Детская книга для девочек - Глория Му
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Василий Савельевич? – заинтересованно поднял брови Розенкранц.
Щур с недоумением покосился на Гелю, но, к счастью, особенно распространяться не стал, а ответил коротко:
– Доктор наш, с полицейской части. – И тут же сам спросил: – Так вы отдышались маленько, господин Розенкранц? Ежели подняться не по силам, я вас на себе доволоку…
– Пустяки, – химик, кряхтя, встал на ноги, – лишь одно… Очки. Друзья, не хотелось бы вас затруднять, но не поищете ли вы мои очки? Я, знаете ли, слеп как летучая мышь…
Растоптанные, искореженные очки Геля отыскала быстро.
– Ах, какая досада, – горестно покачал головой Розенкранц. – Боюсь, вам придется вести меня под руки, иначе я все окрестные столбы пересчитаю… Лбом.
По дороге к особняку чаеторговца Водкина Геля раз сто спросила Розенкранца, уверен ли он, что не нуждается в медицинской помощи? И хотя ученый был изрядно увлечен беседой со Щуром, он с неизменной вежливостью отвечал:
– Благодарю за заботу, любезнейшая Аполлинария Васильевна, но ваши страхи абсолютно безосновательны. Немного пластыря, пара капель меркурохрома, и я буду как новенький!
Не выдержал Щур.
– Вот же прилипла, как банный лист к… прости-господи! Ну, разбили человеку маленько морду. Ну, попинали чутка. Так что ж теперь? Со свету его сживать?
– Ну-ну, господин Щур, помягче, с дамами так нельзя! – укоризненно заметил Розенкранц.
– Да знаю я! Ненароком вырвалось… Прощенья просим, – буркнул грубиян. – А вы лучше расскажите еще про буршей. Уж больно антиресно!
О буршах, известных кутежами и склонностью по малейшему поводу и даже без оного затевать драки, ах, простите, поединки, Григорий Вильгельмович и без того разглагольствовал уже битых четверть часа. Мельком коснувшись студенческих традиций средневековой Европы, он перешел к сравнительным характеристикам бокса, французской борьбы и уличного боя. Коротко говоря, разговор шел о мордобое во всех его проявлениях.
– О, бокс – это искусство, знаете ли, высокое искусство! – заливался Розенкранц. – Я, увы, не владею… Мои методы вульгарны. Несмотря на те сорок тысяч драк, в которых мне довелось принимать участие в бытность мою студентом, да и после, знаете ли… Да… Гхм… С профессиональным боксером мне не тягаться…
Щур полностью разделял мнение химика о боксе, а вот о французской борьбе отзывался весьма неодобрительно:
– Так, цирк один. Людям на потеху. А пользы – шиш. Зацепы нельзя. Подножки нельзя. Приемы болевые нельзя… Курям на смех! Такого бойца наши б псы порвали как тузик тряпку, в две минуты!
– Да что вы! А Климентий Буль и его знаменитый тур-дедет с прыжком? – пылко возражал Розенкранц. – Буль – непревзойденный мастер! Будучи тяжеловесом, действует с необыкновенной легкостью, его манеру борьбы даже сравнивали с акробатикой. Посмотрел бы я, как с ним совладали бы ваши – прошу прощения, Аполлинария Васильевна, – псы! Нет, вы слишком категоричны, друг мой! Спорт тем и отличается от уличной драки, что имеет свои правила, знаете ли. Вам непременно надо почитать дядю Ваню, и вы все поймете. Вы, кстати, читать умеете?
– Маленько умею, – скромно ответил Щур. – А чего за дядя Ваня такой?
– Вы не знаете дядю Ваню? И беретесь рассуждать о французской борьбе? – изумился ученый.
– Я знаю! – обрадовалась Геля. – «Дядя Ваня» – это Чехов, да?
– Нет, моя дорогая, – с сожалением покачал головой Розенкранц. – Дядя Ваня – это Лебедев Иван Владимирович, первоклассный атлет и, более того, прекрасный стратег и теоретик. Его книги «Сила и здоровье», «Тяжелая атлетика», «История французской борьбы» принесли ему широкую и, знаете ли, заслуженную популярность. Вот что, мой друг, – обратился ученый к Щуру, – мы придем, и я отыщу для вас последний выпуск «Геркулеса». Почитаете, а после поговорим… Что же касается правил и ограничений – вам бы, знаете ли, без сомнений, понравился муай тай. Один сиамский матрос показал мне…
Дальше беседа плавно перетекла в пантомиму.
Время было позднее, и редкие прохожие жались по стеночкам, стараясь держаться подальше от окровавленного господина с подбитым глазом, выделывающего под фонарем удивительные штуки кулаками и ногами.
