Русский рулет, или Книга малых форм. Игры в парадигмы (сборник) - Дмитрий Губин

Вне сцены Трахтенберг был грустным, даже занудным человеком. Мог долго жаловаться на невозвращенный пустяковый долг. Среди друзей, случалось, переходил на привычный игривый тон, но тут же прекращал. Страдал от того, что сначала его никто не любил, потому что он рыжий, толстый, некрасивый – а потом потому, что любили только за то, что он знаменит. А он читал книжки, был доверчиво нежен – и возмущался тем, что происходит в стране. Классический ведущий кабаре с грустными глазами, над репризами которого корчатся от смеха. Такие кабаре маркируют концы эпох. Просто тогда думали, что это конец СССР, а оказалось, что конец короткой эпохи свободы.

Затем Трахтенберг перебрался из Петербурга в Москву, потому что там больше платили, но «Трахтенберг-кафе» в столице продержалось недолго. В Питере Рома издевался над бандитами, но они ему все прощали, а в Москве на каком-то корпоративе его ударили, и хирург наложил с десяток швов.

В общем, луг вытоптали и отдали под элитное строительство. Кто бы мог подумать, что Трахтенберг умрет от кардиошока в эфире на государственной радиостанции «Маяк», где он официально будет называться anchor-man, – якорем, удерживающим аудиторию? Ведь этот якорь знавал другие воды.

В 2004-м, отвечая на вопрос интервью, чего он боится увидеть, выходя на улицу, Трахтенберг ответил, что ничего не боится, что к смерти готов. А на вопрос: «Чем ты будешь заниматься через 20 лет?» ответил, цитирую: «По всей видимости, такие, как я, долго не живут».

Трахтенберга будет не хватать. И ушедшей эпохи тоже.

2009

САПСАНОВЫЙ БУНТ

На днях что-то вновь стряслось со скоростным поездом «Сапсан», который пролетает 650 километров между Питером и Москвой за три с половиной часа. Сначала сообщили, что в поезд снова чем-то швырнули местные жители, потом – что оборвался контактный провод.

Удивления никакого. За полгода, что «Сапсан» носится по трассе, придорожные жители швыряли в него тяжелыми предметами 9 раз, уподобляясь герою чеховского рассказа «Злоумышленник». Впрочем, не уподобляясь. У Чехова, если помните, сиволапый мужик бездумно свинчивал с рельсов гайку, потому как из нее получалось грузило для удочки – ну, а нынешние злоумышленники думают как раз о последствиях. Они мечтают «Сапсан» остановить навсегда. Ведь у них из-за «Сапсана» отменили множество электричек.

Мягкий вывод из рассказа Чехова – о неизбежном столкновении новых (читай – западных) технологией с реальной Россией, которая на все эти технологии реагирует лапотным «чаво?». Железная дорога во времена Чехова – это ведь чистый Запад. Можно свинченную гайку воспринимать как плату за отсталость России, можно – как местную специфику: доктор Чехов просто фиксировал особенности русского организма, не предлагая лечения.

Вывод из злоключений «Сапсана» аналогичен выводу из «Злоумышленника». Западные технологии, не выросшие на русской почве, но насильно на нее пересаженные, всегда будут давать побочные эффекты в виде бунтов: когда-то – картофельных, а теперь – сапсановых. Ведь в Европе, где первыми появились скоростные поезда, все эти «Талисы», «Евростары», «ТЖВ», – они появились вместе с ростом скоростей обычных электричек и с развитием сети железных дорог. У нас же «Сапсан» поставлен на рельсы, уложенные чуть не век назад – и он прет по ним, как «мерседес» с мигалкой прет по обычному разбитому российскому шоссе.

К чему, спросите, я клоню? К отмене «Сапсана»? К отмене «мигалок»? К снятию с работы министра Якунина – или бери выше? Да ни к чему. Я тут на стороне Чехова, а не Пушкина. Поэтому, прокатившись пару раз на «Сапсане», я из Москвы в Питер продолжаю ездить на медленных ночных поездах.

Так выходит, кстати, дешевле, а спать в поезде я давно привык.

2010

ПЛАНЕТА ЗЕМЛЯ КАК ПРИЛОЖЕНИЕ К РОССИИ

Недавно на телеканале «Мир», где я веду ток-шоу, увешанный медалями ветеран – из тех, что не утратил ни бодрости духа, ни бодрости тела – рассказывал, как его возили в Европу по местам боев. И там в какой-то газете было интервью с американским ветераном. «Русские, – делился американец, – были отважными ребятами. Они очень помогли нам выиграть войну».

«Нет, вы представляете? – с искренней болью восклицал наш ветеран, позвякивая наградами. – Вот ведь до чего докатились!»

Признаться, я сначала не понял. Если бы меня кто-то назвал отважным парнем, кому-то помогшим, я был бы горд. Но через секунду до меня дошло. Для нашего старика было непереносимо, что кто-то мог считать Великую Отечественную эпизодом Второй мировой. Для него Вторая мировая на фоне Великой Отечественной была мелочью.

