я мог смотреть на творения Ларри Силвингтона и видеть в них лишь хорошо написанные картины. Ни они, да и вообще ничто в этом доме не могло больше причинить мне боль.

Я сполоснул стакан и тарелку и поставил их сохнуть. Когда я поднимался по лестнице, у меня было такое ощущение, точно я совсем один в доме. Я даже не вспомнил о Барбаре. Внезапно я с удивительной отчетливостью ощутил теплую руку Норы в моей руке. Если бы я знал подходящую молитву, я, наверно, тут же, на ступеньках, опустился бы на колени. «Боже, будь милосерд ко всем пленникам и узникам…» Но ведь я уже не пленник.

Лишь только я открыл дверь в комнату Гарри, как раздался голос Сьюзен:

— Это ты, Джо?

— А кто же еще? — отозвался я. И прикусил губу: когда я наконец запомню, что не надо так с ней говорить.

— Поди сюда,— позвала она.

Я подошел к двери, и мне вдруг стало жаль, что я никогда уже не смогу назвать эту спальню «нашей». Дверь была приотворена, и в комнате горел свет.

— Что тебе?

— Не глупи. Не могу же я разговаривать с тобой через всю комнату. Поди сюда, ты разбудишь Барбару.

Я вошел в спальню. Сьюзен лежала в постели, голова ее покоилась на двух подушках. Она натянула одеяло до самого подбородка и спрятала под него руки. Одеяло было ярко-желтое — я видел его безусловно впервые.

— Как ты поздно пришел,— заметила Сьюзен.

— Заседание очень затянулось.

Я присел на край постели и закурил сигарету.

— Я волновалась,— сказала она.

— Очень мило с твоей стороны. Только для этого не было никаких оснований.— Я провел рукой по одеялу.— Когда ты это купила?

— Вчера, чтобы на душе было веселей. Ты что-нибудь ел?

— Я сделал себе несколько сэндвичей.

— А ты, оказывается, вполне можешь сам себя обслужить.

— Стараюсь.— Я взял кончик одеяла двумя пальцами и пощупал его.— Оно мне нравится. Даже комната выглядит как-то иначе…

— Ты случайно не выпил?

— Ты же видишь, что нет. А вообще не все ли тебе равно?

— Я знаю, сколько вы заседаете в муниципалитете. Самое большее — час.— Она нахмурилась.— У тебя такой вид, точно ты развлекался с какой-нибудь бабенкой. Это просто чувствуется.

— Я ведь сказал тебе. Я просидел весь вечер на заседании. А потом приехал домой.

— А вид у тебя, как у кота, нализавшегося сметаны,— заметила она.— Неужели ты считаешь меня такой уж дурочкой?

Я поднялся.

— Я устал. Спокойной ночи, Сьюзен.

— Подожди,— остановила она меня.— Я должна кое-что сказать тебе. Звонила Сибилла.

— Что? Неужели она узнала?

— Нет. Но у нее могут возникнуть подозрения. Нельзя же без конца уклоняться от встреч с ними.

— Я могу уклоняться сколько угодно.— Я снова сел.

— Джо, если бы ты мог сейчас себя видеть! Тебя всего перекосило от ненависти!

— А ты думала, я буду улыбаться?

— Но ведь все кончено, Джо. Мы через это с тобой прошли. И надо начинать жизнь сначала — ради детей. Неужели ты не понял, почему я так рассердилась сегодня? Неужели не понял?

— Очевидно, совесть не дает тебе покоя.

На фоне подушки волосы ее казались особенно черными.

— О господи,— вздохнула она.— Неужели недостаточно всех этих оскорблений, которыми ты меня осыпал? Ты ненавидишь меня и ненавидишь его…

— Давай прекратим этот разговор,— сказал я.

— Я ведь вовсе не хотела тебя обидеть. Ты не желаешь понять…

— О господи. Я понял тебя. Отлично понял. Я вульгарный толстый слюнтяй, до смерти надоевший тебе. Я даже не мужчина. Вот Марк — тот другое дело. Ты же не желаешь спать со мной…

— Я не желаю? — переспросила она.— Я? Да кто все это начал, если не ты?

— Теперь уже неважно, кто начал.— Я зевнул.— Право же, Сьюзен, я с ног валюсь.

— А тебе известно, что Джин Велфри вернулась?

— Нет, неизвестно. И мне на это ровным счетом наплевать, и это правда.

Впервые с тех пор, как я вошел в спальню, она улыбнулась.

— Но ты же был у нее в гостях в Лондоне?

— Ну и что же? В этом нет ничего особенного,— заметил я.

— А у меня другие сведения,— сказала она.— Или, может быть, тебе неизвестно, что между Уорли и Лондоном существует телефонная связь? И не только телефонная, но и почтовая? — Она приподнялась в постели.— Но я вовсе не осуждаю тебя, мой дорогой.

Она откинула одеяло. Я посмотрел на нее и стал раздеваться. Сьюзен выпрыгнула из кровати, прошлепала босиком к двери, заперла ее и вернулась ко мне.

— Джин ведь крашеная блондинка, да? — спросила она и принялась расстегивать мне рубашку.

Я не мешал ей. Потом, ухватив за волосы, оттянул ей голову назад.

— Мне было очень одиноко,— сказала она.— Очень одиноко, Джо.

Я поцеловал ее.

— Ты это заслужила,— сказал я.

Глаза ее расширились.

— Сделай мне больно, Джо. Я это заслужила. Можешь мучить меня. Можешь убить — я не стану сопротивляться.

И, рыдая, она опустилась на пол у моих ног.

— Я тебя измучаю,— сказал я.— Еще как измучаю.

Никогда в жизни я еще не был так возбужден, и никогда в жизни я так себя не презирал.

15

Завидев меня, Хезерсет, уже взявшийся было за ручку большого белого автомобиля «порш», остановился. В легком сером шерстяном костюме и темных очках он выглядел весьма импозантно — как раз так, как и должен выглядеть владелец спортивной машины, стоящей около трех тысяч фунтов. Фунт стерлингов за фунт веса, подумал я; да, эта машина, конечно, вдвое дороже брауновского «бентли». Я смотрел на нее, и у меня росло недовольство собой.

— А я думал, вы отдыхаете,— заметил я.

— Совершенно верно, старина. Завтра чуть свет улетаю в Испанию на большой серебряной птице. Мне просто надо было завязать один узелок с вашим тестем. Сделать это так и не удалось, но совесть моя теперь спокойна.

— А вот я не могу этого сказать о моей совести,— заметил я.— Как раз сегодня я собирался начать день пораньше.

И я взглянул на свои часы, потом на большие квадратные, висевшие над входом в главную контору. На часах этих вместо цифр стояли буквы, составлявшие название фирмы,— дурацкая выдумка с целью рекламы, неизменно вызывавшая у меня раздражение. Стрелка часов указывала сейчас на «Л», а минутная — на «Р»; пока я высчитывал время — а сразу мне никогда не удавалось сообразить, который час,— настроение у меня стало еще хуже. Я не обязан был являться ровно в девять, и никому не пришло бы в голову вычитать из моего жалованья, даже если бы я прибыл в двадцать минут одиннадцатого, но до сих пор я никогда не опаздывал.

— Вы что-то неважно выглядите,— заметил Хезерсет.— А вечеринка получилась на славу. Очень мило, что вы пригласили меня. Я не собирался никуда идти — думал, что весь вечер буду укладываться, потом смотрю: восемь часов, а мне уже делать нечего. Воскресными вечерами в Леддерсфорде скука смертная.

— Мы были рады, что вы зашли. И надеемся еще не раз увидеть вас у себя — теперь вы дорогу знаете…

Гости разошлись только в три часа утра; я провел языком по пересохшим губам и пожалел, что мы с Сьюзен решили именно так отметить первую неделю нашего примирения.

— Я решил подыскать себе квартиру в Уорли,— заметил Хезерсет.— В той части Леддерсфорда, где я живу, полно проституток и цветных…

Он взглянул на часы.

— Что значит эта буква «З»? Сколько ни думал, никак не могу понять.

— Захария,— пояснил я.— Это второе имя Брауна, которым он, кстати, никогда не пользуется.

Хезерсет улыбнулся.

— Однако оно очень подходит ему.

Он распахнул дверцу машины.

— Мне пора. Желаю здравствовать, как говорят тут у вас.

— Развлекайтесь хорошенько,— пожелал я.

Мощный мотор самодовольно и сыто кашлянул; я отвернулся, чтобы не смотреть, как отъедет машина, или, вернее, чтобы меня никто не увидел за этим занятием.

Поднимаясь по ступенькам, ведущим в центральный вестибюль, я вспомнил о журнале фирмы «Тиффилд продактс», который получил утром. Это была первая весточка от них после того, как я написал им неделю тому назад. Сам по себе журнал не представлял особого интереса: как и все журналы подобного рода, он изображал все в слишком уж розовом свете. Но меня интересовало не это, а страница, посвященная будущему предприятия. На карточке, приложенной к журналу, Тиффилд пометил номер страницы, сопроводив его тремя восклицательными знаками и своей подписью. Не удовольствовавшись этим, он написал наверху и внизу колонки: «Это только начало!!!» И больше ни слова, но это был единственно возможный ответ на мое письмо. Фирма «Тиффилд продактс» расширялась, строились новые заводы, переоборудовались старые, а «Э. З. Браун и К°» закоснела, и история со счетной машиной лишний раз доказывала это. Так в какой же фирме работать неглупому молодому человеку, где применять свою энергию? Я потешился немного, представляя себе новую жизнь на новом месте, хотя уже и тогда понимал, что это невозможно. Слишком многое связывало меня с Уорли и с фирмой «Э. З. Браун и К°». Я отлично сознавал, что Сьюзен никогда не расстанется с Уорли, а значит, не сможет уехать и Барбара. Тут уж ничего не поделаешь, и этой причины вполне достаточно, чтобы отказаться от предложения Тиффилда.