Последний выстрел. Встречи в Буране - Алексей Горбачев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И вот нелепый случай — в совхоз приехал художник Гусаров... Какого черта приплелся он сюда? Что ему нужно здесь? Быть может, пронюхал что-то? Нет, нет, постой, сын прибегал на перемене за альбомом... Евгении Александровне звонили из райкома... Значит, Гусаров приехал по своим делам? Ведь если бы он что-то заподозрил, к дому подскочила бы милицейская машина... А вдруг Гусаров увидит его и узнает? Тогда все пропало, с Гусаровым шутки плохи... А почему Гусаров должен увидеть его? Можно скрыться, отпускника никто искать не станет, все подумают — ушел Федот на охоту... Он ведь часто уходил и на день, и на два, а то и на неделю. Ему было спокойней одному бродить по прибрежным лесам, по степи среди безлюдных, заросших камышом озер.
«Как же это я тогда сглупил, не подстрелил Гусарова?» — со злобой думал Чайкин-Бублик. А ведь был удобный случай, был...
Всю зиму партизаны Романова не показывались близ Криничного, и комендант Гейде, хвастливо потирая руки, заявлял, что партизаны полностью уничтожены... И вдруг однажды весной в недалекой от Криничного деревеньке Медовке тамошний староста доложил Кузьме Бублику о том, что пришли двое подозрительных.
— Документы у них в порядке, выдают себя за жителей из соседнего района, сюда пришли покупать лошадь. А я так смекнул — партизаны они, — торопливо шептал староста.
— Вооружены? — спросил Бублик.
— Никак нет, без оружия, я уж прощупал, — уверенно ответил староста.
— Посмотрим, что за покупатели такие, — расхрабрился заместитель начальника полиции. С пятью полицаями он пошел к избе, в которой, по словам старосты, остановились те двое. Но их успел кто-то предупредить, и Кузьма Бублик увидел, как подозрительные, перемахнув через изгородь, бросились к далекому лесу. В одном из партизан он узнал Гусарова и заорал полицаям:
— Взять живьем, только, живьем!
До леса было далеко, более километра, и Бублик был совершенно уверен, что наконец-то в его руки попадет Гусаров, и он попросит коменданта Гейде разрешить ему самолично повесить бывшего студента-добровольца. И повесит!
Стреляя на бегу из револьвера, Кузьма Бублик вопил:
— Стой! Стой!
Будто споткнувшись, партизаны упали, скрылись в невысоких кустиках среди луга.
«Вот здесь мы и сцапаем вас», — пронеслось в голове Бублика.
И тут произошло неожиданное: из тех кустиков хлестнули короткие автоматные очереди. Взмахнув руками и выронив винтовку, рухнул один полицай, потом другой, потом и сам Бублик, будто напоровшись на невидимый железный прут, повалился на землю.
Партизаны исчезли. Из пяти полицаев трое были убиты, сам Кузьма Бублик — тяжело ранен. Он только потом сообразил, что в Медовку партизаны зашли без оружия, а автоматы спрятали на лугу в кустах.
«Нужно было стрелять, стрелять в Гусарова», — скрипел зубами Бублик.
Странное дело — именно автоматная очередь Гусарова и спасла тогда жизнь Кузьме Бублику. Из Криничного его отправили в город в немецкий госпиталь. Дней через пять Бублика навестил в госпитале начальник полиции Самоедский. Он заночевал в городе у знакомых, и в ту же ночь партизаны атаковали Криничное, разгромили фашистский гарнизон, сам комендант Гейде был убит гранатой в своей постели...
Вспомнился Чайкину-Бублику и тот страшный день, когда немцы отступали из Криничного, и не просто отступали, «выравнивая линию фронта», как они писали в своих газетах, а удирали, бросая все. Бублик видел, как один его знакомый полицай бежал за немецкой машиной, чтобы уехать, он уже схватился было за борт, но с машины хлопнул выстрел, и полицай растянулся посреди дороги с пробитой головой. Следующая машина проутюжила колесом голову трупа. Вот тогда-то и мелькнула у Кузьмы Бублика спасительная мысль. Отступать ему некуда. Немцы окружены, немцы в «котле», но они могут сдаваться в плен, и их не тронут, а его, заместителя начальника полиции, в плен не возьмут, его застрелит первый же встречный красноармеец...
Кузьма Бублик оттащил за ноги почти обезглавленный труп, пошарил по карманам, выгреб все бумаги до единой и сунул трупу свои документы — пусть, кто найдет убитого полицая, подумает, что Кузьмы Бублика нет в живых...
Потом Кузьма Бублик переоделся в красноармейскую форму и скрылся в лесу. Ему нужны были красноармейские документы, он должен пропасть, затеряться в многотысячной массе бойцов и подальше уйти от этих мест, где его хорошо знали в лицо.