Эти непонимание и обида, перерастающие в уверенность, что в мире есть антирусский заговор, цель которой принизить роль СССР, бывшего главным освободителем человечества, характерна не только для ветеранов. Празднование Дня победы в таком именно виде и есть одна из двух опор сегодняшней нации, если второй считать празднование Нового года под салат оливье.

И бессмысленно говорить, что Вторая мировая война началась на 2 года раньше Отечественной. Что принимало в ней участие 60 с лишним стран, включая Сальвадор и Гондурас. Что война шла еще и в Африке, включая Мадагаскар, и на Тихом океане, включая Гуам. И что всюду гибли люди. То есть что Вторая мировая была действительно самым масштабным событием XX века, в котором участие СССР было колоссально важным, крупным, стержневым, – но эпизодом.

Бессмысленно. Подобный подход воспринимается как антироссийский, причем никаким не Кремлем, а населением в целом. Потому что потери, понесенные СССР – оценивай их хоть в 20 миллионов, хоть в 40 – в абсолютных цифрах являются самым страшным военным рекордом. И эти мертвецы – которые, взявшись за руки, могли бы опоясать планету по экватору – не позволяют задавать вопрос, что было причинами столь колоссальных потерь, помимо Гитлера. Отчего в самом начале войны 4 миллиона солдат оказались в окружении? Во сколько тысяч жизней обходилось каждое политическое решение – освободить такой-то город к такой-то дате или войти в Берлин раньше союзников? Ах, чтобы первыми водрузить флаг над Рейхстагом? Хорошо, а убить персонально своего прадедушку, дедушку, отца, брата не ради победы, а ради права быть первым, – вы согласны?

Мне кажется, сегодня российскому военному историку необходим в помощь математик. А потом, вероятно, социальный психолог. И тогда, может быть, 9 мая перестанет восприниматься как день, когда нужно петь и плясать, потому что победа списывает все, а нужно думать, плакать и, возможно, каяться. И перестать воспринимать историю человечества как приложение к собственной судьбе.

2010

РОССИЯ ВО МГЛЕ И В СВЕТЕ

В самом конце апреля я ехал на машине из Москвы в Петербург. Не было и пяти утра, когда я промчался по полыхающей, как рождественская елка, Тверской (кажется, на языке циркуляров это называется «художественной подсветкой) и вылетел за МКАД.

Шел дождь, и колея, пробитая в асфальте от Кремля до Дворцовой площади, была заполнена водой. Кроме того, было еще темно. И вот в этот момент, примерно в четверть шестого, вдоль всей трассы отключили свет.

Вести машину в темноте, в дождь, реально рискуя разбиться вследствие аквапланирования (кстати: пару разбитых машин я вскоре встретил), – удовольствие еще то.

Казалось бы: все должно быть наоборот. В центре Москвы вся художественность должна отключаться в полночь, максимум – в час, когда на улицах не остается гуляющей публики. За городом же фонари гаснуть должны не в 5.15, не в 5.30 и не когда восход значится в календаре – а когда действительно светает. Ведь в первом случае, отключая на ночь подсветку, мы экономим средства, а во втором, свет не отключая, мы сохраняем жизни. И поступать наоборот – в первом случае неразумно, а во втором преступно.

Таково рассуждение европейского рационального ума, да и не только европейского. В Шанхае, этой выставке достижений китайского хозяйства, с сияющими в ночи небоскребами Пудонга, все сияние отключается в 23.00. Погружение Шанхая во мглу – сильное, доложу вам, зрелище, особенно когда смотришь на город с 87-го этажа башни «Цзин-Мао». Европейско-шанхайская ночная жизнь действительно определяется стимулом к экономии и действующим в обратном направлении стимулом к безопасности. Не будь второго стимула, там на ночь вообще гасили бы все фонари. Не будь первого, включатели в подъездах или коридорах не снабжали бы таймерами и датчиками движения.

Исследование реальных стимулов (часто не совпадающих с теми, какие полагают «очевидными») – любопытнейшая наука. Об этом написана «Фрикономика» – потрясающая книга «экономиста-диссидента» Стивена Д. Левитта и писателя Стивена Дж. Дабнера (на русском этот бестселлер вышел крохотным тиражом по причине отсутствия спроса среди соотечественников, не слишком (к вопросу о стимулах) жалующих «заумь»).

Если не выходить за пределы сюжета «света в ночи», то мы обнаружим опять же принципиальные различия между русской и европейской жизнью и мыслью. Ночные Лондон, Париж, Рим кажутся русскому человеку темными. Возле Нотр-Дам де Пари я слышал сетования соотечественников, что самый знаменитый собор мира подсвечен «слабо» (и представляю, как сжималось в тех же обстоятельствах сердце Юрия Лужкова, который, будь он парижским мэром, уж точно превратил бы Нотр-Дам в сияющий бриллиант, – о, скареды-французы!) Однако скаредность, то есть стремление к экономии, в Париже отнюдь не стимул. Стимул – сохранение аутентичного вида исторических зданий. То есть чтобы знаменитые соборы или музеи были видны в ночи, их следует освещать. Но чтобы не убивалось ощущение старины, их следует освещать деликатно – ну и, понятно, не целую ночь. Так достигается баланс, характеризующий Европу.