«Гласность» и свобода - Сергей Иванович Григорьянц
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Гораздо важнее в Париже были многочисленные встречи и долгое время (по-видимому, до влияния Алика) дружеские отношения с Михаилом Яковлевичем Геллером. В первую очередь нас сближало общее недоверие к официальной советской пропаганде, понимание того, что истинное положение в Советском Союзе гораздо сложнее и во многом – страшнее. Он знакомил меня со своими друзьями, привел к Алену Безансону, который стал вторым знакомым мне членом Французской академии. До этого мы периодически встречались, обсуждали положение в России и обедали в старом парижском ресторане «Бенуа» с Франсуа Ревелем. Много лет спустя издательство «Гласность» напечатало его книгу о Марселе Прусте и под его редакцией впервые по-русски письма Пруста, но это уже были поиски источников существования для фонда «Гласность».
Пока же мы не только в «Русской мысли», где он вел еженедельное обозрение, но и просто у него дома на ви Кюн Энн встречались с Михаилом Яковлевичем, у которого было особенное, не замеченное тогда ни политиками, ни политологами основание считать перестройку Горбачева хорошо продуманным планом КГБ. Это была изданная где-то в американской глубинке книга советского перебежчика – майора КГБ Анатолия Голицына. Еще при жизни Андропова Голицын писал, что очень скоро его сменит молодой харизматичный лидер, который заговорит о демократии, вернет из ссылки Сахарова, освободит политзаключенных, но все эти действия будут направлены на то, чтобы усыпить бдительность Запада и завоевать Европу без больших усилий и мировой войны. Для Геллера такое предсказание, да еще и с подробностями появления в политике Горбачева стало убедительным доказательством того, что перестройкой руководит КГБ. Меня, собственно, в этом и убеждать не надо было – и я сам в тюрьме и вся редакция «Гласности» ощущали это ежеминутно.
Со временем пришло понимание, что это не просто «план Шелепина», знакомый Голицыну, но план для Шелепина, а не для Горбачева. Что для Горбачева он был слегка изменен, потом еще раз резко менялся, когда обнаружились экономические проблемы СССР и неуправляемый рост демократического движения, а потом и вовсе у КГБ обнаружились свои планы, а у Политбюро и Горбачева – свои. Но все это стало мне ясно уже позднее, после смерти Михаила Яковлевича. Однажды я попытался что-то обсудить с приехавшим в Москву А. М. Некричем, но его тогда в их общей с Геллером «Утопии у власти» интересовали совсем иные вопросы.
Пока же я обнаружил в Париже привычную мне по Москве довольно надоедливую слежку, сказал об этом Ирине Алексеевне, которая по обыкновению улыбнулась, но что-то внятное сказать мне – французы это или русские, конечно, не могла. Вскоре меня попытались убить в Лондоне и сомнений в том, что это КГБ, не осталось.
В конце восемьдесят девятого года прекратилось издание «Гласности» по-французски. Ольга Свинцова, которая по собственной инициативе получила у французского правительства деньги на его роскошное издание, на офис поблизости от Лувра и на оплату помощника, которая была моим незаменимым переводчиком не только во Франции, но иногда и в Испании, сказала, что я не написал обещанную книгу и в издательство, чтобы вернуть аванс (я предложил это) она больше не пойдет, что деньги на «Гласность» кончились и больше она этим заниматься не будет.
Мы сидели на бульваре Сан-Мишель, ели мороженное, которое в этом кафе считалось лучшим в Париже, и на прощанье Ольга мне сказала:
– Как жаль, что на русский не переведен Жан Жене. Ведь вы такие глупые русские – совершенно не понимаете красоты предательства.
За год до этого Володя Буковский, у которого Ольга работала в «Интернационале сопротивления» и Володя Максимов – Ольга работала и в «Континенте» – порознь убеждали меня в том, что Ольга сотрудничает с КГБ. Я слушал, но все это были общие слова, никаких оснований так считать у меня не было: Ольга мне во многом помогала, разве что слегка донимала рассказами о том, как много русских, приезжающих в Париж, сотрудничают с комитетом (называя имена). Я все это по тюремной привычке слушал молча, не откликнулся и на это последнее сожаление, но подумал, что если Буковский и Максимов правы, то КГБ давал мне в Париже совсем не мелкие авансы: международный журнал, офис и большие перспективы. Впрочем, скорее всего это были разные попытки найти ко мне подходы.
А на следующий день я уехал в Испанию, в Сантандер, на правозащитную конференцию, где встречала меня и была переводчицей очаровательная внучка Долорес Ибаррури – тоже Долорес.
Мы шли по гигантскому океанскому пляжу мимо казино к королевскому дворцу, где была устроена конференция, в сорокоградусную жару, я – в черном костюме и туфлях, утопавших в песке.
– Вероятно, это очень дорогой курорт?
– Нет, сюда приезжают пенсионеры, молодые едут туда, где потеплее.
Думать было страшно о «потеплее», но еще до окончания конференции меня внезапно вызвали звонком из Парижа от Иловайской – в Мадриде мне уже был заказан билет в Париж, откуда надо было прямо из аэропорта Шарль де Голль лететь в Лондон.
В этот день самолета из Сантандера в Мадрид почему-то не было, и меня отвезли на машине через половину Испании, оранжевой, выжженной и такой похожей на Армению.
В Париже в аэропорту меня ждал сотрудник французской «Гласности» Филипп (с ним оставались нормальные отношения) – замечательный парень из семьи беженцев из Алжира, который всячески пытался вытолкнуть меня в первую шеренгу или в первый ряд на французских митингах, чему я по мере сил сопротивлялся, и передал приглашение на съезд Консервативной партии в Брайтоне, подписанное Маргарет Тэтчер, где в программе было и мое выступление.
И действительно, в аэропорту Шарль де Голль я получил папку с приглашениями, через час был самолет в Лондон, было время выпить чашечку кофе и тут оказалось, что ни Ирине Алексеевне, ни во французской редакции «Гласности» никому даже не пришло в голову, что мне как советскому гражданину для перелета из Парижа в Лондон нужна еще и английская виза. С помощью звонков Ирины Алексеевны, уговоров, что я только что прилетел из Мадрида, а в Лондон меня срочно приглашает премьер-министр