Щур не сводил с Розенкранца сияющего взгляда, Геле же и дела не было до дяди Вани, сиамского матроса, Ван-Риля, Абдуялу-Нияза и прочих прославленных драчунов. Ее беспокоило лишь то, что глаз Григория Вильгельмовича наливается сиреневым и лиловым, на скуле кровоточит ссадина, костяшки рук разбиты, а, выкидывая очередное безумное па, ученый болезненно морщится и прижимает локоть к боку. И Геля молчаливо, но непреклонно, как пастушья собака овцу, тянула и подталкивала Розенкранца к дому.
Гелины маневры не укрылись от внимания ее спутников. Щур сердито косился на нее, но на этот раз благоразумно воздерживался от замечаний. А Розенкранц внезапно изрек:
– Вы совершенно правы, любезнейшая Аполлинария Васильевна. Мы, мужчины, иногда слишком хвастливы и легкомысленны для того, чтобы позаботиться о себе, и эта нелегкая задача ложится на плечи дам…
– Еще чего. Я сам о ком хошь позаботюсь, – угрюмо парировал Щур.
– Замечание принимается, – отозвался ученый, – в пылу дискуссий о предназначении полов мы иногда забываем, что мужчины и женщины – не враждующие силы, а представители одного вида – Homo sapiens…
– Кого представители? – паренек мучительно сморщил лоб.
– Homo sapiens, человек разумный, вид рода Люди из семейства гоминид в отряде приматов… И людям, судя по всему, гораздо проще позаботиться друг о друге, чем о самих себе. Возможно, именно в этом и заключается предназначение полов…
– Во вы соображаете, Григорий Вильгельмович! – восхитился Щур. – Да ежели б у меня котелок так варил, я б уже давно в эти самые люди выбился! А может, и в отряд приматов бы взяли. Только про полы я не особо понял – какое у них может быть назначение, кроме как чтоб по им ходить?
Беседа снова изменила курс и потекла в русле антропологии. Геля не возражала – Розенкранц перестал исполнять балет под фонарями, и к флигелю они дошли в два счета.
Оказавшись в лаборатории, Щур завороженно уставился на стеллажи, где поблескивали бесчисленные бутылки и пузырьки, на рабочий стол ученого, уставленный ретортами, пробирками и бунзеновскими горелками:
– Чего это у вас за ведьмина кухня?
– Я занимаюсь химией – наукой о веществах, их свойствах, строении и превращениях.
– Не слыхал, – огорчился Щур.
– Это легко исправить. Идите поближе, не стесняйтесь. Я вам все покажу, – радушно предложил Розенкранц.
Дальше Геля не стала слушать. А еще считается, что девочки слишком много болтают. Подумаешь, ха. Да этих двоих топором не вырубишь, дай им волю, так и протреплются до утра без остановки.
Она спустилась на кухню, набрала воды в фаянсовый таз, отыскала чистое полотенце и вернулась в мансарду.
Кротко спросила у Розенкранца, есть ли у него запасные очки.
– Запасные очки? – Ученый прервал лекцию о химии, царице наук, и задумчиво сказал: – Запасные очки – прекрасная мысль. Но она отчего-то ни разу не пришла мне в голову…
Геля молча кивнула, намочила полотенце и стала бережно стирать кровь с лица Григория Вильгельмовича.
– Нет-нет, благодарю вас, – Розенкранц деликатно отвел ее руку, – я тотчас же умоюсь, приведу себя в порядок и провожу вас домой. Время позднее, ваши родные, должно быть, волнуются…
– И думать не могите. Куда ж вам с вашим зрением и битой рожей? – вмешался Щур. – Сам отведу. Да в аптеку еще сгоняю. Свинцовой примочки спрошу…
– Я решительно не могу вас так затруднять, – запротестовал химик.
– Сам, – отрезал Щур, – после – в аптеку и мигом назад.
Распрощавшись с бедняжкой Розенкранцем, Геля торопливо шагала по направлению к дому, с наслаждением вдыхая сладкий вечерний воздух, совсем не такой, как днем. Днем дышишь и не замечаешь, а ближе к ночи сиреневый майский воздух становится ощутимо прекрасным, словно нежный цветочный десерт. Хотя цветочные десерты, наверное, подают только феям.
Луна в чистом небе тянула к себе, как магнит, будоражила душу. Казалось, стоит посильнее оттолкнуться, и пойдешь вверх, по светящейся дорожке, к ней, белой и золотой.
Жаль все же, что детям обычно нельзя гулять по ночам.
Последнюю фразу, похоже, нечаянно произнесла вслух, потому что Щур, который плелся до этого времени в паре шагов позади, тут же догнал ее и проворчал:
– Догулялись уж. Вона, Вильгельмовичу по кумполу настучали. Едва насмерть не ухайдокали.
– Какой ты все-таки, – досадливо поморщилась Геля.
– Какой есть.
Помолчали.
– Вы, барышня хорошая, на меня осерчали? Оттого, что я долго носа не казал? – виновато спросил паренек. – Может, думаете…