Дядя Джимми, индейцы и я - Артур Беккер

Зимой 1992 года финансы моего дяди потерпели полный крах. (Кто бы мог подумать!) Судебный исполнитель описал всё его имущество — даже битый «вольво» пошёл с молотка — и насчитал, что он должен различным банкам тысячи долларов, в общей сложности больше двадцати тысяч; точную сумму Джимми не хотел мне называть, поскольку это был топ-секрет.

К его долгам причислялись главным образом непокрытые вычеты по кредитным картам — больше всего за крупные покупки в винном магазине, — рассрочка за жилой вагончик и автоущерб. От обеих его месячных зарплат — чеков от садово-уборочной фирмы и гонораров от Рихарда Гржибовского — после всех выплат по суду остались лишь смешные крохи.

В его комнате стояли теперь только расшатанные софа и кресло, сломанные шкафы и полки — всё это они вдвоём с Бэбифейсом притащили со свалки для крупных предметов.

Громадный телевизор Джимми — его роскошь и гордость — был заменён на прибор, по которому приходилось то и дело стучать кулаком, чтобы он вообще работал. Тем не менее у этого аппарата был пульт, и дядя уверял, что канадские телевизоры никогда не взрываются; польские или русские — те да, они постоянно взрываются, как это случилось однажды в Ротфлисе, когда его бывший школьный товарищ Пасиор ударил по своему «Нептуну» и из-за последовавшей затем детонации лишился руки.

— Этот балбес хотел посмотреть фильм про Сталинградскую битву! — рассказывал мне дядя.

Время от времени он перехватывал у Бэбифейса или у меня двадцатку на пиво, сидел на своей «новой» софе, из которой торчали пружины, и ругал на чём свет стоит капиталистов и правительство в Оттаве.

— Они сорвут с тебя последние трусы, — говорил он, — и оставят тебя ковыряться в носу нагишом посреди голых стен. Можешь после этого подаваться хоть в психушку, хоть медведям на растерзание, ты человек свободный! При коммунистах мы могли быть уверены, что проживём хотя бы до шестидесяти лет, а здесь подыхай с голоду хоть ребёнком, если не пляшешь под их дудку! Зачем я вообще работаю, если они тут же у меня всё отнимают? Они строят себе виллы на мои деньги и летают на Багамы!

Мой дядя составил петицию канадскому правительству и попросил меня её проверить и исправить ошибки. Он написал: «Дорогая Канада! Моя просьба проста. Я немного задолжал. Не рассчитал своих возможностей со всеми этими процентами. За всякое говно, которое производят китайцы, здесь приходится переплачивать вдвое и втрое. Например, стоит на стереоустановке надпись Мейд ин Япан, но если её развинтить, то окажется, что всё это дерьмо сделано в Китае. Где-то в грязи Янцзы сидят узкоглазые и ляпают эту продукцию. Подёнщики и инвалиды войны, которые хотят хоть что - то заработать. А я, признанный канадец из Польши, заказываю себе домой всё это барахло и должен всю мою жизнь за него расплачиваться. Да мне проще было бы сразу эмигрировать в Пекин, напялить на себя синюю пижаму и молиться на Мао за чашку риса. Дорогая Канада! Но ведь я твой ситизен. Сделай же что-нибудь! С глубочайшим уважением — Джимми Коронко».

Я бросил его письмо без марки в ближайший почтовый ящик, просто так, для его успокоения. Совесть моя была почти что чиста.

Чак практически не бывал дома, мы виделись очень редко: он влюбился в кореянку. Бэбифейс был этому рад до поры до времени: пока Чак не объявил, что скоро переедет к своей девушке на другой конец города.

Бэбифейс сказал:

— Ведь он навахо. Он должен жить в индейском квартале, вместе со своими братьями.

Несколько месяцев спустя это произошло: в начале марта 1993 года Чак стал паковать картонные коробки для переезда и наполовину опустошил свою мастерскую. Он взял напрокат прицеп для своего «форда» и однажды в три часа дня заехал на этой повозке за мной на работу.

Я сказал:

— Послушай! Ну какой из меня грузчик! Давай лучше за двадцать монет возьмём в команду нашего Ча-Ча Он у себя в Казахстане был штангистом и даже добрался до первой лиги.

— Так и сделаем, дружище! — обрадовался Чак.

Ча-Ча обладал медвежьей силой. Я по сравнению с ним был просто гном, ведь весы подо мной показывали всего каких-нибудь семьдесят кило. Ростом он был с баскетболиста, к тому же у него были мощные плечи и железные кулаки.

Благодаря Ча-Ча переезд оказался детской игрой. Хотя улицы были ещё под снегом, а температура болталась туда и обратно со знаком «минус», так и не доходя до нуля, он обвязал свою толстую фланелевую рубашку вокруг пояса и потел, как племенной бык. Кореянка Чака, красавица, словно сошедшая со страниц рассылочного каталога, ростом была моему коллеге как раз по грудь, и он, кажется, произвёл на неё сильное впечатление.

