Жена башмачника - Адриана Трижиани

Наконец что-то знакомое, напоминающее о доме. Запах пчелиного воска – точно как в церкви Святого Антония. Над алтарем огромный витражный триптих рассказывал историю Благовещения, собранную из осколков сумеречно-синего, густо-розового и изумрудно-зеленого. На потолке, на нежно-голубой вкладке в раме из золоченых листьев, слова: «БОГ ЕСТЬ МИЛОСЕРДИЕ».

Привычная обстановка успокаивала. Алтарь, скамьи, молящиеся, латынь молитвенников – все это дарило заслуженный мир в конце длинной череды суровых испытаний. Богородица простерла руки, словно приветствуя их, а черная больничная одежда и деревянные четки погружали в глубокую безмятежность две заплутавшие души, измученные тоской по дому.

– Мне сказали, что я не смогу вернуться в наши горы, – прошептала Энца.

– Что они знают о нас?

Марко хотел приободрить дочь, но сейчас она была такой маленькой, такой беззащитной. Марко жалел, что рядом нет Джакомины, которая уж точно нашла бы, как успокоить дочь. С самыми серьезными невзгодами Энца всегда шла к матери. Та знала, что сказать детям, как утешить. А Марко представления не имел, как разрешить новую проблему. Что же им делать, если Энца не сможет вернуться домой?

Марко глубоко вздохнул: все, что он может сделать, – воодушевить Энцу, чтобы следовать плану.

– Ты должна верить, – сказал он, – что мы забрались так далеко не напрасно. – Когда эти слова уже сорвались с губ, он понял, что произнес их больше для себя, чем для дочери.

Энца поднялась со скамьи и вслед за отцом двинулась обратно по проходу. Марко открыл перед ней дверь.

– Энца? Энца Раванелли?

Энца услышала, как голос со знакомым акцентом громко произносит ее имя. Она оглянулась и увидела Чиро Ладзари – в первый раз после того, как много месяцев назад высадила его у входа в монастырь. Сердце ее заколотилось. На миг она усомнилась, что это происходит на самом деле.

– Это действительно ты! – Чиро отступил, глядя на нее во все глаза. – Не могу поверить. Что ты здесь делаешь? Ты приехала в гости? Работать? У тебя здесь есть кто-нибудь?

Он сыпал вопросами, а Энца закрыла глаза, растворяясь в его мягком голосе.

– Кто это еще? – рявкнула Карла Дзанетти.

– Это мои друзья с родины. Синьор Раванелли и его старшая дочь Энца.

Карла мгновенно произвела оценку обоих Раванелли. Она увидела, что Энца – вовсе не очередная девушка с Малберри-стрит, только и думающая, как заманить в ловушку будущего мужа, завести ребенка и заполучить квартиру. Эта итальяночка из той же провинции, что и Чиро. И прибыла с отцом, а следовательно, из достаточно приличной семьи.

Чиро объяснил Карле, как он познакомился с семьей Раванелли, и хозяйка смягчилась, услышав их историю. Продолжайте говорить, думала Энца. Она упивалась их беседой – совсем как холодной водой, когда очнулась в палате.

– Почему ты в госпитале? – спросил Чиро.

– А почему ты в часовне? – парировала Энца.

Чиро рассмеялся:

– Меня заставили прийти поблагодарить Бога, что я не отрубил себе всю руку. – Чиро показал перевязанную ладонь.

– Моя дочь заболела на корабле, – объяснил Марко.

– Всего лишь морская болезнь, – сказала Энца.

– Она чуть не умерла, – поправил Марко. – Всю дорогу пролежала в лазарете. Я думал, что потеряю ее.

– Со мной все хорошо, – сказала Энца, глядя на Чиро. – Папа, сейчас уже все хорошо.

Карла и Ремо вышли с Марко из часовни, оставив Энцу и Чиро одних. Она взяла его ладонь и поправила повязку.

– Что с тобой случилось? Ты стал мясником?

– Учеником башмачника.

– Отличное ремесло. Дети сапожника никогда не будут ходить босыми. Знаешь эту нашу поговорку? – Она улыбнулась.

Чиро был именно таким, каким она его запомнила, даже лучше – точно выше и, возможно, сильнее, а глаза блестели еще ярче, вызывая в памяти кручи над Скильпарио, где ветви темно-зеленого можжевельника встречаются с небесной синевой. Но вот держался он теперь иначе, более раскованно, и выправка у него какая-то стала особая. Позже, вспоминая, Энца определит ее как американскую. Он даже одет был в униформу рабочего класса: брюки из прочной шерсти с тонким кожаным ремнем, отглаженную рубашку из шамбре поверх майки, на ногах крепкие ботинки из коричневой кожи с сыромятными шнурками.

– Мне надо было написать тебе, – сказал он.

Энца выделила в этой фразе «надо было», что, как она надеялась, означало, что он хотел написать ей, а не чувствовал себя обязанным это сделать.

Она ответила:

– Я приезжала в монастырь повидать тебя. Монахиня сказала, что ты уехал, но не сообщила куда.

– У меня были проблемы, – объяснил он. – Я собирался в спешке. Не было времени попрощаться ни с кем, кроме сестер.

