Соборная площадь - Юрий Иванов-Милюхин

— Отдавай золото, — без предисловий потребовал незаконный сынок друга. Я видел, как опасливо переминается он с ноги на ногу, как неуверенно прячется за его спиной Виктор, оглядываясь по сторонам.

— Какое золото? — опешил я.

— Которое у тебя в кармане куртки.

— Виктор, вы что, хотите меня ограбить? — ошарашенно переспросил я у друга.

— Тебя все равно ограбят, — заморгал тот глазами.

— Но ты же знаешь, что золото чужое.

— Тем более.

— Ни хрена себе, — я не находил слов от стыда за себя, за него, за положение, в которое ввязался. Родные люди и грабят, вместо того, чтобы довести до дома. — Вы с Татьяной мне друзья. Братья. Как же так!

— Время такое, — отрывисто и уклончиво ответил он. — Я же сказал, тебя все равно ограбят. Так лучше мы.

Я совершенно протрезвел, абсолютно не понимая логики. Тем временем Пашка сделал шаг вперед, придвигаясь ближе. Кажется, поначалу он думал, что я стану защищаться. Но, увидев мое полностью деморализованное состояние, обнаглел до предела:

— Короче, давай золото, — более жестче повторил он.

И я сдался, не в силах поднять руку на друга, потому что был знаком с ним двадцать пять лет, потому что мы вместе тягали набитые формовочной землей тяжеленные опоки в литейном цеху. Аж пупки звенели от адского напряжения, не говоря уже о мускулах. Сдался, потому что не знал, куда себя девать от горячего стыда за случившееся. Пошарив по карманам курточки, вынул мешочек и протянул его Виктору:

— Держи, друг. Но не забывай, что тебе предстоит серьезная разборка, потому что золото чужое.

— Разберемся. Хоть завтра. Придешь и разберемся.

Последние слова странным образом поколебали мысль о том, что грабят по–настоящему. Вдруг подумалось, что Виктор наоборот беспокоится обо мне, а завтра я приеду, и все будет в порядке. Они уже собрались уходить, как вдруг Пашка вернулся и потребовал тем же жестким голосом:

— Снимай и курточку.

Теперь я уже раздевался покорно. Отдав курточку, вытащил из кармана приличную пачку оставшихся денег и тоже протянул прыщавому сосунку. Нет, они не грабили. Они просто хотели, чтобы меня не обшмонал кто–то другой, хотя, конечно, я мог бы добраться домой самостоятельно. Но так спокойнее, ничего ценного не осталось. Проводив их, торопливо бегущих к далекому подъезду, спокойным взглядом, я развернулся и зашагал в сторону одинокого трамвайного звонка. Тело расслабилось, мозги вновь заволокло ядовитым туманом сильного алкогольного опьянения. Раза два или три я приложился к мерцающей в лучах луны мертвенным светом жесткой дороге, поскользнувшись на обледенелых буграх. Потом сознание переключилось на автопилот.

Очнулся я с в подъезде какого–то дома, под батареей отопления. В первый момент не мог понять, где я нахожусь, и что произошло. Ни курточки, ни шапки с туфлями, карманы брюк вывернуты наизнанку. Мимо торопливо пробегали еще полусонные жильцы. В голове постепенно прояснялось. Значит, наступило утро, люди спешат на работу. Курточку со всем содержимым вчера забрал у меня друг со своим сыном, а туфли с шапкой, видимо, сняли уже местные алкаши, когда я вошел в подъезд, и завалился под батарею отопления. Так, на всякий случай, я еще раз пошарил глазами вокруг. Глухо, как в танке. Теперь не мешало бы узнать, в какую сторону занесло. Не дай Бог придется тащиться разутым и раздетым через весь город, как бывало не раз. В пьяном виде человек идет домой не сразу потому, что не хочет остаться один в пустой квартире, или, если есть семья, не попадать на острые зубы жене и домочадцам. Поэтому он отправляется на поиски друзей и знакомых, у которых можно было бы пережить временные житейские неурядицы, привести себя в порядок. Выйдя на улицу, я понял, что нахожусь недалеко от родной «хрущобы». Идти в носках по снегу, да еще с глубокого похмелья, было настоящей пыткой. Но я с честью преодолел это расстояние, не обращая внимания на шарахающихся в сторону прохожих. Мысль о том, что Виктор сделал правильно, отобрав у меня ценности, подогревала душу. Неизвестно, сумел бы я добраться до любимой постели самостоятельно. Арутюн на работу еще не уходил. Рассказав о случившемся, я попросил открыть двери в собственную квартиру, потому что ключи исчезли тоже. Общими усилиями мы сломали замки. Но замки — дело наживное. Не раз приходилось вышибать их ногами. Главное, я в своем доме, где тепло, уютно и есть деньги на похмелку.

— Хорошо, что твой друг отобрал у тебя золото, иначе бы ты снова оказался на мели, — сказал перед уходом Арутюн.

— А если он меня действительно ограбил? — не удержался я от подсознательного предположения. — Может такое быть?

— Э-э, брось ты, я его видел. Серьезный парень, скромный, стеснительный. Какой ограбил. Выбрось из головы дурные мысли.

— Тогда вечером давай съездим к нему вдвоем. Я как раз отойду, да и он с работы придет.

— Сегодня не смогу, свидание у меня, — отказался Арутюн. — Сам съезди. И не думай о друге плохого. Такого не бывает.

— А завтра? — не отступал я. — Не доеду. Трясет.