Когда мы вчетвером вернулись назад к индейскому кварталу, чтобы загрузить прицеп оставшимся барахлом, и припарковались перед нашим домом, мы увидели, как мой дядя мечется по террасе из одного конца в другой, словно зверь в клетке. Он был чем-то очень взволнован.

Бэбифейс высунулся из окна кухни и гладил Крези Дога, который жалобно поскуливал, чуя отъезд Чака Вскоре он вышел со своим псом наружу — оба завёрнуты в шерстяные одеяла — и уселся на свою читальную скамью. Он молчал.

Мы поздоровались с обоими мужчинами, и я сказал:

— Джимми! Что такое? Отчего у тебя такое серьёзное выражение на лице?

— Я жду здесь уже два часа, — ответил он, — отморозил себе лапы, выкурил целую пачку цигарок, а этот лодырь гоняет со своими приятелями по всей округе!

— А в чём проблема, дядя? — спросил я.

— Твоя Джанис позвонила! — сказал он. — Она уже в облаках. В восемь часов вечера можешь встречать её в аэропорту! И не вздумай поселить эту медсестру в нашем доме!

Я рухнул спиной в снег, сложился, как шезлонг, и заорал:

— Джанис!

А потом вскочил на ноги и сказал:

— Она меня любит! Она меня любит!

Ча-Ча схватил меня в свои могучие объятия и поцеловал в губы по старинному коммунистическому обычаю. Его мокрый и холодный рот имел противный вкус, и я был на грани коллапса. Эта любовь к ближнему заразительно подействовала и на Чака и его кореянку, и они тоже давай обнимать меня и прижимать к груди. Из-за всего этого дядя стал ещё нервознее. Скрежеща зубами, он повернулся к Бэбифейсу:

— Чего это они, с катушек сошли? Я бы на месте Тео застрелился. Эта медсестра наверняка беременна, и Тони выгнал её из дома. Теперь она хочет пристроиться здесь и повесит на него алименты! Вот посмотришь!

Я сказал моему дяде:

— Постарайся на сей раз держаться от нас подальше! То, что было с Агнес, больше не повторится. И лучше заплати свою часть квартплаты, а то именно ты вылетишь из дома!

Я быстро принял душ, побрился и влез в лучшие шмотки, какие смог найти: в красную рубашку, чёрные кожаные джинсы и такую же куртку. У меня не было ничего особенного для важных случаев, ничего праздничного, но в этом кожаном прикиде я выглядел неплохо. Потом я водрузил на нос тёмные очки, как Клинт Иствуд в «Розовом кадиллаке». Моё лицо в зеркале сразу же стало худощавым и серьёзным. Мне оставалось только слегка уменьшить степень своего волнения. Поэтому я выпил глоток виски из стакана для чистки зубов. Дядя держал в ванной комнате бутылку виски — на всякий случай.

А потом я набил рот тремя подушечками жевательной резинки, затем прополоскал зубным эликсиром и ещё раз почистил зубы. Потом спрыснул шею спреем после бритья и спел при этом строчку из любовной песни Заппы: «Well, yeah! She was a fine girl!»

Прихорошившись, я был готов ехать в аэропорт.

Чак, кореянка, Бэбифейс и казах сидели с Джимми на нашей кухне и разговаривали, стараясь перекричать друг друга. И тут среди них появляюсь я — сияя улыбкой счастливчика.

Они даже не заметили моего прикида, что я расценил как поражение.

— Джиммочка! Никто не собирается писать тебе на ногу! — говорил в это время Чак. — Вот увидишь: под одной крышей с Тео и Джанис тебе будет хотя бы не так скучно!

— Конечно! — поддержал его Бэбифейс.

— Под старость лет мне такое… — пробормотал Джимми себе под нос, но тут увидел меня и сразу же прикусил язык.

— Ну что? Разве я не крутой парень? — сказал я. — Настоящий покоритель сердец.

Ча-Ча раздавил свою сигарету в пепельнице. И продолжал расплющивать её указательным пальцем, хотя она давно погасла.

— С ума сойти! — сказал Ча-Ча.

Теперь и Чак, и кореянка посмотрели на меня внимательнее.

— Йесса! — сказал мой друг и потёр себе нос. — Вот противоза польский! Ты что, ограбил галантерейный магазин?

— Не-е! — сказал Джимми. — Этот жалкий подкаблучник надушился моим виски из Кентукки!

— А я ничего такого не унюхиваю! — возразил Бэбифейс.

Я сказал:

— Кто поедет со мной в аэропорт?

— А розы? — спросил Ча-Ча. — Надо купить розы! Полный багажник роз!

— Боже, об этом я и не подумал!