Битва богов - Андрей Дмитрук

Сисара отдернул полотно и заглянул в шатер. Он ошибся: дома была лишь жена Хевера. Широкобедрая и плосколицая, вовсе не женственная Иаиль шила, сидя на вытертом ковре, а кругом возились ее голые дети. Подслеповато моргал фитиль в глиняной плошке.

Женщина узнала Сисару сразу, порою он заезжал к Хеверу на шумной самокатной повозке — выпить вина, потолковать…

— Зайди, господин, — сказала она. — Мужа моего нет, он поехал в Кадес за сбруей для лошадей. Но ты зайди, я угощу тебя и приму, как подобает.

Из поданного кувшина Сисара умыл руки и лицо; затем вошел и блаженно растянулся на войлочной подстилке. Иаиль напоила его тепловатым кислым кумысом, принесла оливкового масла, и гость смазал ожог на шее, немного утихомирив боль.

Как ни заставлял себя начальник отряда думать о важном, о том, что в штабе его наверняка считают погибшим, — дремотная вялость овладевала измученным Сисарой. Что толку терзать себя, коль скоро нет при нем ни рации, ни даже ракетницы на тот случай, если его станет разыскивать вертолет?.. Останься Сисара на поле боя и не сгинь под обстрелом с воздуха, его бы наверняка живьем освежевали «заречные»… Главное, он уцелел — значит, есть шансы выбраться отсюда. Наутро он облачится в долгополую одежду Хевера, купит у вождя лошадь и поскачет к морю. Бегства Сисары не видел никто, ушел он тростниками, речной долиной, — погоня вряд ли будет выслана, и не позднее, чем завтра вечером, он достигнет потайной бухты, куда заходят патрульные катера.

Так оно и произойдет. Спокойнее, дружище, спокойнее!.. Сейчас тебе надо отдохнуть. Хорошенько отдохнуть до рассвета…

Самый смелый из детей, курчавый малец с торчащим, будто морковь, пупком, приковылял и вытаращился на гостя, не зная, заплакать или улыбнуться. Сисара сделал ребенку гримасу, пытаясь насмешить…

Оставив шитье, хозяйка быстро оглянулась. Глаза Сисары были закрыты.

Она бесшумно подошла вплотную, наклонилась — грузная, как медведица… Веки гостя дрогнули, приподнялись. Он еще не спал, хотя глядел с сонной беззащитностью.

Иаиль прикрыла Сисару шерстяным одеялом и вернулась к своему шитью. Командир лишь благодарно покивал головою и завозился, устраиваясь поудобнее… Говорить не хотелось. Да и о чем он смог бы говорить с этой дремучей бабой, наверняка видящей в нем опасного колдуна?.. Она в жизни не поймет, какая беда надвигается на земли ханаанян и все прилегающие страны. «Заречные», потомки адептов Внешнего Круга, что спаслись в малых убежищах Приморья, пытаются восстановить допотопную мировую империю. Это шестьсот тысяч беспощадных фанатиков, уверенных в своей богоизбранности; их воины храбры и великолепно обучены, женщины обильно рожают, а Меру то и дело подбрасывает им подарочки из своего арсенала. За много лет до сегодняшней битвы мощным артобстрелом были обрушены стены старейшего из после потопных городов, Иерихона; выжжен напалмом город-крепость Гай; гигантские осветительные ракеты превратили ночь в день и тем повергли в трепет армию пяти ханаанских царей под Гаваоном… До недавних пор мы удерживали за собою морское побережье, теперь приходится отступать. Склады оружия и боеприпасов в подземельях штаба сектора почти опустошены. Надо искать новые пути сопротивления. Готовиться к тысячелетней войне. Но все это потом… завтра…

На миг еще прояснело сознание Сисары; почудилось ему, что осторожные шаги хрустят вокруг шатра, сжимается кольцо крадущихся врагов. Верный пистолет сразу по приходе в дом был засунут Сисарою под изголовье. Выхватить его, вскочить, распахнуть вход… Нет сил. То, должно быть, топчутся козы. Завтра…

Окончив шить, Иаиль накормила грудью полугодовалую девочку. Все с тем же бездвижным, словно у зверя, лицом вышла вперевалку на двор и принесла один из кольев, которыми прибивают к земле края шатра. Взяв в другую руку деревянный молоток, снова подошла к ложу гостя. Дети затихли, глядя с любопытством из своих углов, что делает мать. Она послушала дыхание Сисары и, найдя его спокойным, приставила окованное медью острие кола к виску спящего. Начальник отряда шевельнулся, по-детски сворачиваясь под одеялом. Не медля, Иаиль взмахнула молотком и деловито нанесла удар.

Дождавшись, пока перестанет извиваться тело, хозяйка отвела входное полотнище. Снаружи блеснули шлемы, нагрудники и концы копий.

Глава ІІ

В тот раз Старик вызвал меня не в служебный кабинет, а к себе домой, на Шарнгорстштрассе.

