Милорд (СИ) - Баюн София

— Мне будет тебя не хватать, — просто сказал он, снимая пиджак.

…

Мартин почувствовал, как кто-то положил подбородок ему на плечо и обнял сзади. Вздрогнул, но не стал прогонять.

— Надо же, твоя первая жертва тоже была бессмысленной — по-моему ремень бы его вполне устроил, — заметила Мари.

— Тогда — не устроил бы, — фаталистично вздохнул Мартин.

— Я правильно понимаю — вторая девочка нужна только чтобы пистолет у его виска держать и платком его душить?

— Да, Лере было бы неудобно.

— А если на курок нажмет?

— Мы с тобой уже не узнаем, но я бы не надеялся.

…

Плечи и спина горели, наполняясь медленно разливающейся тяжестью. Он чувствовал, как прохладный шелк простыней быстро нагревается под разгоряченной обнаженной кожей, под которой глухо пульсировала боль.

— Полегчало? — меланхолично спросила Лера, подсовывая ему пепельницу. Виктор потушил окурок и потянул из пачки новую сигарету.

Он не знал честного ответа на этот вопрос. Сестра чувствовала ложь также чутко, как и он.

Было ли ему легче?

Ему нравился этот ритуал — унизительный, болезненный и грязный, как и большинство его желаний. И он действительно приносил облегчение. Ему были необходимы режуще-обжигающая боль и ледяная смерть, едва заметно пахнущая металлом и сильнее — маслом и неуместно — теплым цветочным кремом для рук девушки, которая прижимала дуло пистолета к его виску.

Но облегчение было коротким. Тьма в душе не принимала жертву, потому что эта боль приносила слишком много удовольствия — она тоже не терпела фальши.

Чего он добивался? Наказывал себя или просто потакал своим желаниям, как и все эти годы?

— Полегчало, — привычно соврал он.

— Может перестанем сюда таскаться? Я бы на твоем месте не забывала, что ты из себя великий чистоплюй, а тут можно хламидиоз подхватить просто лежа на кровати, вот как ты сейчас. Если бы еще кого-нибудь здесь трахал — я бы не пережила. Я тебя могу и дома погладить, а пистолет дадим подержать Нике.

— Она не выдержит и выстрелит, — усмехнулся он.

— Ну тогда Оксане, — пожала плечами Лера.

Виктор поморщился и запустил в нее окурком.

— Тогда я не выдержу и выстрелю.

— Слушай, почему ты не сказал ей перекраситься?

Он задумался. Такая мысль даже не приходила в голову — ему было наплевать. Но вместе с тем в глубине души зрело знакомое раздражение — кто-то против его воли мог нарушить привычный порядок, частью которого стала и молчаливая, презираемая тень младшей сестры.

Если кто и убьет ее — то это будет он.

— Потому что не подумал. Скажи ей, ладно?

— Можно я скажу, что это ты попросил?

— Зачем?

— Она… очень хочет, чтобы ты ее любил. С того самого дня, как ты вернулся. Ты не замечаешь, но она постоянно смотрит на тебя, как на Бога — тебе должно вроде быть приятно…

— Уволь, — огрызнулся он.

— А еще она повсюду подкидывает дневничок — видел такой ядовито-розовый блокнотик с кучей блесток? Ты не мог не видеть, она специально выбирала яркий. Царапает там тебе признания в любви, ну без пошлости в смысле, просто хочет нормальной семьи.

— Лер, я не собирался никого здесь трахать, ты можешь перестать стараться вызвать у меня как можно больше отвращения, чтобы я этого не сделал, — попросил он. Мысли об Оксане вызывали теплую, вялую тошноту, обматывающую горло удавкой.

Лера только прикрыла глаза и улыбнулась. Забралась с ногами на кровать, села рядом и положила его голову к себе на колени. Он почувствовал знакомое леденящее прикосновение ее пальцев и резкий ментоловый запах — особая расслабляющая мазь, которую Лера выписывала из-за границы. Верный способ заморозить мысли и унести сознание в темноту. Лучше справлялись только наркотики, но он сам от них отказался.