— Ну… как хочешь. Деньги нужны, понимаешь? Они не в обороте.

— Понимаю. Но один не смогу.

— Хорошо. Поедем завтра.

Похмелившись и кое–как починив замок, я пошел болтаться по поселку. Поэтому выбрались только на третий день к полудню в надежде застать хоть кого в квартире у друга. На звонок никто не открыл. Я знал, что Татьяна работает в Доме быта, мы подались туда. После долгих расспросов узнали, что она работает в вязальном цехе.

— А-а, явился, — с порога закричала она. — Ты помнишь, как бросался на нас с ножом? Витьку чуть не пырнул. Мы не знали куда деваться.

— С каким ножом? — оторопел я. От мысли, что меня действительно ограбили, лоб мгновенно покрылся мелкой испариной. — Что ты мелешь, Таня, я же помню, как от вас ушел.

— Ушел! — еще пуще разошлась та. — Витька с Пашкой часа два тебя искали. Боялись, что ты забьешься в какой угол и замерзнешь.

— Зачем же они меня искали, если я бросился на вас с ножом?

— Ну, ты подумай, а? Пожалели тебя, дурака, вот зачем, — она резко всей тушей повернулась к Арутюну. — Мы всю ночь не спали, думали, упадет где и закоченеет. На ногах не стоял.

— А деньги он у вас не оставлял? — переводя взгляд с одного на другого, как можно спокойнее спросил Арутюн. Кажется, он тоже опешил от такого напора. — Вещи, золото?

— Какие вещи, какое золото! — схватилась за голову Татьяна, но так театрально, что даже армянин не сдержал ухмылки. Впрочем, эта бестия всю жизнь играла в артистку. — Он нам ничего не показывал, а по карманам у нас никто не лазиет. Все осталось при нем.

— Как не показывал? — возмутился я. — Перстенек еще предлагал купить по дешевке. Не помнишь?

— Но ты ж его обратно засунул. И весы…

— И рубль серебряный царский, и вилку серебряную, — зло ощерился я. — Все осталось в курточке, которую твой Пашка отобрал вместе с Виктором. А сначала забрали золото, деньги я тоже им отдал.

— Вот иди и разбирайся с Витькой, а я знать ничего не знаю, — от злости залилась алой краской и без того полнокровная жена друга. — А если будешь тут выступать, то быстро вызовем милицию. Понавел тут… головорезов. Ищут меня, видите ли, весь цех на ноги поставили. Я вам поищу, золотом спекулируют, валютчики чертовы.

— А при чем здесь валюта и золото, — приподнял плечи Арутюн. — Это не ваше дело чем мы занимаемся, вы отдайте, что положено.

— Нету у меня ничего. Нате, обыщите, — баба приподняла подол. — За золото вас в милиции по головке не погладят, вмиг упекут, куда следует.

— Вот оно в чем дело, — еле сдерживаясь от ярости, понял я. — Значит, вы точно рассчитали, что я в ментовку не заявлю. Во–первых, золото, во–вторых, лучшие друзья. Кто поверит. Я и сам, если бы не помнил все до мельчайших подробностей, никогда бы не подумал на вас… Твоя идея, дрянь, ты всегда была мастаком на подлости. Ничего, за все придется отвечать. И за то, как Людмиле моей капала, что я блядую, и за сплетни. За все.

— Бабы, — негромко позвала Татьяна, пятясь задом ко входу в цех. — Бабы, сюда. Убивают…

— Ясно, вздохнул Арутюн. — Пойдем отсюда, здесь делать больше нечего.

Сплюнув на пол, я резко развернулся и пошел к выходу из Дома быта. Только сейчас, после случившегося, глаза начали раскрываться на эту семейку по–настоящему. Какая же Татьяна ядовитая пакость, змея подколодная. Неужели у нее ничего не осталось за душой! А было ли? Вспомнилось, как эта толстая корова гульнула от Виктора с одним знакомым. Поехала с ним на машине в Маныч за рыбой и прямо в кабине «отоварилась».

— Почти всю дорогу подскакивали на колдоебинах, шоссе под Манычем земляное. Но тяжела, — смеялся знакомый, — Сидение аж до бензобака едва не продавили.

Виктор тоже рассказывал о своих любовницах. Особенно об одной, живущей где–то в сторону Военведа. Около года заныривал он к ней, может, и сейчас не бросил. Значит, не любили друг друга. Никогда. Зачем же тогда живут вместе? Из–за квартиры? Из–за Пашки? Развелись бы, как я в свое время, и дело с концом. Странное существование, полусонное, полное лжи. Такого не пожелаешь и врагу. Недаром вторая жена, тоже Людмила — везло мне на это женское имя капитально — в очередной их приход к ней в гости, естественно, с новыми сплетнями обо мне, просто с мужем выгнала обоих на улицу, не дав досказать наполовину выдуманную историю до конца. О свершившемся факте поведал тоже Виктор. Правда, с сожалением. Он питал чувства к моей жене и не хотел порывать с ней взаимоотношений даже после нашего развода. Наверное, похотливые, а не дружеские, как пытался представить. Да Бог с ним. Маленький, ущемленный в правах крестьянский сын, вечно мнивший себя эдаким наполеончиком и на формовке, и в бытность свою депутатом райсовета, куда выбрала его бригада грузчиков с режимного завода. Положенного срока он не продержался. Ленив, туповат, абсолютно равнодушен к людским проблемам.