Не знаю, почему, но перед тем, как ехать к Старику, я оставил машину на берегу канала и долго гулял пешком, точно прощаясь с городом. Сходил на Унтер-ден-Линден, к старому Фрицу[21], славному тем, что лучшие поэты и философы его эпохи ютятся под хвостом королевского коня. Сейчас памятник был забран досками и сквозь щели гневно таращился в небо, точно высматривал очередную армаду… В те тоскливо-сырые дни конца февраля враг ждать себя не заставлял: тут и там за крышами гнойно дымили пожарища; истерически завывая, проносились санитарные машины. Порою, знакомая улица оказывалась перерезанной рухнувшим домом…

Кружным путем вернулся я на набережную, перешел мост и долго стоял перед хмурыми колоннами Пергамона. Тяжеловесная пародия на античный храм, серо-черная от въедливой копоти, наводила меня на обычные мысли о нашей навязчивой, чисто немецкой гигантомании.

Я не люблю столицу, ее липкий туман, безвкусно-пышные закопченные громады — но стойкое предчувствие разлуки отзывалось глухою болью. Словно не увижу больше ни мутно-зеленой Шпрее под мостами, ни толстых лап надземки над изрытой бомбами Александерплатц.

Когда я вошел в кабинет Старика, хозяин сидел, склонившись над столом, и лишь поднятием отечной руки приветствовал мое появление. Пепел из трубки только что просыпался на разложенные игральные карты, и Старик неуклюже сдувал его. Такой уютный, краснощекий рождественский дедушка. И обстановка самая мирная: потертые кожаные кресла, стол под лампой в виде бронзового Меркурия, ряды книг… Не надо только присматриваться к фотографиям на стеллаже. Они могут надолго лишить покоя. Люди, что сняты рядом с молодым Стариком, теперь командуют армиями и повелевают странами. Их фамилии много лет звучат уже для немцев, как имена воскресших языческих богов. Вряд ли они вывешивают у себя дома фото, где запечатлены в одних трусах, горланящими с кружкою пива. Но Старику можно все. Его вряд ли тронет даже Первый Адепт. Сам Глава Ордена побаивается Старика, хотя тот занимает скромную должность консультанта «Аненэрбе»[22] по индо-тибетским учениям.

— Бруно, — сказал Старик, дождавшись, пока я нырну в «гостевое» кресло. — Ты хочешь кофе, чаю или рюмочку «Эделькирш»?

Больше всего ему нравится, когда гость, отказавшись от угощения, просит набить табаком одну из многочисленных трубок. У Старика завидная коллекция.

Трубку майссенского фарфора с серебряной крышкою подарил ему когда-то Гиндербург.

Я отказываюсь от угощения, выбираю скромный, хорошо обкуренный «брайяр» и прошу набить его. Хозяин подносит мне трубку вместе с разожженным трутом. Табачная смесь бесподобна, она благоухает чем-то довоенным, цветочно-безмятежным…

Передвигая карты, Старик рассказывает о чепухе, каких-то своих снах и недомоганиях, о том, как он подвернул ногу, спускаясь в бомбоубежище. Я понимаю, что он намерен исподволь перейти к главной теме, но невольно отвлекаюсь на другое. Слева от меня на нижней полке, как бы невзначай прислоненный к корешку «Дхаммапады», стоит снимок: Старик и будущий Глава Ордена позируют, обнявшись, оба в коротких штанах и лихо заломленных тирольских шляпах, на фоне какого-то слащавого озера с беседкой. Где это, когда?.. Блестят у Главы Ордена очки, смолоду он слеповат, наш Генрих Птицелов…

Строго говоря, лишь с помощью Старика, его небрежно брошенных сквозь трубочный дым иронических максим и редких, но глубоких откровений я понял, насколько неисповедима воля высших неизвестных. Хозяин — один из немногих, кто тесно общался с такими столпами оккультизма, как великий магистр «Ордена Восточного Храма» Алистер Кроули, или русский маг Григорий Гурджиев, или наш Карл Хаусгофер, носивший погоны немецкого генерала и сан буддийского священника, — тот самый Хаусгофер, что в тюрьме Ландсхурт внушил Первому Адепту замысел «Моей борьбы…» Если бы не он, я никогда бы не поверил, что величайшее в истории дело может воплощаться руками столь, мягко говоря, слабых людей, как наши вожди. Но, оказывается, у Неизвестных другие представления о пригодности человека на роль их орудия…

Взять хотя бы того же Первого Адепта. Что за нелепая, противоречивая фигура, клоун Сатаны, вызывающий то смех, то ужас! В юности, сбежав от семейных неурядиц, таскался по ночлежкам Вены; голодал, однако последние медяки тратил на шарлатанские книжонки самозваных «гуру», набивал себе башку дикой смесью из йоги, астрологии и писаний об арийском сверхчеловеке. Рехнулся вовсе; на фронте полковой командир Лист клялся, что не допустит до офицерского чина «этого припадочного богемского ефрейтора». Но из припадочного вырос живой бог, покоривший пол мира, и даже суровый «старый борец» Грегор Штрассер вынужден был признать: «Господин с комической щеточкой усов превращается в архангела».