Кузьме повезло. Отступавшие гитлеровцы все-таки огрызались, бомбили дороги. Однажды перед вечером фашистские самолеты обрушились на какой-то небольшой обоз. Кузьма Бублик укрылся в воронке.
— Ну что, брат, прячешься? — весело спросил его какой-то боец. — Пролетели уже...
Бублик вздрогнул, потянулся было за револьвером, но послышался другой голос:
— А что поделаешь? Перед самолетом геройство свое не покажешь, бабахнет — и мокрое место останется.
Кузьма Бублик вместе с бойцами подошел к разгромленному обозу, увидел разбитые телеги, убитых бойцов и лошадей, услышал стоны раненых.
Уже в темноте, когда все помогали раненым, укладывая их на уцелевшую бричку, Кузьма Бублик ухитрился вытащить документы из кармана погибшего солдата Федота Селивановича Чайкина...
Тем, кто интересовался, Чайкин-Бублик говорил, что догоняет свою часть, что недавно выписан из госпиталя, даже рану показывал на груди. Ему верили, его подкармливали, и он шел все дальше и дальше. Он уже освоился и стал привыкать к своей новой фамилии, к своему новому положению и только боялся встретить знакомого бойца, командира или бывшего партизана, которые могли узнать его.
В красноармейской книжке Чайкина оказалось письмо — военный треугольничек от какой-то соседки из освобожденного района Ростовской области. Соседка писала «касатику Федотушке» невеселые слова о том, что деревенька их дотла сожжена, что вся семья Федотушки погибла от рук супостатов... Как-то прочел это письмо Чайкин-Бублик бойцам, которые угощали его солдатским ужином. Бойцы вместе с ним погоревали, посочувствовали, как могли утешили осиротевшего солдата, порассказали о своих бедах-горестях и стали уговаривать «отставшего» остаться у них в гужтранспортной роте. Чайкин-Бублик сперва для приличия поотказывался — свою часть, мол, найти надо, а потом согласился да так и прослужил там до конца войны, даже медаль «За боевые заслуги» заработал.
Конечно же, на большую должность Чайкину-Бублику рассчитывать не приходилось, потому что в красноармейской книжке было указано его малое образование — четыре класса сельской школы, и по специальности он — хлебороб-колхозник...
Погибший Чайкин был несколько постарше Кузьмы Бублика, но эту разницу бывший полицай вскоре устранил — отрастил бороду.
После войны он был демобилизован и решил поехать не в Ростовскую область, а в далекий степной край. Об этом степном крае часто говаривал ротный писарь, подорвавшийся на мине за неделю до Дня Победы.
— Едешь, братцы, сутки, едешь вторые и ничего, кроме степи, не видно — ни деревушки, ни хуторка. Просторно! — восхищенно говорил писарь.
Эти слова запали в душу Чайкину-Бублику. Именно такой край и нужен ему, чтобы забраться в глушь и жить, жить...
Так он очутился в совхозе «Гвардеец».
Здесь обрадовались фронтовику-солдату. Тогдашний директор, тоже бывший фронтовик, уволенный под чистую еще в сорок третьем году, Николай Алексеевич Шапошников, можно сказать, с распростертыми объятиями встретил солдата.
— Молодец, Чайкин, что к нам приехал! В Ростовской области народу и без тебя много, а тут руки нужны. Документы у тебя в порядке?
— В порядке, — смело ответил Чайкин-Бублик.
— Ладно, если что, запросим по месту рождения. Все было хорошо, все Чайкину-Бублику понравилось в директоре Шапошникове, кроме его слов: «Если что, запросим по месту рождения».
Коль дойдет до запроса, придется удирать из совхоза...
На второй или на третий день Чайкин-Бублик услышал в общежитии балагуристый разговор меж молодыми парнями-механизаторами.
— Ты, Мишка, можешь выскочить в ударники, если приударишь за сестрой директорской, за Катериной, — подтрунивал над товарищем белобрысый, с выщербленным зубом паренек.
— Тоже сказал, Катерине уже под тридцать, — незлобиво отмахнулся тот.
— А тебе под... восемнадцать...
— Хватит вам, пошли в кино, — вмешался третий.
Чайкин-Бублик тоже пошел в кино и увидел там Катерину Шапошникову. Она и в самом деле была уже в возрасте, какая-то нескладная, угловатая, с широким безбровым лицом, большими руками, в туфлях мужского размера. И все-таки он заговорил с ней, пошел провожать из кино и по дороге узнал, что Катерина живет в семье брата-директора, что стесняет она его, а податься некуда, что брат с удовольствием отправил бы ее в женское общежитие, но боится людской молвы: у самого хоромы, а сестру в общежитие вытурил... Катерина рассказывала об этом с простодушной непосредственностью, без обиды.
