Закон «Бритвы» - Силлов Дмитрий Олегович sillov

Виктор ничего не ответил, просто нажал на последнюю кнопку, убрал меч от горла ученого и направился к лифту, бросив мне через плечо:

– Ты как? По тросу подняться сможешь?

– Ага, – сказал я, не отрывая взгляда от автоклавов, внутри которых происходило необратимое. Куклы, отключенные от питания, стремительно чернели, проседали, словно наполненные воздухом мешки, которые проткнули иглой, – и прямо на глазах растекались в пузырящиеся лужи.

Краем глаза я видел, что академик в окровавленной, разодранной одежде, едва покрывающей его тело, тоже смотрит на то, как гибнут так и не родившиеся существа, созданные его гением, – и в глазах его, на удивление, не было ни капли сожаления. Более того: Захаров с явным интересом смотрел на происходящее. Кто знает, что сейчас было в его голове, которую давно стоило снести «Бритвой»…

Но, к сожалению, я не из тех, кто убивает пожилых ученых, даже тех, которые умеют превращаться в ужасных монстров. Глупость, безусловно, и она наверняка в будущем мне дорого обойдется. Но что делать, себя не выбирают. Придется примириться с тем, что мне достался вот такой я, со своими принципами и дурацким моральным кодексом, за который я себя порой искренне и люто ненавижу.

А потом я развернулся и пошел к лифту. Японец, Меченый, Шрам – все уже были там, лезли по тросам наверх. Малоприятное занятие, конечно, ползти наверх по стальному канату, наверняка экстремально грязному и скользкому от смазки. Но, увы, другого пути назад не было…

Впрочем, подъем наверх прошел на удивление легко. Казалось, что мои пальцы, словно металлические клещи, намертво цепляются за трос, а руки легко тащат за собой тело вверх даже без помощи ног. Интересно, такой эффект дал проглоченный мною артефакт или же это совокупность всех органических, неорганических и духовных имплантатов, которые в меня вживили за последние сутки?

Когда мы оказались наверху, Меченый выгреб из карманов все «Глаза Выброса» и сказал коротко:

– Делим хабар. Поровну.

Шрам хмыкнул.

– Твой заход уважаю, но тут ты не прав, стрелок.

– Повторяю последний раз: не называй меня так, не люблю, – сквозь зубы проговорил Меченый.

– Уж потерпи пару минут, – рассмеялся Шрам. – Сейчас все порешаем и разойдемся. Короче, моя доля тут один арт на память о моем безвременно погибшем плаще, не более. Твоя, стрелок, по ходу, такая же.

– Чего это? – окрысился сталкер.

– А ты что, до фига чего сделал? – удивился Шрам. – Прогулялся по Зоне туда-сюда, в кустах посидел, пока другие воевали. Так себе подвиг, я думаю. Потому одного «Глаза Выброса» тебе за участие более чем достаточно.

Меченый скрипнул зубами, но, видимо, решил, что собачиться со Шрамом себе дороже. Потому промолчал.

– Короче, нам с тобой по одному арту, а Снайперу с китайцем остальное.

– С Японцем, – машинально поправил я.

– Или так, – хмыкнул Шрам. – Мне оно как-то без разницы, вряд ли еще когда с этим ниндзей пересечемся.

Если он хотел задеть или подколоть Савельева, у него ничего не вышло. Виктор стоял с каменным лицом, сложив руки на груди, и, судя по немигающему взгляду, вообще был сейчас где-то очень далеко и от дележа хабара, и от окружающей Зоны вообще. Шрам, поняв, что отвести душу и как следует поругаться с шибко крутой «отмычкой» не получится, крякнул с досады, забрал у Меченого артефакты и протянул мне.

– По ходу, твой друг выпал в какой-то китайский осадок, или же ему просто ничего не надо. Так что забирай все шесть штук, потом сами разберетесь. Хороший хабар за одну ходку, а, Снайпер?

– Семь, – с обидой в голосе сказал Меченый. – Один он сожрал, так что сожранный арт тоже его. Потому и по тросу лез как наскипидаренный, чуть меня по пути не снес.

– Восемь, – поправился Шрам. – Но это уже не существенно. Ладно, братья сталкеры, кто куда, а я к костру. У меня еще полчемодана денег не сожженных.

– И зачем бабло палить? – пожал плечами Меченый. – Лучше мне бы отдал. Я б нашел им применение.