– Ну, в любом случае я на твоей стороне, – застенчиво улыбнулась Энца.

– Grazie.

Чиро вспыхнул и потер щеку, будто хотел стереть румянец смущения. Он вспомнил, как ему понравилась Энца. Не только ее смуглая красота, но и ее удивительная способность постигать самую суть вещей.

– Ты собираешься в Маленькую Италию? Большинство итальянцев оседают в Маленькой Италии или в Бруклине.

– Мы едем в Хобокен.

– Это через реку, – сказал Чиро. – Не очень далеко. – Казалось, он бы предпочел, чтобы этого расстояния не было. – Ты можешь поверить, что я снова нашел тебя?

– Я не думаю, что ты очень уж сильно искал, – поддразнила она.

– С чего бы?

– Интуиция. Наверное, тяжело было покинуть горы.

– Да, правда.

Чиро мог признаться в этом Энце, ведь она сама оттуда родом. Он устал от усилий поменьше вспоминать о доме. Он набрасывался на работу, а когда день подходил к концу, аккуратно откладывал кожу и выкройки, чтобы продолжить завтра. Он оставлял себе мало времени на развлечения. Будто знал, что работа поддержит его больше, чем другие занятия.

– А почему ты уехала? – спросил Чиро.

– Помнишь наш каменный дом на Виа Скалина? Хозяин разорвал с нами соглашение. Нам нужен новый дом.

Чиро с сочувствием кивнул.

– А как твоя хозяйка?

– Ох, я и не знал, что на свете есть такие женщины.

– Может, хорошо, что теперь ты выяснил, – рассмеялась Энца.

– Вот ты где! – В часовню влетела Феличита Кассио. На ней была модная широкая юбка в лиловую и белую полоску и в пару к ней белый жакет. Подол юбки был приподнят на дюйм, демонстрируя кайму зубчатого кружева и туфли телячьей кожи цвета лаванды с шелковыми завязками в тон. Голову украшала соломенная шляпка с белой лентой, а на руках были лайковые перчатки. Энца невольно восхитилась ее нарядом.

Феличита схватила раненую руку Чиро и поцеловала ее.

– Что ты наделал?

Энца поняла, что Чиро и Феличита любят друг друга, и сердце у нее упало.

Конечно, у него должна быть девушка, почему бы и нет? И конечно, она должна была оказаться красавицей. И именно такая элегантная и самоуверенная – идеальная пара для этого нового Чиро-американца. Лицо у Энцы вспыхнуло. Пока она мечтала о мальчике из монастыря, тот и не думал о девочке из Скильпарио.

– Стоило мне только на секунду выпустить тебя из виду! – воскликнула Феличита. – Элизабетта сказала, что ты залил кровью всю Малберри-стрит!

– Лучше бы она моцареллу продавала, чем сплетничать, – буркнул Чиро, явно смущенный ее вниманием.

Чиро взглянул на Энцу, но та смотрела в сторону. Феличита повернулась к Энце:

– Кажется, мы раньше не встречались.

– Энца Раванелли – мой друг с родины, – тихо сказал Чиро.

Энца бросила на него быстрый взгляд: она расслышала в его голосе что-то вроде сожаления.

– У Чиро такое большое сердце, – сказала Феличита, кладя ладонь в перчатке Чиро на грудь. Энца обратила внимание, какой маленькой выглядела ручка Феличиты на широкой груди Чиро. – Ничего удивительного, что он считает своим долгом навещать больных.

Чиро собрался было возразить, но тут появился Марко:

– Энца, тебе пора отдохнуть.

Послушно кивнув, Энца поплотнее запахнула воротник больничного халата. Ей хотелось, чтобы он был не из толстой фабричной ткани, а из шелкового шармеза, тихо шелестящего, когда она шла прочь от парня, которого однажды поцеловала.

– Энца, мы проводим тебя в палату, – предложил Чиро.

– Нет-нет, тебя ждут Дзанетти. Кроме того, я знаю дорогу.

Энца хотела ускорить шаг, но силы ее покинули – и причиной тому была вовсе не болезнь. Никаких сомнений – Чиро Ладзари влюбился в другую.

5

Деревянная прищепка

Una Molletta di Legno

Листья старого вяза на заднем дворе обувной лавки Дзанетти на Малберри-стрит стали тускло-золотыми, а потом и вовсе осыпались на землю, как конфетти в конце парада. Чиро держал дверь в сад открытой, подперев ее банкой машинного масла. Прохладный осенний ветерок шуршал листами кальки на верстаке. Чиро читал, пристроив подвесную лампу так, чтобы она освещала книгу.

Чтобы шрам на ладони поблек, понадобилось почти шесть лет. К осени девятьсот шестнадцатого тонкий красный рубец, пересекавший линию жизни, сделался бледно-розовым. Чиро волновал мистический смысл того, что отметина пролегла именно через линию жизни, он даже наведался к гадалке на Бликер-стрит. Подержав в руках открытую ладонь, Глория Вейл заверила, что в жизни у него будет больше сокровищ, чем сможет вместить сердце. Но она так и не сказала, долго ли будет продолжаться эта счастливая жизнь. Услышав о результатах гадания, Карла фыркнула: