Сирена - Михаил Волконский

– Да, увидимся.

– Где же?

– Там видно будет. Словом, увидимся! Ну, до свиданья!

И, простившись с Варгиным, леди ушла, а ему снова показалось, что все, что происходит с ним, происходит во сне, и это сновидение таково, что ему не хочется просыпаться.

Он полузакрыл глаза; мягкое, нежное забытье охватило его, и в этом забытье самые сладкие грезы стали являть ему самые смелые картины и образы.

Сквозь них Варгин видел опять сидевшего у его постели карлика, обстановку комнаты, опущенные зеленые шторы на окнах с отпечатанными на них черной краской плохими рисунками каких-то деревьев и замков, видел дверь, дверь эта отворилась и в комнату вошла девушка.

Варгин вспомнил, что где-то видел ее. Это была та самая, которая приезжала за маркизом в трактир, которую звали Туровской и в доме у которой он был теперь. Она вошла и, кивнув головой на Варгина, спросила у карлика:

– Спит?

– Кажется! – ответил карлик.

Она села у окна.

– Максим Ионыч! А его все еще нет! – прошептала она.

– Да, нет, Верушка. Кабы пришел, я бы сейчас дал знать.

– С ним случилось что-то! Ты знаешь, который теперь час? Уже второй ночи! Если бы все было благополучно, он вернулся бы.

– Не знаю, что и сказать, Верушка! Может, он просто не решился, а теперь ему и совестно вернуться.

– Нет, Максим Ионыч, не похоже это на него! – словно испугалась даже и обиделась девушка.

– И вправду не похоже! – спохватился карлик. – Это я так, сдуру сказал. Нет, я тут поговорил сегодня с ним, правда, он хороший человек!

– Я ума не приложу, что с ним. А вдруг как из-за меня да над ним самим беда стрясется!

– А тебе было бы жаль его? Верушка, да никак ты плачешь? Что с тобой, голубушка? Полно! Или, правда, недаром полюбил он тебя?

Девушка посмотрела на него большими глазами.

– Как полюбил?

– Ну, известно, как любят! То есть опять я сдуру говорю. Полюбил-то он тебя не как другие любят, а по-своему, по-хорошему: о себе не помнит, только о тебе думает и ради тебя всем пожертвовать готов. Верно тебе говорю!

Тут глаза Варгана смежились, и он не слыхал, о чем говорил дальше карлик с девушкой.

ГЛАВА XXVIII

Елчанинов почувствовал, как его опустили на разостланную на каменном полу солому; потом он услышал, как хлопнула тяжелая дверь и звякнул железный засов на ней.

Он догадался, что его оставили, вероятно, в том самом погребе, в который был заключен Станислав.

Повязка на глазах была крепко стянута и резала ему лоб, платок, засунутый в рот, душил, а руки и ноги оставались скрученными.

Он стал делать усилия, растягивать веревки; к счастью, оказалось, что впопыхах его связали не очень надежно и можно было надеяться, что удастся распутаться.

Елчанинов сделал для этого все возможное, и наконец ему удалось, освободить руки.

Он вытащил платок изо рта – это было вовремя, потому что воздуха ему почти не хватало, сорвал повязку с глаз, но это никакой пользы ему не принесло, потому что кругом него был мрак, в котором он с открытыми глазами решительно не мог ничего разглядеть.

Ощупью он распутал себе ноги.

Освободившись наконец, он встал, обошел, держась за стену, подвал, отыскал дверь; она была крепко заперта, и Елчанинов вернулся к соломе и сел на нее.

Странное и неожиданное чувство испытывал он: это не был ни страх, ни боязнь, ни сердце не сжималось у него, ни руки не холодели; его охватило какое-то несуразно веселое настроение; ему стало как-то особенно занятно очутиться вдруг в таком необыкновенном положении.

«Вот так штука, вот так штука! – повторял он сам себе и раз даже громко прищелкнул пальцами. – Как это меня забрали, посадили и не выпустят? Ну конечно, не выпустят! С ними шутки плохи! Однако ведь не может же исчезнуть так-таки с лица земли человек в чине офицера? Ведь я – не какой-нибудь Станислав! Нет, не посмеют они!»

И. сейчас же пришло в голову Елчанинову, что уж если чего не посмеют они, так это выпустить его на волю, теперь, после того как уже решились захватить.

«Вот так штука!» – повторил он еще раз, но уже совсем с иным, чем прежде, оттенком.

И быстро внутренний задор его сменился унынием.

Елчанинов не знал, сколько времени просидел он так в подвале.

С наружной стороны за дверью послышалось движение; к ней подошли и остановились.

Елчанинов вздрогнул, стараясь догадаться о том, кто шел к нему. Тут он в первый раз почувствовал, что как будто страх как-то тихо и вкрадчиво вполз в его душу и ухватил за сердце.