– Что мне с моими деньгами делать, я сам решу, – отрезал Шрам. – Но если хочешь погреться, пошли, место у костра найдется. А то ночи нынче холодные, утро всяко приятнее ждать там, где тепло.

– Тут не поспоришь, – отозвался Меченый.

Они ушли, даже не попрощавшись и не оборачиваясь – в Зоне считается плохой приметой оглядываться. Прощаться тоже многие не любят, ибо часто бывает, что скажешь «пока, увидимся» или что-то в этом роде – и все, на этом свете больше свидеться не получится. Не любит Зона прогнозов на будущее. Ни в каком виде.

– А нас, значит, к костру не пригласили, – хмыкнул я. – По ходу, Шрам на меня за плащ все-таки сильно обиделся.

– Это важно? – поинтересовался Японец, выпавший из ступора, который был то ли медитацией, то ли просто игнором попыток Шрама его подколоть.

– Не думаю, – сказал я. – У нас, как я понимаю, все равно нет времени у костров рассиживаться. Надо в Институт, а потом твою дочь выручать.

– Благодарю, что правильно понимаешь, – отозвался Савельев. И посмотрел на меня виновато, будто прощения просил.

– Это ты брось, – поморщился я. – Я сейчас не делаю ничего, чего бы для меня не сделал ты. И это нормально. Если мне кто-то когда-то что-то хорошее сделал, я ему вдесятеро отплачу той же монетой. Я знаю, что ты из таких же, потому заканчивай с чувством вины и двигай ходулями. Надо еще подумать, как сделать так, чтобы нас кордонные по ошибке не пристрелили, когда обратно пойдем.

Академик Захаров стоял и слушал журчание, какое бывает, когда после снежной зимы по весне под лучами солнца тают огромные сугробы. Это в специальные отверстия в полу стекала из автоклавов жижа, в которую превратились куклы…

Бесценная жижа! Биологически активная белковая смесь, в состав которой входила уникальная комбинация артефактов, размолотых в молекулярную пыль. А там, под полом, находился не слив в канализацию, как можно было предположить, а цистерна, куда эта жижа целенаправленно стекала. Конечно, придется вновь очищать этот бесценный биологический материал, подвергать воздействию аномального излучения, чтобы он снова стал вязким, способным принимать любую форму. Опять нужно будет разложить готовых кукол по автоклавам и снова искать энергетические артефакты, чтобы запустить процесс создания мощных биологических машин для убийства. Скорее всего, более совершенных, потому что это абсолютно не дело, когда твое совершенное творение можно банально задушить, запихав ему в пасть грязную тряпку.

Что-то ткнулось в ногу. Академик вышел из задумчивости, посмотрел вниз.

– А, это ты, – рассеянно сказал он. – Даже не знаю, что с тобой делать. По-хорошему, надо было бы тебя грубо и банально размозжить о стену, уж больно много от тебя хлопот. Но, с другой стороны, надо признать, что это тебе принадлежит идея разместить под автоклавами емкость для сбора биоматериала на случай непредвиденного изменения его агрегатного состояния. Да и как-то привык я уже к твоим докучливым рассуждениям о науке, из которых крайне редко можно вычленить что-то полезное.

Голова профессора Кречетова молчала. Поддержание жизни в части тела, отделенной от него, требовало море энергии, и заряд «Глаза Выброса» был на исходе. Захаров наклонился, поднял голову с пола за волосы, посмотрел в тускнеющие глаза того, что осталось от ученика.

– Как интересно, – задумчиво произнес академик. – Даже находясь в таком плачевном состоянии, человек все равно хочет жить. Не понимаю, что вы находите хорошего в этой жизни? Сплошная бесцельная суета, борьба с собственным эго и с чужими попытками опустить его ниже плинтуса, безуспешные потуги победить собственные примитивные инстинкты и достичь того, что на самом деле никому не нужно – и тебе самому в том числе. Тьфу!

Голова закрыла глаза и немного скривила губы. Мол, теперь-то я точно никуда не денусь – хочешь не хочешь, а придется слушать этот философский бред.

– Точно, придется, – усмехнулся академик, словно прочитав мысли умирающей головы. – Что ж, пожалуй, я оставлю тебе жизнь, неблагодарный ученик. Побудешь у меня вместо домашней таксы, которая все понимает, но ничего внятного сказать не может. Да-да, отличная мысль! Должен же я кому-то высказывать свои мысли, идеи, соображения…