Он снова здесь - Тимур Вермеш

Неказистый домишко дрожал от холода, зажатый между двух доходных домов, словно детская нога в чересчур большом отцовском тапке. Дом безнадежно не справлялся со своей ролью, отчасти из-за того, что какому-то болвану пришло в голову присвоить этой хибаре имя и привинтить на фасад огромные буквы. Причем этот шрифт будет уродливым во все времена. Надпись гласила: “Дом Карла-Артура Бюринга” – и производила такое же впечатление, как если бы детский надувной круг окрестили “Герцог фон Фридланд”. Около звонка висела табличка “Штаб-квартира НДПГ”, и шрифт был выбран мелкий явно из трусости перед лицом врага. Невероятно – словно в веймарское время, когда народная мысль, национальное дело были вновь обесчещены, обесценены и выставлены на посмешище какими-то остолопами. Я в ярости нажал на звонок, а поскольку сразу ничего не произошло, несколько раз ударил по нему кулаком.

Дверь отворилась.

– Что вам нужно? – спросил прыщавый мальчонка растерянного вида.

– А как вы думаете? – холодно спросил я.

– У вас есть разрешение на съемку?

– Что вы здесь скулите? – напал я на него. – С каких это пор национальное движение прячется за бредовыми уловками?

Я энергично распахнул дверь.

– Освободите дорогу! Вы – настоящий позор немецкого народа! Где ваше начальство?

– Я… минутку… подождите… я кого-нибудь позову…

Мальчонка пропал, оставив нас в своего рода приемной. Я осмотрелся. Помещение не помешало бы покрасить заново, пахло холодным табачным дымом. Вокруг лежали партийные программы с идиотскими слоганами. На одном стояло: “Дать газа!”, причем в кавычках, словно бы на самом деле никакого газа давать не надо. “Миллионы чужаков обходятся нам в миллиарды” – было написано на наклейках. А кто же, интересно, тогда будет изготавливать патроны и гранаты, кто будет выкапывать для пехоты блиндажи? Этого написано не было. По крайней мере, от мальчонки, которого я только что видел, не будет пользы ни с лопатой в руке, ни в строю.

Еще ни разу в жизни я не испытывал такого стыда за национальную партию. Вспомнив, что камера все снимает, я собрался с силами, чтобы не расплакаться от ярости. Ради этого сброда Ульриху Графу не стоило подставлять себя под одиннадцать пуль, а фон Шойбнер-Рихтер не для того пал под пулями мюнхенской полиции, чтобы негодяи в запущенной хибаре изгалялись над пролитой кровью достойных мужей. Я слышал, как в соседней комнате ребятенок что-то бормотал в телефонную трубку. И камера снимала всю эту беспомощность – как же мне было горько, но другого пути не было, требовалось очистить эту навозную яму. В итоге я не выдержал и, дрожа от гнева, вошел в соседнюю комнату.

– …Я пытался не допустить, но как бы… он выглядит прям как Адольф Гитлер, и в форме…

Вырвав у парнишки трубку, я прокричал в нее:

– Что за неудачник содержит эту лавочку?

Прямо удивительно, с каким проворством обычно ленивый Броннер обогнул стол и с нескрываемой радостью нажал на кнопку на телефоне. И вдруг получилось, что ответы стали хорошо слышны в комнате благодаря маленькому динамику на аппарате.

– Позвольте-ка… – возмутился динамик.

– Когда я что-либо позволю, вы узнаете первым! – крикнул я. – Почему начальства нет на рабочем месте? Почему на позиции лишь этот очкарик? Вы должны появиться здесь и дать мне полный отчет! Немедленно.

– Кто вы вообще такой? Псих с “Ютьюба”, что ли?

Согласен, определенные происшествия Новейшего времени при известных обстоятельствах не вполне могут быть осознаны нормальным маленьким человеком с улицы. Однако всему есть своя мера. Тот, кто хочет возглавлять национальное движение, обязан уметь реагировать на непредсказуемые повороты судьбы. И когда судьба стучится к нему в дверь, он не должен спрашивать: “Это, что ли, псих с “Ютьюба”?”

– Итак, – сказал я, – похоже, вы не читали мою книгу.

– Я не собираюсь это обсуждать, – ответил динамик, – а теперь немедленно покиньте наше отделение, или я прикажу вас вышвырнуть.

Я рассмеялся:

– Я вошел во Францию, я вошел в Польшу. Я вошел в Голландию и в Бельгию. Я взял в окружение сотни тысяч русских, так что они и пикнуть не успели. А теперь я пришел в ваше так называемое отделение. И если в вас есть хоть капля истинных национальных убеждений, то вы явитесь сюда и будете держать ответ за то, как вы разбазариваете народное наследие!

– Я вас сейчас…

– Вы хотите насильно прогнать фюрера великой Германии? – спокойно спросил я.