По его расчету, давно должна была быть уже ночь, и с какой иной, как с недоброй, целью могли спуститься к нему в подвал ночью?

Он испытал, вероятно, то, что выпадает на долю человека перед смертью.

Перед ним вдруг все слилось в один вопрос, который встал и затмил собой все остальное: что будет? И вместо ответа была неизвестность.

И не страх смерти, а страх именно этой неизвестности смутил Елчанинова.

«Вот оно пришло!» – как бы что-то сказало ему, но что именно «пришло» – узнать, казалось, нельзя, хотя сию минуту, через секунду, через один миг оно станет ясным и совершившимся.

Засов уже гремел и дверь отворялась.

Елчанинов стоял на ногах, слегка отставив назад руки со сжатыми кулаками и нагнувшись вперед, вполне готовый кинуться на того, кто осмелится войти к нему.

Прошло мало времени с тех пор, как подошли к двери и отворили ее, но как-то вдруг сразу тысячи мыслей пронеслись в голове Елчанинова, и из всех этих мыслей осталась одна: не дать себя в обиду, кинуться вперед и пробить себе силой дорогу, которая была хорошо известна, пробить эту дорогу или биться до смерти и не отдаваться живым.

На пороге показался человек в красной куртке, с фонарем в руках.

Елчанинов успел разглядеть темный цвет его кожи, курчавые, волосы и догадался, что это был арап, новый слуга маркиза. Он пришел один.

Елчанинову было совершенно безразлично, арап ли, другой ли кто-нибудь; для него все казались теперь здесь одинаковы. Он сделал скачок вперед, вытянул руки, но арап оказался хитрее его и более предусмотрителен, чем ожидал этого Елчанинов. Он захлопнул дверь, и Елчанинов бешеным прыжком своим наскочил только на нее.

В порыве досады он ударил в дверь кулаками, единственно из чувства злобы, потому что знал, насколько крепка была дверь, – он уже был знаком с ней, и, к сожалению, ему пришлось убедиться раньше, что напрасно пытаться сокрушить ее. От ударов в дверь только кулакам его стало больно.

– Ну, хорошо же! – процедил он сквозь зубы и отошел, сам не зная, к чему собственно относилось это угрожающее «ну, хорошо же!».

В темноте он опять набрел на солому и опустился на нее.

Опять воцарилась кругом тишина, и непроницаемый мрак, как бы усугубленный этой тишиной, сгустился еще больше.

После физического подъема, испытанного Елчаниновым, наступила усталость; он растянулся на соломе, глаза его стали закрываться; должно быть, было уже очень поздно, и природа брала свое.

И в прошлую ночь Елчанинов мало спал, и теперь не сон, а какая-то тусклая дрема начала охватывать его. Сквозь эту дрему он услышал знакомый голос, который звал его по имени. Это был голос Кирша! Но Елчанинов настолько еще владел сознанием, что начал соображать:

«Однако это скверно: мне начинает уже чудиться умерший Кирш».

А голос повторял в это время явственно, как наяву:

– Елчанинов! Елчанинов!

Это удивило его, и он насторожился.

– Елчанинов! Пентюх полосатый! – сказал совсем уж определенно голос Кирша, и в подвал опять вошел с фонарем арап; только это был не арап, а Кирш. Та же красная куртка, те же курчавые волосы, тот же темный цвет кожи, и, несмотря на это, в подвал вошел не арап, а Кирш. – Елчанинов, пентюх полосатый! – повторил арап, подходя ближе и поднося фонарь к своему лицу. – Вглядись в меня хорошенько и постарайся узнать.

Елчанинов, уверенный в том, что это кажется ему в бреду, приподнялся на соломе и, опершись рукой о каменный пол, поднял голову.

Странное творилось перед его глазами; рукой он ощущал холод пола, чувствовал, как неудачно повернул шею, подняв голову, видел арапа, – и вместе с тем перед ним был в этом арапе умерший Кирш.

– Ну, чего уставился? Ведь голос тебе подаю! – проговорил снова арап-Кирш, а затем опустился и сел с ним рядом на землю.

Елчанинов тронул себя за голову, тронул арапа и вдруг убедился, что перед ним был живой, настоящий Кирш.

– Кирш! Кирш! – задыхаясь мог только выговорить он и, охватив шею друга руками, прижал его к себе.

– Ну, вот! – барахтался тот в его объятиях. – То чуть не убил меня сейчас своими кулачищами, а теперь задушить хочешь! Экая силища у тебя, прости Господи!

– Да нет! Да как же ты? Да как же это? – повторял Елчанинов, отстраняясь и снова вглядываясь в Кирша. – Да неужели же это ты в самом деле?

– В самом деле это я! Да приди ты в себя, наконец!

Но Елчанинов все не мог успокоиться.