— Ты сегодня уедешь?

— Уже купил билеты на самолет. По тому паспорту, где я Владимир. Уже утром увижу папу, — улыбнулся он.

— А этот твой что скажет, когда увидит папу? — с неприязнью спросила она.

— А что он скажет? Мартин, что ты скажешь?

Мартин не отзывался. Конечно, он ведь сам попросил его уйти. С ним до сих пор можно было договориться, он до сих пор шел навстречу, понимал его и даже принимал некоторые его грехи.

Боль сердито клюнула в висок — запретные мысли, тяжелые и злые, ломали колдовство сестры. И он прогнал их.

— Молчит, — наигранно виновато сказал Виктор.

— Ну и хрен с ним. Мы вообще не о том говорим. Куда ты Пашу денешь?

— Венок к башке приколочу и в речку скину, — усмехнулся он, слегка поворачивая голову, чтобы подставить ей правый висок, где все настойчивее разгоралась боль. — Шучу. Приеду, проверю, чтобы ничего не спер и пусть выметается. Шапочку только наденет, чтобы не светиться. Хотя нет, он и так ничего не сопрет. Позвоню с вокзала и приеду в уже пустой дом.

Лера хмыкнула и замолчала, продолжая скользить пальцами по его вискам. Он лежал и прислушивался к ощущениям.

Вот она ловит ледяными касаниями раскаленную змейку боли. Не убивает ее, нет — играет с ней, заставляя послушно растягиваться между ее указательным и большим пальцами от виска к подбородку, а потом сжиматься в одну точку на щеке. Скользить к переносице, снова разворачивая золотистые кольца, растекаться по линии роста волос, а потом нырять обратно в висок. Замирать, переливаясь сотнями режущих чешуек, разбрасывать искры. А потом таять под ласковыми прикосновениями, утекать с каждым выдохом в теплый полумрак.

— Опять не то, — расстроенно выдохнула Лера. — Я… буду очень скучать. Возвращайся скорее, ладно? Я обещаю, что не буду занимать твою ванную.

Он слепо протянул руку, сжал ее запястье, с легким сожалением нарушая игру, и коснулся губами ее ладони, обдав лицо уже утратившим свою ледяную колкость запахом, раскрывающимся едва заметным цветочным шлейфом.

— Что-то мне подсказывает, что я там ненадолго задержусь. Клянусь, Лер — я никого не убивал. Значит, скоро еще кто-нибудь умрет и я смогу вернуться, главное — не перепутать документы, на какие паспорта у меня будет алиби, а на какие — нет, — усмехнулся он.

— И он не убивал? — задумчиво спросила Лера.

— Мартин не мог. Он никогда никому больно не делал.

— Врешь. Ты рассказывал, как он детишек тогда, с деньгами, подставил.

— Те детишки десятилетнюю девочку по углам зажимали, — с ненавистью выдохнул он. — К тому же одно дело — отправить в заслуженную тюрьму здоровенных лбов, и совсем другое — убить ребенка. Я же чувствовал, как ему плохо было, когда ты ту газету принесла.

— А ты говорил, что он хорошо притворяется, — упрямо повторила Лера. — Ты все хранишь трогательную верность своему другу детства, который тебе кашку варил и сопли вытирал, и никак не поймешь, что даже незнакомому с ним человеку ясно, что это уже не крапивинский мальчик, чтоб его, с корабликами, а взрослый, злющий, подлый мужик, который тебя знает, может на тебя влиять и желает тебе смерти.

— Мартин не желает мне зла, — мягко осадил он ее. — Никогда не желал.

— А теперь должен желать! Неужели ты не понимаешь, он же честный, благородный, твоя совесть и все такое! И вот он видит, что ты убиваешь людей, травишь собак и эта твоя моль еще неизвестно что ему рассказала!