– Но вы же не фюрер.

По непонятной мне причине помощник режиссера Броннер резко сжал кулак и расплылся в широчайшей ухмылке.

– То есть… я имел в виду не Гитлер, – запинаясь, проговорил динамик. – Вы же не Гитлер.

– Так-так, – спокойно произнес я, крайне спокойно, так спокойно, что Борман сейчас уже раздал бы всем защитные каски. – Но если бы, – очень вежливо продолжил я, – если бы я им был, то, наверное, имел бы честь рассчитывать на вашу бескомпромиссную преданность национал-социалистическому движению?

– Я…

– Я немедленно требую сюда уполномоченного рейхсляйтера. Немедленно!

– В настоящий момент он не…

– У меня есть время, – сказал я. – Всякий раз, бросая взгляд на календарь, я убеждаюсь: у меня удивительно много времени.

И я положил трубку.

Мальчонка уставился на меня в смятении.

– Это ж вы прикалываетесь, да? – озабоченно спросил оператор.

– Что, извините?

– У меня это… не так уж много времени. Мой рабочий день до четырех.

– Хорошо-хорошо, – успокоил его Броннер, в крайнем случае вызовем кого-то на смену. Все складывается отлично!

Он вынул из сумки переносной телефонный аппарат и занялся организационными вопросами.

Я сел на один из свободных стульев.

– Может, у вас есть что-нибудь почитать? – спросил я у мальчонки.

– Я… сейчас погляжу, господин…

– Фамилия – Гитлер, – деловито подсказал я. – Должен отметить, что в последний раз столь тягостное неузнавание встречало меня в турецкой химчистке. Может, те анатолийцы как-то связаны с вами?

– Нет, просто… мы… – промямлил он.

– Понятно. Я не вижу большого будущего для вас в этой партии!

Звонок телефона прервал его поиски литературы. Подняв трубку, он даже приосанился.

– Да, – сказал он трубке. – Так точно, он еще здесь. – Потом повернулся ко мне: – С вами будет говорить федеральный председатель партии.

– Я не собираюсь говорить. Время телефона прошло. Я хочу увидеть человека.

Вспотев, мальчонка не стал выглядеть лучше. Этот хлюпик явно не посещал ни наши НАПОЛАС[60], ни кружки военного спорта, ни вообще какой бы то ни было спортивный союз. И почему же партия жестко не отсеивает сразу же, на этапе приема подобный расовый брак? Мало-мальски здравомыслящему человеку этого не понять. Мальчонка что-то прошептал в трубку и положил ее.

– Господин федеральный председатель просит его немного подождать, – сказал малец. – Он приедет так быстро, как только сможет. Это же для MyTV, да?

– Это для Германии, – поправил я его.

– Может, хотите что-нибудь попить?

– Может, хотите присесть? – предложил я и озабоченно осмотрел его: – Кстати, вы занимаетесь спортом?

– Я бы не хотел… – растерялся он, – и господин федеральный председатель вот-вот…

– Прекратите хныкать, – перебил его я. – Резвый как борзая, гибкий как кожа и твердый как крупповская сталь[61]. Знакомо?

Он робко кивнул.

– Тогда, может, еще не все потеряно, – смягчился я. – Понимаю, что вы боитесь говорить. Но будет довольно, если вы просто включите свою голову. Резвый как борзая, гибкий как кожа и твердый как крупповская сталь – можете ли вы сказать, что обладание этими качествами выгодно, если стремишься к великой цели?

– Я сказал бы, что это не помешает, – осторожно ответил он.

– Ну и?.. – спросил я. – Резвы ли вы как борзая? Тверды ли вы как крупповская сталь?

– Я…

– Нет. Вы – медлительны как улитка, хрупки как кости старика и мягки как сливочное масло. Из тыла того фронта, который вы защищаете, надо срочно эвакуировать женщин и детей. Когда мы встретимся в следующий раз, я надеюсь, вы будете в другом состоянии! Вольно.

Он отошел с гримасой больной овцы.

– И завязывайте с курением, – бросил я ему вслед, – вы пахнете, как дешевый окорок.

Я взял одну из их дилетантских брошюр, но так и не успел ее почитать.

– Мы уже не одни, – произнес Броннер, глядя в окно.

– А? – откликнулся оператор.

– Понятия не имею, кто их оповестил, но снаружи полно телевидения.

– Может, кто-то из полицейских, – предположил оператор. – Вот почему они нас не вышвыривают отсюда. Вот будет зрелище, если нацисты на виду у камер выкинут фюрера на улицу.

– Но он же вроде не фюрер, – задумчиво сказал Броннер.

– Пока не фюрер, Броннер, – строго поправил я его. – Для начала требуется объединить национальное движение и устранить вредоносных идиотов. А здесь, – я бросил косой взгляд на мальца, – здесь, похоже, гнездо вредоносных идиотов.